Психологические типы

идентификации. Как, с одной стороны, первобытный человек находится под магическим влиянием 
силы фетиша, так, с другой стороны, он является и чародеем, и аккумулятором магической силы, 
«заряжающим» фетиш. (Ср. с этим ритуал шуринга у австралийцев. /65/) 
Бессознательное депотенцирование объекта, предшествующее акту вчувствования, является 
также длительным состоянием с более слабым ударением на объект. Но зато у вчувствующегося 
бессознательные содержания оказываются тождественными с объектом и сообщают ему неживое 
и неодушевленное обличье [Потому что бессознательные содержания вчувствующегося сами 
относительно не оживлены.], почему эмпатия и становится необходимой для познания сущности 
объекта. Итак, в данном случае можно было бы говорить о постоянном бессознательном 
абстрагировании, которое и выставляет объект как неодушевленный. Ибо абстрагирование всегда 
действует так: оно убивает самодеятельность объекта, поскольку она стоит в магическом 

---

163. 
отношении к душе субъекта. Поэтому абстрагирующий сознательно пускает его в ход, чтобы 
оградить себя от магического влияния со стороны объекта. Из априорной неоживленности 
объектов проистекает и доверчивое отношение вчувствующегося к миру: нет ничего, что могло бы 
враждебно повлиять на него и подавить его, ибо лишь он один наделяет объект жизнью и душою, 
хотя его сознанию кажется, что дело обстоит как раз обратным образом. В противоположность 
этому для абстрагирующего мир наполнен властно действующими и потому опасными объектами, 
почему он и ощущает страх и, в сознании своей немощи, он избегает слишком близкого 
соприкосновения с миром, чтобы создать те мысли и формулы, с помощью которых он надеется 
одержать верх. Поэтому его психология есть психология угнетенного человека, тогда как 
эмпатирующий подходит к объекту с априористической уверенностью, потому что объект, 
вследствие своей неоживленности, неопасен. Такая характеристика, конечно, схематична и 
отнюдь не стремится охарактеризовать всю сущность экстравертной или интровертной установки, 
она подчеркивает только некоторые оттенки, имеющие, однако, немаловажное значение. 
Подобно тому как эмпатирующий, сам того не сознавая, наслаждается в объекте самим собою, 
так абстрагирующий, размышляя над впечатлением, произведенным на него объектом, созерцает, 
не зная того, самого себя. Ибо то, что эмпатирующий переносит в объект, есть он сам, то есть его 
собственное бессознательное содержание, и то, что абстрагирующий думает о своем впечатлении 
от объекта, он думает о своих собственных чувствах, явившихся ему в объекте. Отсюда ясно, что 
для действительного постижения объекта нужны обе функции, так же как и для действительного 
эстетического творчества. Обе функции и имеются всегда налицо у индивида, но только в 
большинстве случаев они неравномерно дифференцированы. 
Воррингер усматривает общий корень этих двух основных форм эстетического переживания в 
стремлении к самоотчуждению (Selbstentauberung). /75- S.26/ В абстракции человек стремится к 
тому, чтобы «в созерцании необходимого и незыблемого освободиться от случайностей 
человеческого 
бытия 
вообще, 
от 
кажущегося 
произвола 
всеобщего 
органического 
существования». В противоположность запутывающему и поражающему множеству оживленных 
объектов человек создает себе абстракцию, то есть абстрактный общий образ, властно вводящий 
впечатления в закономерную форму. Этот образ имеет магическое значение против хаотической 
смены переживаний. Человек погружается в этот образ и настолько теряет себя в нем, что ставит 
наконец свою абстрактную истину выше реальности жизни и тем самым вообще подавляет жизнь, 
которая могла бы нарушить наслаждение абстрактной красотой. Тем самым он возводит самого 
себя до абстракции, он отождествляет себя с вечной значимостью своего образа и застывает в 
нем, причем образ становится для него до известной степени освобождающей формулой. Таким 
способом он отчуждается от самого себя и переносит свою жизнь на свою абстракцию, в которой 
он ее как бы кристаллизирует. 
Далее, эмпатирующий, вчувствуя в объект свою деятельность, свою жизнь, также уходит этим в 
объект, поскольку эмпатированное содержание представляет собой существенную часть субъекта. 
Субъект становится объектом, он отождествляет себя с ним и, таким образом, избавляется от 
себя самого. Объективируя себя, он слагает с себя субъективность. Воррингер говорит: «Но, 
эмпатируя эту волю к деятельности в другой объект, мы и находимся в другом объекте. Мы 
избавлены от нашего индивидуального бытия на то время, пока мы, в нашем стремлении к 
переживаниям, растворяемся во внешнем объекте, во внешней форме. Мы чувствуем, как наша 
индивидуальность как бы вливается в твердые грани, в противоположность беспредельной 
дифференцированности индивидуального сознания. В этом самообъективировании лежит 
отчуждение от себя. Это утверждение нашей индивидуальной потребности в действии 
представляет собой в то же время предел для ее беспредельных возможностей, отрицание ее 
несоединимых дифференцированностей. В пределах этой объективации мы, с нашим внутренним 
стремлением к активности, находим отдых». /75- S.27/ 
Подобно тому как для абстрагирующегося абстрактный образ является оплотом, защитой от 
разлагающих воздействий бессознательно оживленных объектов [Fr. Th. Vischer в своем романе 
«Auch Einer» дает меткое описание оживленных объектов. /80/], так для эмпатирующего 
перенесение на объект становится защитой от разлагающего действия внутренних субъективных 
факторов, беспредельных возможностей фантазии и соответствующих влечений к деятельности, 
основанной на беспредельных, фантастических возможностях. Как, по Адлеру, интровертный 
невротик цепляется за «фиктивную руководящую линию», так экстравертный невротик цепляется 
за объект, на который он совершил перенос. Интровертный абстрагировал свою «руководящую 
линию» от своих хороших или дурных испытаний, пережитых на объекте, и доверяется формуле 
как средству защиты от беспредельных возможностей жизни. 
Эмпатия и абстрагирование, экстраверсия и интроверсия суть механизмы приспособления и 
защиты. Поскольку они дают возможность приспособления, они защищают человека от внешних 
опасностей. Поскольку они суть направленные функции [По вопросу о направленном мышлении 

---

164. 
/29/], 
они освобождают человека от всего, носящего характер случайного влечения, мало того, они 
даже защищают его от этого, давая ему возможность самоотчуждения. Как показывает 
повседневный психологический опыт, есть очень много людей, которые всецело отождествляются 
со своей направленной функцией («ценной» функцией); таковы, между прочим, типы, 
обсужденные здесь. Отождествление с направленной функцией имеет то неоспоримое 
преимущество, что этим человек лучше всего приспособляется к коллективным ожиданиям и 
требованиям и, кроме того, получает еще возможность путем самоотчуждения уклоняться от своих 
подчиненных (неполноценных), недифференцированных и ненаправленных функций. К тому же с 
точки зрения социальной морали «самоотверженность» является особенной добродетелью. 
Однако, с другой стороны, отождествление с направленной функцией имеет и крупный минус, а 
именно дегенерацию индивида. Несомненно, человек в широкой мере способен к механизации, но 
все-таки не до такой степени, чтобы он мог совсем отказаться от себя, не потерпев от этого вреда. 
Ибо чем больше он отождествляет себя с одной функцией, тем более он вкладывает в нее либидо 
и тем более он отвлекает либидо от других функций. В течение довольно долгого времени эти 
функции выносят значительное отвлечение либидо; но однажды он начинает реагировать. Ибо 
вследствие того, что либидо отвлекается от них, они понемногу опускаются под порог сознания, их 
ассоциативная связь с сознанием ослабевает и от этого они мало-помалу погружаются в 
бессознательное. Это равносильно регрессивному развитию, именно — возвращению 
относительно развитой функции на инфантильную и, наконец, на архаическую ступень. А так как 
человек провел в культивированном состоянии лишь сравнительно немного тысячелетий, а в 
некультивированном состоянии — много сотен тысяч лет, то функции архаического характера у 
него еще чрезвычайно жизнеспособны и легко поддаются новому оживлению. И когда благодаря 
оживлению либидо известные функции подвергаются дезинтеграции, то в бессознательном 
начинают функционировать их архаические основы. 
Такое состояние означает диссоциацию личности, ибо архаические функции не имеют прямых 
отношений к сознанию, то есть нет удобопроходимых мостов между сознательным и 
бессознательным. Поэтому чем далее идет самоотчуждение, тем далее заходит и архаизация 
обездоленных функций. Вместе с тем возрастает и значение бессознательного. Тогда 
бессознательное начинает симптоматически расстраивать направленную функцию и вместе с тем 
начинается тот характерный порочный круг, который мы находим в целом ряде неврозов: человек 
пытается компенсировать бессознательно расстраивающие его влияния посредством особых 
напряжений направленной функции, и это состязание продолжается в известных случаях вплоть 
до нервного крушения. 
Возможность самоотчуждения через отождествление с направленной функцией покоится не 
только на одностороннем ограничении одной этой функции, но и на том, что сущность 
направленной функции принципиально требует самоотчуждения. Так, каждая направленная 
функция требует строгого исключения всего того, что не относится к делу, мышление исключает 
всякое мешающее ему чувство, и точно так же чувство исключает все мешающие ему мысли. Без 
вытеснения всего остального направленная функция не может совсем состояться. Но в 
противоположность этому саморегулирование живого организма естественно требует 
гармонизации человеческого существа; вот почему внимание к обездоленным функциям является 
жизненной необходимостью и неизбежной задачей воспитания рода человеческого.