Птичка певчая

Зейнилер, 18 декабря.
Этой ночью я, наверно, опять не сомкну глаз. Счастливым, как и
больным, ночи кажутся долгими…
Наутро вместе с Хатидже-ханым мы пошли к мухтару. Старик
решил, что я пришла к нему за новостями о Мунисэ, и сразу начал
утешать меня:
— Пока не нашли, но я надеюсь… Поищем ещё кое-где…
Я рассказала старосте о ночном происшествии. Сердце моё
билось, в глазах темнело. Под конец, сжав на груди руки, словно
умоляя о чём-то несбыточном, я пробормотала:
— Отдайте мне эту маленькую девочку… Я прижму её к своему
сердцу. Это будет мой ребёнок! Вы же видите, несчастная погибнет в
доме мачехи…
Мухтар-эфенди закрыл глаза и задумался, теребя бородку.
Наконец он сказал:
— Хорошо, дочь моя. Ты действительно совершишь благое дело.
— Значит, вы отдаёте мне Мунисэ?!
— Её отцу трудно прокормить четверых детей, он будет вынужден
отдать. В конце концов мы можем заплатить им пятьдесят курушей…
Удивляюсь, как в ту минуту я не сошла с ума от радости. Могла ли
я надеяться, что моя мечта сбудется так легко!.. Я всю ночь
придумывала ответы на возможные возражения, приготовила речь,
которая должна была смягчить их сердца. Если бы и это не помогло, я
готова 
была 
пожертвовать 
несколькими 
драгоценностями,
доставшимися мне от матери. Можно ли было употребить их на
большее дело?.. Ведь я спасла бы маленькую несчастную пленницу.
Но, оказалось, в этом нет никакой необходимости. Мне отдавали
Мунисэ, дарили, как живую игрушку.
У каждого человека свои странности. Когда у меня большая
радость, когда я очень счастлива, я не могу выражать свои чувства
словами. Мне хочется непременно броситься на шею того, кто возле
меня, целовать, сжимать в своих объятиях.
Мухтару-эфенди тоже грозила подобная опасность, но он
отделался только тем, что я поцеловала его сморщенную руку.

---

Часа через два староста привёл ко мне в школу отца Мунисэ. Я
представляла его неприятным человеком с жестоким, страшным
лицом, а увидела жалкого, болезненного старичка.
Он рассказал мне, что он тоже уроженец Стамбула, но вот уже
около сорока лет не был на родине. Неуверенно, словно вспоминая
далёкий запутанный сон, говорил о Сарыйере, Аксарае.
Он соглашался отдать мне Мунисэ, но видно было, ему нелегко
расставаться с дочерью. Я обещала ничего не жалеть для счастья
девочки, сказала, что они всегда будут видеться.
Я уверена, что бедная, мрачная школа Зейнилер со времени своего
основания не была свидетелем такого радостного праздника. Мы с
Мунисэ сходили с ума от счастья, нам было тесно в этом доме. Откуда-
то сверху тоже доносились весёлая возня и щебетание. Казалось, наш
смех будил воробьёв, дремавших на карнизах крыши.
Мунисэ превратилась в маленькую барышню. Я чуть укоротила
своё красное фланелевое платье, которое уже не носила, и получился
нарядный детский туалет. В этом наряде (не знаю, как и передать!)
Мунисэ стала похожа на шоколадную конфету — из тех, которые
начинают таять сразу же, едва попадают в рот.
Снег за окном продолжал падать, хотя и не так сильно, как день
назад. Под вечер я вышла с Мунисэ в сад. Мы бегали друг за другом,
играли в снежки среди могильных камней, резвились до тех пор, пока
Хатидже-ханым не вышла зажигать светильники для Зейни-баба.
Наша радость вызвала ласковую улыбку даже на суровом лице
этой старой женщины.
— Идите, идите домой. Замёрзнете, заболеете ещё…
Замёрзнуть? Замёрзнуть, когда в сердце у тебя горят миллионы
солнц?!
В этот вечер небо показалось мне деревом, раскинувшим во все
стороны свои ветви, огромным жасминовым деревом, которое,
тихонько покачиваясь, осыпает нас белыми цветами.

---