Московский

СЛОЖНОСТЬ 
Действие, которому не предшествовало созерцание, есть самая очевидная 
бессмыслица и беззаконность в искусстве. Это даже не проявление индивидуальности, а 
изолировавшейся волевой инстинкт, то есть произвол. 
Покой ŕ созерцание воспринимает тему; движение ŕ действие ее разрабатывает. 
Каждому ясно, что никакое художественное творчество не может начаться с разработки 
темы, которая сама еще не явилась. 
Простота и сложность рассматриваются большинством в роде как бы добра и зла. 
Причем «добрые» любят только одну простоту, а «злые» только одну сложность. 

---

И.Е. Путятин. История русского искусства 
28 
На самом деле, в каждом искусстве простота и сложность являются тем же, что в 
музыке консонанс и диссонанс. 
Сложность, разрешающаяся в простоту, равно как и простота заключающая в себе 
потенцию сложности ŕ добро. Злом же является самодовлеющая, не тяготеющая к 
простоте сложность, равно как и такая ложная простота, которая исключает главную 
проблему [19] не только искусства, но и всей человеческой жизни, то есть проблему 
согласования. 
[21] […]Техническое развитие («прогресс») инструментов открыло более широкие 
пути для изложения (распределения) музыкального материала. В этом смысле 
несомненно развилась, «прогрессировала» и техника музыкального исполнения. Но Боже 
избави, если эта техника с ее «прогрессом» окончательно, безвозвратно уведет нас от 
простоты основных смыслов музыки. Вообще то, что мы разумеем под художественным 
прогрессом, тогда лишь является движением к совершенству, когда в этом движении не 
наблюдается нарочитого удаления от простоты основных смыслов искусства. 
[110] […] Живое творчество всегда гибче любой теории. Но понятие гибкости 
подразумевает и ту силу, которая одновременно и владеет и управляет этой гибкостью... 
Это-то и есть закон. 
Художественная совесть там, где мысль и чувство совещаются. Вдохновение там, 
где мысль прочувствуется, а чувство осмысливается. 
Чувство обыкновенно противопоставляется мастерству. Если говорят. О чувстве 
подлинного художника, то как же оно может быть в противоречии с мастерством 
искусства? Ведь подлинно-художественное чувство должно вводить художника в его 
искусство, а не выводить из него! […] 
[111] […] 
Неправильно отождествлять прошедшее со старостью, настоящее же и будущее с 
юностью, так как, если вообще говорить о времени, то путь его от юности к старости, а не 
обратный. Но область духа вообще не знает времени, и потому, когда мы вспоминаем 
свою молодость, мы молодеем душой, а когда только одеваемся как молодые, то есть 
модничаем, то мы лишь молодимся, а не молодеем. […] 
[132] […] "О вкусах не спорят». Художественный вкус, имеющий важное значение 
в пределах закона искусства, утрачивает свою важность и становится фактором 
отрицательным. когда пытается сам определять [133] закон. Вкусу не мало дела и в 
пределах закона. Примеры неисчерпаемой возможности выбора в этих пределах мы 
видим в бесконечном разнообразии всего музыкального искусства до наших дней. 
Вкус способен усилить или ослабить наше удовольствие от каких-нибудь 
отдельных качеств предмета, но никак не определять его объективную сущность или 
ценность. 
«О вкусах не спорят» ŕ это означает вовсе не то, что о них нельзя спорить из 
уважения к ним. Это означает лишь, что о них не стоит и даже неприлично спорить, когда 
речь идет не о получаемом нами удовольствии от различных явлений искусства, а об 
определении ранга и категории этих явлений. Для вкуса большинства оперетка слаще 
симфонии Бетховена, балаганное представление забавнее Шекспировских трагедий, тем 
не менее это обстоятельство не помешало человечеству согласиться в определении 
сравнительной категории этих явлений. Над категорией ŕ «слаще» и «забавнее» одер-
жала верх категория духовной значительности. 
У каждого из нас есть чисто вкусовые пристрастия. Каждый из нас бывает порою 
склонен отдохнуть на том, что послаще и позабавнее. Но каждый из нас должен в то же 

---