Медицинский дискурс. Вопросы теории и практики: материалы 4-ой межрегиональной научно-практической конференции с международным участием 14

волосы, а дома усердно работавший над большим, многолетним 
сочинением: «Тип скованного Прометея в мировой литературе» 
[6, с. 155],ревнивая хозяйка, которая в своих интересах нанимает 
на службу старуху, после конфликта с супругом, не пытается уте-
шить старуху, а просто идёт спать, пожилой хозяин «…который 
уже давно красился…», устремлявший все помыслы на женщин, 
так же показан только с низменной плотской стороны и даже 
мальчик – хозяйский племянник такой же холодный и безучаст-
ный к старухе, как и все.
Автор не наделяет «голосом» персонажей, в рассказе отсут-
ствуют диалоги, встречается лишь раз сентенция: «…не ссорь-
тесь, господа, ради высокоторжественного праздника!», которую 
произносит за столом учитель – холостяк в разгар ссоры хозяев. 
Пожилой учитель, имитируя праведность, абсолютно равноду-
шен к горю старухи, но он морализатор, страшащийся неизвест-
ности, он боится сострадать старухе, именно поэтому за столом: 
«... не выдержал, отвел вбок кабаньи глазки…», не смотря на то, 
что весь обед думал о Прометее. Старуха и сирота – племянник 
близкие по содержанию персонажи, их судьбы в некотором смыс-
ле схожи; он и старуха облагодетельствованы хозяевами (с той 
лишь разницей, что племянника с хозяевами роднят семейные 
узы), старуха не покладая рук трудится, желая услужить, племен-
ник – корпит над уроками на «утешение» дяде и тете. Но в тоже 
время племянник выступает антагонистом старухи: столь юный 
и очень близкий с кухаркой по внешнему проявлению поступков, 
он противопоставлен ей: «закрыл книжку и долго скреб ногтями 
лед с оконного стекла. Потом встал, неслышно подошел к двери 
в кухню, заглянул за дверь – и опять увидел то же самое: в кухне 
тихо и сумрачно, рублевые стенные часы, у которых стрелки не 
двигались, всегда показывали четверть первого, стучат необык-
новенно четко и торопливо, свинка, зимующая в кухне, стоит воз-
ле печки и, до глаз запустив морду в лохань с помоями, роется 
в них... а старуха сидит и плачет: утирается подолом – и рекой 
течет!» [6, с. 154].
Как и все другие персонажи, племянник, черств и сух к горю 
старухи, слезы кухарки не трогают его. Эпизод «заглядывания за 
дверь» показан от лица хозяйского племянника, его взгляд сколь-
зит по всему: от настенных часов до свинки и только в конце он 
«замечает» заливающуюся слезами старуху. Искренность стару-
хи не находит отклика в сердце юного сироты, будто и в этом 
детском сердце неискоренимо уже прочно осевшее притворство.
Образ античной цивилизации в рассказе объединен с обра-
зом современной: жизнь в далёкой столице, где утопают в роско-
ши и притворстве синонимична жизни древних греков, которые 
«…могли бы пойти по пути цивилизации и дальше, если бы не 
изнежились, не развратились и не погибли, как было это, впро-
чем, со всеми древними народами, неумеренно предававшими-
ся идолопоклонству и роскоши». Образ рухнувшей античной ци-
вилизации – это предполагаемый сценарий краха современной 
[6, с. 155]. В. Витчен в статье «К вопросу о форме выражения эти-
ческого и эстетического на уровне текста (на материале рассказа 
И.А. Бунина (“Старуха”)» пишет: «…жизнь старухи представляет 
этическую ценность, а жизнь цивилизации – эстетическую. Бунин 
создаёт равновесие между глупой старухой и поэтами, актерами: 
её слезы возвышают её, их притворство принижает их» [8, с. 74].
Повествователь высмеивает фальшь столичной цивилиза-
ции. Ложные ценности мира культуры и интеллигенции претят 
автору: он насмехается над футуристами, развлекающими пу-
стую бездумную публику, высмеивает расточительство знати, 
иронизирует над современными театральными постановками. 
Здесь примечательна вторая редакция «Старухи», которая была 
названа Буниным «Святки», Л.В. Крутикова в статье «В мире 
художественных исканий Бунина (как создавались рассказы 
1911 – 1916 гг.) пишет «…Бунин работал над рассказом, дви-
жимый новым потоком чувств, – в тот момент его захлестывало 
негодование, вызванное невиданным опошлением искусства в 
различных декадентских течениях, которые Бунин резко осудил 
еще в 1913 г. на юбилее «Русских ведомостей»» [9, с. 92].
Авторская ирония находит своё выражение в описании 
быта, жизни в столице, оценке ситуаций и характеристике второ-
степенных персонажей. 
Повествователь неоднократно называет старуху «глупой»: 
«эта глупая уездная старуха сидела на лавке в кухне и рекой 
лилась, плакала», «горькими слезами плакала глупая уездная 
старуха под хриплый, притворно-отчаянный крик» Приём повто-
ра – косвенный намёк, наводящий читателя на поиск опоры, со-
ставляющей «глупость» старухи. Однократное упоминание «глу-
пости» кухарки воспринималось бы читателем односторонне, как 
прямая констатация факта.
Бытовая «трагедия» старухи, переживающей за потерю угла 
в господском доме, застилает ей глаза: она и не замечает, как за 
окном стойко переносит настоящую трагедию караульщик, четы-
рех сыновей коего унесла война: «…в то время, когда по темной, 
снежной улице брел к дальнему фонарю, задуваемому вьюгой, 
оборванный караульщик, все сыновья которого, четыре молодых 
мужика, уже давно были убиты из пулеметов немцами, когда в 
непроглядных полях, по смрадным избам, укладывались спать 
бабы, старики, дети и овцы …» [10, с. 157]. Эпизод с караульщи-
ком дан вкупе со сном в деревне. Автор конкретизирует ситуа-
цию через перечисление женщин, детей, животных, показывая, 
что в этом ряду отсутствуют мужчины. Потенциально каждая 
семья может не дождаться мужчину с войны. Это обстоятель-
ство проходит для старухи бесследно, что вновь подтверждает 

---

ISSN 1991-5497. МИР НАУКИ, КУЛЬТУРЫ, ОБРАЗОВАНИЯ. № 3 (70) 2018
470
её «глупость», боязнь за «потерю крова» в параллель «потери 
человеческой жизни» – неоправданный эгоизм на фоне войны. 
Композиция рассказа имеет кольцевую форму. Рассказ стро-
ится вокруг двух центров: образа старухи и образа цивилизации. 
Соответственно этим двум образам и их повторению в рассказе 
господствуют два главных значения – “ старуха” и “цивилизация”. 
Автор на протяжении всего рассказа не меняет своей по-
зиции на фокальный персонаж: повествование пронизано жа-
лостью и состраданием к старухе, непрерывные реки слез во 
время раскалывания сосновых щепок, подавания самовара, 
отворения двери пришедшим гостям на фоне бесконечного 
притворства как максимы жизни показывают, что в этом водо-
вороте лжи искренней остаётся только простая глупая уездная 
старуха, которая так и не научилась притворяться. Глупа оттого, 
что нефальшива. Глупа оттого, что не пытается притвориться и 
стать как «все».
Библиографический список
1. Успенский Б.А. Семиотика искусства. Мoсква: Языки русской культуры, 1995: 108 – 110.
2. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности. Эстетика словесного творчества. Москва, 1979. 
3. Шмид В. Нарратология. Москва, 2003.
4. Тамарченко Н.Д., Тюпа В.И., Бройтман С.Н. Теория литературы: в 2 т. Т. 1. – Москва, 2004. – 492 с.
5. Долгополов Л. На рубеже веков. Ленинград, 1977. 
6. Бунин И.А. Старуха. Сочинения в 3-х томах. Москва: Художественная литература, 1982. 
7. Мальцев Ю.В. Иван Бунин (1870 – 1953). Москва: Посев, 1994. 
8. Витчен В. «К вопросу о форме выражения этического и эстетического на уровне текста (на материале рассказа И.А. Бунина («Ста-
руха»). Семантика языковых единиц разных уровней: материалы межвузовской научной конференции, посвященной 65-летию Да-
гестанского государственного университета Москва: Издательско-полиграфический центр ДГУ, 1996: 70 – 74.
9. Крутикова Л.В. В мире художественных исканий Бунина (как создавались рассказы 1911 – 1916 гг.). Литературное наследство.