Крузенштерн, Иван Фёдорович

Тихий океан[править | править код]

Татуировка воина с Нуку-Хивы. Гравюра по рисунку Тилезиуса
Из-за задержки пришлось огибать мыс Горн ранней осенью Южного полушария, когда обычные для этих мест бури усиливались. Тем не менее, погода благоприятствовала и из Бразилии до южной оконечности Нового света шлюпы добрались всего за три недели. Из-за последовавшей далее бури 25 марта 1804 года «Надежда» и «Нева» разлучились, а погода наладилась только к 8 апреля. По инструкции следовало идти к острову Нуку-Хива^[56]. Обосновались на берегу в день Пасхи (24 апреля по юлианскому календарю)^[57]. Базой была избрана бухта Анна-Мария, которая на местном языке именовалась Таиохаэ^[58]. Несмотря на то, что Нуку-Хива посещалась европейцами, на острове не было эпидемии венерических болезней. Крузенштерн рационализировал развлечения экипажа: по описанию лейтенанта Левенштерна, с корабля на берег подавался сигнал «Женщины, сюда!», девиц пускали на борт по порядку, после чего «дееспособные искали себе пару». Утром отъезжавших пересчитывали. Сексуальные обычаи полинезийцев (гостевой брак и полиандрию) описывали все участники путешествия, однако Лангсдорф единственный заметил, что моряков обслуживают только женщины низшего общественного положения. Их внешность разочаровала и Крузенштерна, и Ратманова. Однако, если строевой офицер отметил, что полинезийки «дурны» и не соответствуют описаниям Бугенвиля или Форстера, то капитан писал, что каноны красоты у европейцев и жителей Маркизов совершенно различны^[59].
Из прочих обычаев всех заинтересовала татуировка: маркизцы накалывали всю поверхность тела, включая голову, в этом с ними могли соперничать только маори. Экспедиционеров поражало, что татуировщики могли скопировать надпись на любом языке. Сам Крузенштерн сделал на руке имя жены, «которую он совершенно обожает» (по словам Ратманова). Граф Толстой именно на Маркизах положил начало коллекции татуировок на собственном теле^[60][61]. На Нуку-Хиве произошла резкая вспышка конфликта между Крузенштерном и Резановым, поводом для которой послужили разногласия по мене съестных припасов и редкостей для Кунсткамеры. 14 мая произошло публичное выяснение отношений между камергером и капитаном, в котором приняли участие представитель РАК Шемелин и Лисянский. По описанию всех сторон, посол назвал действия капитана «ребяческими». Крузенштерну был сделан выговор, на что он отвечал, что Резанову не подчиняется. Офицеры обоих шлюпов потребовали у Резанова объяснений и публичной демонстрации инструкций, причём посол не смог назвать имя автора инструкции (графа Румянцева), а Лисянский, по свидетельству самого Резанова, открыто заявил, что государь Александр «подписать-то знаем, что он всё подпишет»^[62]. Ратманов в дневнике утверждал, что после заявления Резанова, что «он всё, а Крузенштерн — ничто», посол не смог подтвердить свои полномочия документально. По мнению историка флота Н. Л. Кладо, Резанов имел на руках лишь Высочайший рескрипт, в котором ничего не было сказано о порядке подчинения. В противном случае Крузенштерн не мог столь уверенно себя вести против старшего по возрасту и званию (камергер в Табели о рангах относился к тому же классу, что и контр-адмирал)^[63]. В результате Резанов, чтобы не обострять отношений, до прибытия на Камчатку добровольно не выходил из своей половины капитанской каюты^[64].
После кратковременной стоянки на острове Гавайи суда экспедиции расстались. Лисянскому предстояло идти на Кадьяк и зимовать в Русской Америке, а далее идти с грузом мехов прямо в Китай, где была назначена встреча в следующем году^[65].