Психологические типы

присущности (Inharenz, то есть существование свойства из субстанции) и проблему предикации. 
Говоря, например, о «теплом» или «холодном», мы говорим о «теплых» или «холодных» вещах, к 
которым слово «теплое» или «холодное» относится как атрибут, то есть предикат, или сказуемое. 
Предикат, или сказуемое, относится к воспринятому нами и действительно существующему 
предмету, а именно к какому-либо теплому или холодному телу. Имея перед собой целый ряд 
сходных примеров, мы абстрагируем понятие «теплоты» или «холода», одновременно связывая 
его, то есть мысленно соединяя это понятие с чем-то вещным. Таким образом, «тепло», «холод» и 
т. д. представляется нам некоей вещностью, ибо даже в абстракции мы как бы слышим еще 
отголосок конкретно воспринятого предмета. Понятно, что нам очень трудно отделить всякую 
вещность от абстракции. Вещность предиката дана, собственно говоря, априори. Восходя к 
следующему по степени родовому понятию «температуры», мы все еще без труда чувствуем 
вещность, которая если и утратила до некоторой степени свою чувственную определенность, но 
нисколько не утратила еще своей представляемости. Но и представляемость тесно связана с 
чувственным восприятием. Поднимаясь еще выше по шкале родовых понятий, мы доходим 
наконец до понятия энергии — тогда исчезает и характер вещного, а также, до некоторой степени, 
и свойство представляемости; вместе с тем перед нами встает конфликт о «природе» энергии, а 
именно о том, является ли «энергия» понятием чисто умопостигаемым, абстрактным, или же это 
нечто «действительное». И пусть даже ученый-номиналист наших дней убежден в том, что 
«энергия» не что иное, как название (nomen) и «фишка» для наших умственных вычислений, все 
же слово «энергия» употребляется в обиходе как нечто безусловно вещное, постоянно вызывая в 
умах величайшую теоретико-познавательную путаницу. 
Элемент вещности в мире чистой мысли, совершенно естественно вкрадывающийся в 
производимый нами процесс абстракции и вызывающий в нас представление о «реальности» 
предиката или абстрактной идеи, — этот элемент отнюдь не искусственный продукт или 
произвольное гипостазирование понятия, а, напротив, нечто в своем роде естественное и 
необходимое. Исторически этот процесс состоит не в том, что абстрактная мысль сначала 
произвольно гипостазируется нами и потом переносится в потусторонний, столь же искусственно 
построенный мир, а как раз в обратном. Мы знаем, что у первобытного человека imago, 
психическое отображение чувственных ощущений, так сильно окрашено чувственным элементом, 
так ярко, что, возникая репродуктивно, то есть в виде непроизвольных образов воспоминаний, оно 
иногда принимает даже свойство галлюцинаций. Поэтому первобытный человек, вспоминая, 
например, свою умершую мать, непроизвольно воспроизводит ее образ в своей душе так ярко, что 
как бы видит и слышит ее дух. Мы лишь «думаем» о наших умерших, а первобытный человек 
воспринимает их конкретно, и это вследствие крайне чувственного свойства его духовных образов. 
Это и послужило источником первобытного верования в духов. Духи не что иное, как то, что мы 
попросту называем мыслями. «Мысли» первобытного человека, собственно говоря, претворяются 
в видения, реальность которых так велика, что он постоянно смешивает психическую реальность с 
внешней действительностью. Поуэль говорит: «Мысли нецивилизованного человека неясны, 
главным образом, вследствие того, что он не отличает объективное от субъективного». Спенсер и 
Жиллен говорят: «То, что дикарь испытывает во сне, для него так же реально, как то, что он видит 
наяву». Приведенные выдержки вполне подтверждаются моими собственными наблюдениями над 
психологией негров. Источником верования в духов именно и является этот основной факт, то есть 
психический реализм самостоятельности образа в противоположность самостоятельности 
чувственных восприятий, а вовсе не какая-то потребность со стороны дикаря объяснить что-то 
такое — потребность, которую лишь неправильно приписывают ему европейцы. Для первобытного 
человека мысль имеет характер зрительных и слуховых восприятий, а следовательно, и характер 
откровений. Поэтому кудесник, то есть ясновидящий, всегда бывает и философом-мыслителем, 
духовным руководителем своего племени, посредником между богами и людьми, носителем 

---

39. 
откровения. Отсюда же происходит и магическая сила мысли, которая вследствие своей 
реальности действует как поступок, отсюда же и власть слова, в которое облекается мысль: слова, 
вызывая в воспоминании «реальные» образы, тем самым производят и «реальное» действие. Нас 
удивляет примитивное суеверие лишь потому, что мы сумели освободить психический образ от 
характера чувственности, то есть научились «абстрактно» мыслить, конечно с вышеупомянутыми 
ограничениями. Однако занимающиеся практикой в области аналитической психологии знают, как 
часто приходится напоминать даже образованным пациентам-европейцам, что мысль и дело 
вовсе не одно и то же: одному приходится говорить по этому поводу, ибо он полагает, что 
достаточно подумать о чем-либо, не претворяя мысли в дело; другому — потому что он считает, 
что не смеет чего-либо даже подумать, иначе мысль насильственно повлечет за собой действие. 
Как легко психический образ вновь приобретает свою изначальную реальность, мы видим на 
примере сновидения у нормальных людей и галлюцинаций при утрате психического равновесия. 
Практика мистических достижений именно и ведет к тому, чтобы вновь воссоздать примитивную 
реальность imago путем искусственной интроверсии, необходимой как противовес экстраверсии. 
Ярким примером вышесказанного может послужить посвящение магометанского мистика 
Тевеккуль-Бега под руководством Молла-Шаха. /30- P.31/ Тевеккуль-Бег так повествует об этом: 
«После таких слов он (Молла-Шах) приказал мне сесть напротив себя, и в то время, как все мои 
чувства были в каком-то упоении, он повелел мне воспроизвести внутри меня его собственный 
образ, и, завязав мне глаза, он предложил мне собрать и сосредоточить в сердце моем все 
душевные силы. Я повиновался, и мгновенно сердце мое раскрылось благодаря милости Божией и 
духовной поддержке шейха. Я увидел внутри себя нечто подобное опрокинутому кубку — а когда 
предмет этот был поднят, то все мое существо преисполнилось чувством беспредельного 
блаженства. Тогда я обратился к Учителю с такими словами: «Я вижу внутри себя точное 
отображение этой кельи, в которой сижу перед тобой, и кажется мне, словно другой Тевеккуль-Бег 
сидит перед другим Молла-Шахом»». Учитель истолковал ему это видение как первый признак его 
посвящения. И правда, вскоре последовали другие видения, потому что открылся путь к 
примитивно-реальному образу.