Предмет и задачи курса

ДРЕВНЕРУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНО-ПИСЬМЕННЫЙ
ЯЗЫК КИЕВСКОГО ПЕРИОДА

Созданный в киевский период литературный язык был великим культурным достоянием древней Руси. В результате взаимодействия двух языковых стихий древнерусский литературный язык , по словам В.Д. Левина, «предстает перед нами стилистически разветвленным и в то же время единым и цельным. Это не механическое сосуществование на противоположных полюсах языковой системы разных языков, как это было в некоторых странах Западной Европы, где латынь и местные языки не имели ничего общего между собой. Это один, и притом русский, язык, но это литературный язык, так как он носит следы различных книжных влияний…»

Сосуществование в древнерусском языке двух языковых стихий определило наличие в нем трех основных жанрово-стилистических разновидностей, или трех основных типов языка:
1) церковнокнижного, или книжно-славянского;
2) противоположного ему делового (собственно русского);
3) собственно литературного (светсколитературного), представляющего собой результат взаимодействия обеих стилистических систем.
Встречаются, конечно, и памятники, представляющие собой как бы промежуточные звенья классификации, объединяющие различные языковые черты.
Названные стилистические разновидности древнерусского литературно-письменного языка отличались друг от друга прежде всего количеством входящих в них книжно-славянских и восточнославянских речевых элементов. Так, в церковнокнижной разновидности преобладает книжно-славянская речевая стихия, восточнославянские речевые элементы незначительны и представляют собой лексическое отражения русских реалий или отдельные грамматические восточнославянизмы.
В языке деловых памятников, наоборот, преобладают русские элементы, а старославянские, книжные внесения единичны.
В собственно литературных памятниках взаимодействуют и органически соединены элементы обеих стилистических разновидностей с преобладанием той или иной разновидности в зависимости от тематики и содержания того или иного произведения (или его части).
К памятникам 1-й разновидности исследователи относят произведения церковно-религиозного содержания, созданные в Киевской Руси русскими по происхождению авторами:
а) церковно-политического красноречия: «Слова…» Илариона, Луки Жидяты, Кирилла Туровского, Климента Смолятича и других безымянных авторов;
б) житийные: «Житие Феодосия», «Патерик Киево-Печерский», «Сказание и чтение о Борисе и Глебе»;
в) канонической церковно-юридической письменности: «Правила», «Уставы» и др.;
г) литургического и гимнографического жанра (молитвы и службы): празднику Покрова, Борису и Глебу, созданные на Руси в древнейшую эпоху.
Язык их почти не отличается от языка произведений переводных южно- и западнославянских, которые копировались на Руси русскими писцами, он обнаруживает общие черты смешения речевых элементов, присущие древнеславянскому языку русского извода (списка).
К памятникам собственно русского , или делового, типа причисляются произведения делового или юридического содержания:
а) «Русская правда»;
б) тексты договоров;
в) грамоты, как пергаменные (пергамен -- кожа), так и более поздние пергаментные (пергамент – сорт бумаги), т.е. сделанные на бумаге, и берестяные (береста – кора березы), исключая, конечно, те из них, которые можно было бы назвать «малограмотными написаниями».
К памятникам светско-литературного типа языка можно отнести такие произведения светского содержания:
а) летописи: «Повесть временных лет»;
б) произведения Владимира Мономаха (около 50-ти);
в) «Слово о полку Игореве»;
г) «Моление Даниила Заточника»;
д) произведения жанра «хожений»: «Хожение Игумена Даниила» и др.;
е) Примыкают к этой жанрово-стилистической разновидности памятники древнерусской переводной литературы, точно или вероятно переведенные на Руси, в особенности произведения светского характера: «Александрия», «История иудейской войны» Иосифа Плавия, «Повесть об Акире», «Девгеньево деяние» и др.
Итак, остановимся на памятниках церковно-книжного типа древнерусского языка.
Когда говорят о том, что культура Древней Руси в первой половине XI в. стояла на очень высоком уровне, то в числе бесспорных свидетельств этого, наряду с лучшими памятниками живописи и архитектуры, называют первое в восточнославянских литературах оригинальное произведение – «Слово о законе и благодати» киевского митрополита Илариона. Летописных сведений о самом Иларионе до нас дошло очень мало. Родом из Руси, возможно, киевлянин, он какое-то время был священником в селе Берестове – родовой вотчине великих князей под Киевом. Благодаря своему образованию (полученному, очевидно, в том училище, которое основал в Киеве Владимир и куда приказал брать «на ученье книжное» детей знатных лиц) и подвижнической жизни, Иларион приобрел большую известность. Ярослав Мудрый, покровитель просвещения, часто бывал в своем загородном дворце, обратил на него внимание. Когда умер в Киеве митрополит грек Феопемпт, великий князь решил поставить на его место Илариона. В летописи под 1051 г. сообщается: «Постави Ярослав Илариона митрополитом, русина, в святhи Софии, собравъ епископы».
Решение Ярослава было значительным событием в древнерусской государственной политике. Ведь до сих пор на Руси митрополитами были только греки, присылаемые из Константинополя, а их главной задачей было осуществлять административную опеку «Нового Рима» над молодым древнерусским государством. На такой политический шаг Ярослава толкнуло, вероятно, сознание военного перевеса Руси над Византией. И конечно, своим «настолованием» Иларион был обязан не столько тому, что был он «мужъ благ, и книженъ, и постникъ», сколько своим литературным, ораторским и, без сомнения, политическим способностям. Многие исследователи считают, что сама мысль о возможности назначения митрополита из русских сформировалась у Ярослава под воздействием основного из дошедших до нас произведений Илариона (в монашестве Никона) – «Слова о законе и благодати».
Иларион был митрополитом не более 4-х лет, так как уже под 1055 г. в Новгородской летописи в качестве русского митрополита называется грек Ефрем. Что стало с Иларионом после этого, летопись не сообщает. Распространена гипотеза, согласно которой Иларион постригся в Китево-Печерском монастыре, приняв в монашестве имя Никон, и впоследствии стал игуменом этого монастыря. В таком случае именно он составил Первый Киево-Печерский летописный свод 1073 г. на основе древнейшего Киевского свода 1039 г., дополнив его несколькими вставками и продолжив статьями и о событиях, последовавших за кончиной Ярослава Мудрого (1054 г.).
Ученые давно заметили, что древнерусские писцы, переписывая даже богослужебные тексты, не только ошибались, но часто и сознательно заменяли устаревшие или просто непонятные им слова другими, более близкими их языковой эпохе, или более удачными по смыслу. В результате рукописные тексты искажались, а иногда даже подвергались литературному, текстуальному изменению. Сопоставив все списки «Слова» (а их сейчас известно более 50-ти), отстоящие от оригинала в подавляющем большинстве случаев на 450-500 лет, обнаруживаем, что они очень мало отличаются друг от друга не только текстологически (по наличию или отсутствию слова, фразы и т.п.), но и лексически. Это говорит о том, что к произведениям Илариона переписчики относились с особым уважением.
Приведу лишь один пример: в большинстве списков вплоть до начала XVII в. сохраняется древнее слово к а г а н -- титул великого князя, заимствованный Древней Русью у хозар. И только в восьми списках оно заменено на к н я з ь.
По поводу языка «Слова о законе и благодати» существуют противоречивые и неосновательные высказывания.
Так, Г.О. Винокур в своей книге «Русский язык» (1945 г.) характеризует «Слово…» как памятник старославянского языка: «Старославянский язык Илариона, насколько можно судить по поздним спискам, в которых сохранилось его «Слово…», … безупречен».
Лев Петрович Якубинский в «Истории древнерусского языка», стараясь проиллюстрировать положение о первичности старославянского языка как языка государственного в древнейший период существования Киевского государства, признавал язык Илариона «свободным…от древнерусских элементов» и признавал, что «Иларион ясно отличал…свой разговорный язык от литературного церковнославянского языка» (с.95).
По мнению же составителей учебника по истории русского литературного языка, выпущенного во Львове, В.В. Бродской и С.С. Цаленчук, язык Илариона в «Слове» имеет восточнославянскую речевую основу. К числу якобы восточнославянской лексики, встречающейся в его произведении, они относят такие слова, девица или сноха, являющиеся общеславянскими (Ист.рус.лит.яз. Ч.1.(X-XVIII вв.). Львов, 1957, с. 39-42).
Причина указанных противоречивых мнений кроется в том, что ученые не обращались к рукописям, сохранившим текст произведения, а ограничились далеко не совершенными в текстологическом отношении изданиями.
Н.А. Мещерский, детально проанализировавший рукопись произведения и различные его издания, «несомненно, в языке «Слова…» старославянизмы занимают видное место и выполняют существенные стилистические функции». Неслучайно сам автор памятника обращается к слушателям как к знатокам и ценителям книжного красноречия: «ни к невhд@щiимъ бо пишемъ, нъ прhзлиха насыштьшемс@ сладости книжныа» (сам автор «презлиха насытил» свое «Слово» выдержками из древнеславянских церковных книг: цитаты из книг Ветхого и Нового завета, из произведений патристики (совокупность теологических, философских и политико-социологических доктрин христианских мыслителей II-VIII вв., отцов церкви) и гимнологии находятся буквально в каждой строке памятника. Однако и восточнославянизмы , характеризующие живую разговорную речь автора, даже и по сравнительно поздним спискам «Слова» достаточно устойчивы и ощутимы. Эти восточнославянизмы в языке произведений Илариона не могут быть признаны, по убеждению Н.А. Мещерского, ни невольными, ни случайными. Они не случайны для словоупотребления Илариона как сына своего народа и своего времени. Они не невольны, так как каждому из употребленных элементов языка присуща своя незаменимая и неотъемлемая смысловая и стилистическая функция.
Другой литературный памятник, созданный на рубеже XI-XII вв., посвящен прославлению первых русских князей-мучеников – «Сказание о Борисе и Глебе», бытовавшее и переписывавшееся параллельно с другим большим произведением – «Чтением о Борисе и Глебе», автором которого считают известного писателя конца XI в. Нестора, черноризца Печерского монастыря. Ценность «Сказания...» заключается в том, что оно дошло до нас в древнейшем списке в «Успенском сборнике», переписанном не позднее рубежа XII – XIII вв. Это образец древнерусского агиографического (житийного) жанра и потому неразрывно связанного с церковной традицией. Язык «Сказания...» неоднороден: в тех местах текста, где ставится цель доказать святость князей или прославить их заслуги, используются древнеславянские элементы; когда же сообщается о фактах и о событиях, мы видим там систематически выраженное восточнославянское фонетическое и морфологическое оформление собственных личных имен и географических названий: Володимиръ, Володимирь, Передъслава, Новгородьць, Ростовh и т.д.
Мы видим в этом памятнике тот же письменный литературный язык старшего периода, язык смешанный, славяно-русский язык, в котором восточнославянская речевая стихия дает себе знать порою даже сильнее и ярче, чем в нашем современном русском литературном словоупотреблении.
Одним из замечательных памятников житийной литературы старшего периода является «Житие Феодосия Печерского. Этот памятник содержит богатейшие бытовые картинки, очень интересен по языку. Б.А. Ларин считает «Житие Феодосия Печерского» несравнимым по языку ни с каким другим житием, вплоть до житий ХVII в., где так же много черт реальной жизни и так же своеобразен повествовательный язык.
В «Житии Феодосия Печерского» проявляется двойственность языка: рядом с вратарь, врата встречаем ворота, наряду с неполногласными формами время, брань – пороздень, наряду с хощем, аще, нащьныи – хочет, а более обычна замена славянского жд на ж (одежу,осужень).
В грамматическом строе «Жития Феодосия Печерского» мы видим также архаические старославянские формы склонения прилагательных: недостоинаага, святыимъ, преподобнааго, чьрьньчьскуму и т.д. Рядом с этим широко употребляется двойственное число и звательный падеж, что имеет опору также и в древнейшем типе русского языка.
В глагольных формах распространен имперфект с удлиненным гласным ( любляаше, посылааше). Но здесь пропорция такая -- 1/3 – архаических форм 2/3 форм, подобных русским, т.е. кратких (подобаше, постяше, хотеше, хожоши).
В синтаксисе надо отметить ряд нормальных конструкций старославянского происхождения, прежде всего «дательный самостоятельный» яко да полудьную сущю почиють братия нощьныихъ ради молитвъ – «когда стоит полдень, монах в монастыре отдыхает».
Сложные предложения образуются обычно со старославянскими союзами яко, аще (якоже – русский). Русский союз ти встречается в тексте несколько раз.
В лексике мы имеем такую же пеструю картину, такое же чередование фонда старославянского с русским запасом слов: обаче – «так как», зhло – «очень», сице – «таким образом», тщание, воздержание; сложные слова славословие, преблаженый, преподобный. И рядом с этим немало русских слов, которые особенно заметны в старославянских конструкциях: уже зорямъ всходящемъ – тут зоря в значении «звезда» – слово русское. Русскими по происхождению являются слова поточение и заточение, на возh, допровадити до монастыря, орудие «дело».
Как видим, русские элементы составляют все же вкрапления, значительно меньшую долю в составе языка, чем старославянские элементы. Однако русская речь является для автора равноправной основой, наряду со старославянской. Автор именно чередует их в свободных сочетаниях, не стремясь к изысканной чистоте старославянского языка. И надо думать, что именно такой способ построения речи, свободное широкое пользование и русскими и старославянскими элементами было наиболее обычным в Х-ХІ вв.


Язык деловых памятников и частной переписки Киевской эпохи.

Жанрово-стилистическая разновидность литературно-письменного языка, принятого в деловых документах Киевского государства, известна нам хуже, чем книжная, потому что письменные памятники делового содержания хранились менее тщательно, чем памятники церковные, и поэтому почти не дошли до нас. Кое-что представлено в позднейших списках. Язык этих памятников отличался от языка книжного главным образом по степени отражения в нем восточнославянских элементов речи, характеризовавших живую разговорную речь жителей тогдашней Руси, которые в нем безусловно преобладали. Однако нельзя думать, что в языке деловых памятников вообще отсутствовали старославянские (южнославянские) языковые элементы. И черты книжности в какой-то степени проникали в деловую письменность, оказывали свое воздействие на язык писцов, оформлявших документы, способствовали созданию и закреплению устойчивых традиций письменного употребления. Таким образом, будучи противоположным стилю книги по соотношению в нем элементов восточнославянской и южнославянской речевой стихии, и язык деловых памятников киевской эпохи, был смешанным по своему составу, являлся результатом слияния книжной и живой разговорной речевых систем.

С наибольшей полнотой эта жанрово-стилистическая разновидность литературно-письменного языка представлена в выдающемся памятнике древнерусской литературы и древнерусского литературного языка «Русской правде». «Русская правда» не является рядовым или случайным юридическим документом. Она первый записанный закон Киевского государства. В «Русской правде» нашло свое выражение правовое мировоззрение Киевского государства. Известны три редакции «Русской правды»: краткая, пространная и сокращенная. Составление древнейшей части краткой редакции относится ко времени Ярослава, т.е. І половине ХI в. К сожалению, ни одна из редакций «Русской правды» не сохранилась в подлиннике или копии, близкой ко времени составления. Древнейшие списки краткой редакции сохранились в списках І Новгородской летописи ХV в., а древнейший список пространной редакции «Русской правды» – в Новгородской кормчей 1282 г.
Язык списка 1282 г. обследовал акад. С.П. Обнорский. Он с исчерпывающей убедительностью показал, что этот список написан на древнерусском языке. Количество церковнославянизмов в нем ничтожно, и они имеют случайный характер.
«Русская правда» по своему содержанию представляет разбитое по статьям последовательное изложение ряда обусловленных правовых норм, выраженных в форме условных синтаксических конструкций, например: аже кто ударить мечемь... или рукоятью, то 12 гривне продаже за обиду и т.п. В связи с этим в тексте «Русской правды» мы находим множество условных союзов; это все типичные древнерусские союзы: оже, аже, аче; и лишь один раз во всем обширном тексте 1282 г. мы встречаем церковнославянский союз аще. Такой же случайный характер имеют и другие, ничтожные по количеству, церковнославянизмы. Так, при очень большом количестве полногласных форм (голова, голову (в значении «труп»), бородh, холопъ, хоромъ) имеем лишь две неполногласные: чрево и вражду. В начале слова имеем ро и ло по древнерусской норме: роба, робу, лодью, лоньщину; исключение составляет слово разбой.
Из других церковнославянских элементов отметим хощеть (др.-р. хочеть), единъ, но рядом с этим одну – по древнерусской норме.
С точки зрения морфологии и синтаксиса, формы аориста в списках І Новгородской летописи вовсе не употребляются, а в тексте 1282 они очень редки и чаще встречаются в позднейших вставках.
Лексика списков очень интересна. Они сохранили много старинных древнерусских слов, причем некоторые из них не засвидетельствованы пока ни в каких других памятниках древнерусской письменности. Очень богата здесь сельскохозяйственная лексика: овьца, порося, свинья, куря, утъка, горохъ, волъ, кобыла, гумьно, борона и т.п.
Из юридических терминов находим головьникъ – «убийца», головьничство – «убийство», потокъ – «ссылка», вира «штраф за убийство свободного человека».
К памятникам собственно русского, или делового, типа относится и огромное количество грамот. Первым древнерусским юридическим документом, сохранившемся в подлиннике, является Мстиславова грамота (1130 г.). Это дарственная грамота киевского великого князя Мстислава Владимировича и его сына новгородского князя Всеволода новгородскому Юрьеву-Георгиеву монастырю. Мстиславова грамота написана по-древнерусски, а не по-церковнославянски. При отсутствии неполногласных церковнославянских форм находим полногласные : володимирь, всеволоду ,всеволодъ; укажем еще осеньнее при церковнославянском Fсень. Личное местоимение 1 л.ед.ч. употребляется в древнерусской форме язh, я. В грамоте находим типичные древнерусские флексии h (вин. п. мн.ч.) при церковнославянской A.
Характерны стереотипные для грамот вплоть до ХVII в. начала, или зачины, (Се аз?... А язъ далъ рукою своею повелhл? есмь). В двух условных оборотах, встречающихся в грамоте, находим древнерусский союз даже = «если». Из живого разговорного языка идет в грамоте обозначение числительного 25 (полhтретия десяте). Древнерусскому языку свойственно употребление слова коли в значении союза «когда» или «если»: на обhдh, коли игуменъ обhдаеть.
В обширной договорной грамоте смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригой и Готским берегом (1229 г.) мы находим в изобилии материал, иллюстрирующий древнерусский, а не церковнославянский характер ее языка.
Такой же древнерусский характер имеет и язык других древнерусских юридических документов ХII и последующих веков: жалованных, договорных, духовных завещаний и т.п.
Частные письма Киевской Руси не могут рассматриваться как памятники делового стиля. Но язык их в существенных чертах имеет те же функциональные особенности и поэтому рассматривается сразу же после грамот.
В одной из редакций «Жития Сергия Радонежского» указывалось, что в качестве дешевого писчего материала в Древней Руси широко использовалась березовая кора. Этот факт был подтвержден раскопками, произведенными в 1951 г. советским археологом профессором А.В. Арциховским, в Новгороде, в результате которых были найдены 10 документов, начертанных на березовой коре. Подобные берестяные грамоты были обнаружены также в Старой Руссе, Смоленске, Пскове, Витебске.
Грамоты на бересте – это совершенно новый, ранее не известный вид письменного исторического источника.
В вопросе о языке берестяных грамот остается много неясного и спорного. Так, споры идут 1) по поводу прочтения и толкования текстов в отдельных берестяных грамотах, 2) по вопросу квалификации языка всех берестяных грамот в целом. В частности, В.В. Виноградов высказал мнение, что язык берестяных грамот не имеет никакого отношения к древнерусскому литературному языку, -- поскольку они якобы представляют собой лишь непосредственное отражение живой разговорной речи древних новгородцев.
Противоположная точка зрения высказана профессором Н.А. Мещерским. Она состоит в следующем.
Во-первых, к текстам, начертанным на бересте, нельзя подходить суммарно, потому что на бересте могли фиксироваться тексты самого разнообразного содержания и жанрово-стилистической принадлежности. И поэтому следует включать в изучение языка и стиля грамот на бересте только те из них, на которых сохранились тексты частных писем, исключив грамоты, содержащие счета, расписки, записи долговых обязательств, а также случайные малограмотные записи.
Во-вторых, нельзя отрывать язык частной переписки от всех остальных ранее известных нам письменных памятников древнерусского языка, как деловых, так и собственно литературных, как оригинальных, так и переводных.
Лучше всего, в полной сохранности, дошел до нас текст грамоты №9, по данным археологии, датируемой ХI в. (пишет покинутая мужем жена):
1. + от ГостA ты къ Васильви Еже ми отьць даA – Что мне отец дарил

2.