Птичка певчая

Б…, 1 октября.
Вот уже неделю идут занятия. Почти все наши учительницы
вернулись в Б…, даже Васфие, которая любой ценой стремилась
остаться в Стамбуле. Бедняжка так и не нашла вакантного места в
столице. А вот Незихе повезло. Как-то раз, в пятницу, они встретили
на берегу Золотого Рога молодого офицера. Он проводил их до самого
Фатиха. Мужчины, с которыми знакомились мои подружки, всегда
отдавали предпочтение Васфие. На этот раз случилось то же самое.
Офицер назначил ей свидание в парке, не помню каком. Но, как назло,
у Васфие в этот день были гости. Не желая обманывать офицера, она
попросила подругу:
— Дорогая Незихе, пойди вместо меня, предупреди, что я не могу
быть сегодня, и сговорись о встрече на другой день.
Вернувшись вечером, Незихе сказала, что не встретила молодого
человека. Но с девушкой творилось что-то странное…
Через несколько дней всё выяснилось. Незихе в тот вечер
завоевала симпатию молодого человека, и через неделю они
обручились.
Васфие мучительно переживала это событие. Ей было обидно, что
любимая подруга обманула её; вместе с тем она грустила, потому что
осталась совсем одна.
Теперь она часто говорит мне, вздыхая:
— Ах, Феридэ-ханым, какими замечательными подругами могли
бы мы быть с вами! Как жаль… Вы очень славная, весёлая,
общительная девушка, но у вас нет вкуса к жизни…
Когда вылупятся птенцы, в гнезде начинается весёлая жизнь.
Сейчас школа кажется мне именно таким гнездом.
Сильная гроза с молнией и громом, которая разразилась несколько
дней назад, как рукой сняла мою преждевременную жизненную
усталость, тоску, навеянную жарким, спокойным летом. Мне так
легко! Я так весела!

---

Б…, 17 октября.
Вот уже дней десять льют дожди, да такие сильные! Погибли
последние цветы, которые в начале весны радовались солнцу вместе со
мной. Тогда их бледные стебли тянулись к свету, медленно наливались
живительным соком, а сейчас они дрожат в саду, понурые, съёжились
под нескончаемым дождём, словно хотят сказать ему: «Хватит,
довольно, перестань!»
Такой же плачевный вид был, вероятно, и у меня, когда я сегодня
вечером вернулась из школы. Я промокла до нитки, чаршаф прилип к
телу, чадра — к лицу. Прохожие на улице посмеивались, глядя на меня.
Мунисэ показалась мне чересчур бледной. Испугавшись, что она
простудилась, я насильно уложила её в постель пораньше и заварила
липовый цвет. Девочка капризничала, подсмеивалась над моей
мнительностью.
— Абаджиим, — говорила девочка, — что может холод сделать
человеку? Разве ты забыла, как прошлой зимой ночью я спряталась в
соломе?
Мне почему-то не спалось. Уложив Мунисэ, я взяла книгу и легла
на тахту, прислушиваясь к раздраженному говору дождя, который
барабанил по крыше, шумел в водосточной трубе. Вот уже две недели
продолжалась эта траурная музыка.
Не знаю, сколько времени прошло. Вдруг раздался сильный стук в
дверь. Кто это мог быть в такой поздний час?
Я побоялась сразу открывать, прошла в гостиную и выглянула из
джумбы
[87]
. У двери, стараясь укрыться от дождя, стояла высокая
женщина. В руке она держала фонарь, прикрытый сверху клеёнкой.
Свет от фонаря отражался в лужах.
— Кто это? — спросила я.
Дрожащий голос ответил:
— Откройте, мне нужно повидать Феридэ-ханым.
Открывая дверь, я вся тряслась. С того злополучного вечера в
Стамбуле незнакомые женщины-гостьи наводили на меня страх.
Стоило мне узнать, что какая-нибудь незнакомка ищет меня, как я
сразу же начинала думать о дурном известии.

---

Переступив порог, женщина подняла фонарь, чтобы лучше
разглядеть меня. Я увидела бледное лицо и печальные глаза.
— Позвольте войти, ходжаным…
Это лицо и голос придали мне смелость. Я даже не спросила, кто
она, зачем пришла, и показала на дверь гостиной.
— Пожалуйста…
Боясь наследить, женщина осторожно вошла в комнату, но сесть
не решалась.
— Ну и дождь, ну и дождь… Утонуть можно! — сказала она,
чтобы как-то нарушить неловкое молчание.
Я внимательно разглядывала незнакомку. Было ясно, что столь
жалкий вид женщины вызван вовсе не дождём, а чем-то иным. Я
поняла, что она хочет немного успокоиться, прежде чем объяснить мне
причину своего позднего визита, поэтому не стала ни о чём
расспрашивать.
Моё первое впечатление оказалось верным: у женщины было
кроткое, благородное лицо.
Наконец я спросила:
— С кем я говорю, ханым-эфенди?
Женщина опустила голову, словно испугалась этого вопроса.
— Феридэ-ханым, — начала она. — Мы немного знакомы.
Правда, ни я вас, ни вы меня не видели до сих пор, но я вас знаю
заочно. — Женщина на минуту умолкла, затем, как бы собравшись с
силами, продолжала: — Я сестра вашего товарища по училищу,
преподавателя музыки Шейха Юсуфа-эфенди.
Сердце моё так и замерло. Однако надо было держать себя в руках
и не подавать виду.
— Вот как, ханым-эфенди, — сказала я. — Очень рада
познакомиться с вами. Надеюсь, ваш брат чувствует себя лучше?
Конечно, с гостьей, которая пришла в таком состоянии, в такой
час, надо было говорить как-то по-другому. Но что я могла ей сказать?
Женщина молчала, видимо, не находя слов для ответа. Я не
осмеливалась взглянуть на неё и сидела, потупив голову. Послышалось
всхлипывание. Я ещё ниже опустила голову, точно покоряясь
неизбежному несчастью. Чтобы не плакать, женщина сжимала руками
шею.

---

— Брат умирает… — сказала она. — К вечеру ему стало совсем
плохо. Вот уже шесть часов он без сознания. До утра не протянет…
Я молчала. Что я могла ответить?
— Барышня, — продолжала женщина. — Юсуф младше меня
всего на три года, но я считаю его своим сыном. Когда умерла наша
мать, Юсуф был совсем крошкой. И я была мала, но, несмотря на это,
мне пришлось заменить ему мать. Я посвятила Юсуфу всю свою
жизнь. Когда я овдовела, мне было столько лет, сколько вам сейчас. Я
могла выйти замуж ещё раз, но не захотела. Боялась, что мой любимый
Юсуф останется один. И вот теперь он уходит, покидает меня… Вы
спросите, зачем я вам всё это говорю, ханым-эфенди? Не сердитесь на
меня за то, что я вас беспокою в такой поздний час!.. Не сердитесь на
меня за то, о чём я вас сейчас буду умолять!.. Не прогоняйте меня…
У женщины вдруг подкосились ноги, её тело обмякло и
опустилось на пол. Я подумала, что бедняжке плохо, хотела поднять
её. Но она с плачем металась по полу, обнимая и целуя мои ноги.
Осторожным движением я отстранила женщину и сказала,
стараясь казаться как можно спокойнее, если в такую минуту вообще
можно было быть спокойной:
— Ханым-эфенди, мне понятно ваше горе. Говорите… Если я
только смогу что-нибудь сделать…
В её бледно-голубых глазах под опухшими от слёз веками
сверкнула искра надежды, бедная женщина руками сдавила горло,
стараясь унять-рыдания.
— Юсуф болен уже десять лет, — сказала она. — Как я ни
старалась, как ни билась, проклятая болезнь не хотела оставлять брата
и тайно подтачивала его силы!.. Наконец свершилось… Юсуф увидел
вас. Он такой впечатлительный человек! С того дня брат стал
чахнуть…
Я не удержалась и запротестовала:
— Клянусь вам, ханым-эфенди, я не сделала ничего плохого
вашему брату. Да и я… что я? Всего-навсего подстреленная птица…
Сестра Юсуфа-эфенди опять припала к моим коленям:
— Милая, дитя моё, у вас, наверно, тоже есть возлюбленный. Не
сердитесь… Клянусь вам, я пришла не для того, чтобы жаловаться. Не
такая уж я грубая, как это кажется на первый взгляд. Просто я сестра
Юсуфа. За много лет я сжилась с его музыкой. Я не в обиде на вас и не

---

сетую на ваше знакомство. Юсуф слёг и на моих глазах горит и тает,
как свеча. Но вижу: он умирает счастливым. Ни жалоб, ни страданий,
ни горьких слёз. Иногда он терял сознание, тогда веки его начинали
легонько дрожать, бледные губы улыбались и тихо шептали ваше имя.
Юсуф мне ни слова не говорил о своём горе. Но вчера взял мои руки,
поцеловал по одному все пальцы и, как ребёнок начал умолять:
«Покажи мне её ещё хоть разочек, абла!» Ради Юсуфа я готова была
пойти на любые жертвы, но эта просьба казалась мне невыполнимой.
Сердце моё разрывалось на части. «Выздоравливай, Юсуф, вставай на
ноги, ты её увидишь ещё…» — так я утешала брата, поглаживая рукой
его лоб и волосы. Ах, Феридэ-ханым, видели бы вы, как обиделся
больной!.. Какая безнадёжная тоска мелькнула в его взгляде. Он молча
отвернулся к стене и закрыл глаза. Этого не передашь словами. А
сегодня под вечер Юсуф лишился чувств. Я поняла, что он уже больше
никогда не очнётся. Я пожертвовала ради него своей жизнью,
счастьем, никогда ему ни в чём не отказывала. Видеть, с какой тоской
он закрыл глаза, и не дать ему возможности повидаться с человеком,
которого он любит больше всего на свете!.. Я не в силах передать его
страдания, Феридэ-ханым!.. Сделайте благое дело!.. Это будет
последней каплей воды, которую дают человеку в предсмертной
агонии…
Несчастная женщина не могла дальше говорить. Она уткнулась
мокрым лицом в подол моей юбки и зарыдала.
События этой ночи навсегда останутся в моей памяти, как
сновидение... 
Я шла под проливным дождём за тусклым фонарём по каким-то
тёмным узким улочкам. Ничего не чувствовала, ни о чём не думала,
тащилась безвольная, как лист, увлекаемый потоком.
Меня провели в высокую просторную комнату, полную теней.
Стены были увешаны тамбурами, удами, скрипками, на тесных полках
лежали флейты. Композитор умирал на широкой железной кровати.
Мы на цыпочках подошли к нему. Восковое лицо Шейха уже застыло в
предсмертном спокойствии. Глазницы наполнились тьмой. Только на
приоткрытых губах, обнаживших ослепительно белые зубы, ещё
теплилась жизнь.
Бедная женщина, казавшаяся полчаса назад совершенно убитой
горем, выполнив последнюю волю умирающего, стала удивительно

---

спокойной. Господи, какие чудеса таит в себе чувство, называемое
любовью! Как мать будит сына, чтобы проводить его в школу, так и
она положила руку брату на лоб и позвала:
— Юсуф, дитя моё, посмотри… Твой товарищ Феридэ-ханым
пришла навестить тебя.
Больной ничего не слышал, ничего не чувствовал. Женщиной
овладел страх. Неужели брат умрёт, не открыв больше глаз?
Самообладание снова покинуло её. Она плакала, захлёбываясь
слезами.
— Юсуф, дитя моё, открой хоть раз глаза. Если ты умрёшь, не
увидев её, я буду мучиться всю жизнь…
Сердце моё разрывалось от жалости. Ноги подкашивались. Я
облокотилась на какой-то предмет у изголовья больного, который в
полутьме приняла за стол. Это был орѓан! Я задрожала. Сердце
подсказывало мне, что только чудо способно заставить несчастного в
последний раз открыть глаза. Не знаю, может быть, мысль, которая
пришла мне в голову, — преступление или ещё больший грех, но этот
орган, как пропасть, манящая каждого, кто заглянет в неё, притягивал
меня к себе. Я нажала ногой на педаль и пальцем тронула клавиши.
Орган жалобно застонал, как раненое сердце. Тёмные углы
комнаты, сазы, тамбуры, скрипки, бросавшие длинные тени по стенам,
задрожали и откликнулись странным тоскливым звуком. Наверно, мне
показалось, так как взор мой был затуманен слезами, но я вдруг
увидела, что больной на мгновение открыл свои голубые глаза.
Сестра рыдала, припав головой к постели.
Я склонилась над усопшим и коснулась губами закрытых век,
которые, казалось, ещё хранили последнее тепло жизни. Неужели свой
первый поцелуй мне было суждено отдать потухшим глазам мертвеца?

---