Птичка певчая

Зейнилер, 15 декабря.
Проснувшись сегодня утром, я почувствовала какую-то перемену,
чего-то недоставало. Я принялась думать, искать и, наконец, поняла:
не слышно родника, который журчал в саду под окном, напевая по
ночам грустную колыбельную песню.
Я вскочила с постели, хотела открыть деревянные ставни, но они
не поддавались. Я с силой тряхнула их. Из щелей посыпалось что-то
белое…
Ночью выпал снег. Деревня Зейнилер изменилась до
неузнаваемости.
Хатидже-ханым говорила мне, что стоило здесь выпасть снегу, как
он уже не тает, лежит до самого апреля. Как чудесно! Значит, весна в
этом скучном, тёмном краю, где даже листья кажутся чёрными,
наступает зимой. Я очень люблю снег, — он напоминает мне цветение
миндаля весной. В детстве никакие праздничные развлечения не могли
заменить мне удовольствия поваляться в чистой, белой и мягкой
снежной постели у нас в саду. И ещё… Какая прекрасная возможность
отомстить тем, кого ты ненавидишь! В нашем пансионе училась
девочка, с которой мы враждовали. Она до смерти боялась снега. Я
неожиданно налетала на неё и совала снежный ком за джемпер, плотно
облегающий тонкую нежную шею. Её губы, посиневшие от мороза,
дрожали, она менялась в лице, а я приходила в восторг.

---

Зейнилер, 17 декабря.
Снег всё валит и валит. Зейнилер утопает в сугробах. Дороги
занесены. Многие мои ученики не могут добраться до школы.
Сегодня самый горький, самый печальный день в моей жизни.
Утром девочки принесли страшное известие. Накануне вечером
Мунисэ чем-то прогневила свою абу. Мачеха кинулась на неё с
поленом, и девочка выпрыгнула через окно. Родители думали, что она
не сможет пробыть долго на улице ночью, в такую метель, скоро
вернётся и попросит прощенья. Но шли часы, а девочки всё не было.
Сообщили соседям. Деревенские парни с горящими лучинами в руках
прошли по улицам, но девочку не нашли.
Бедняжку Мунисэ жалели даже те ученицы, которые её не
любили. Сегодня к вечеру обшарили все закоулки в деревне. Мухтар-
эфенди, зная мою привязанность к Мунисэ, несколько раз в течение
дня присылал маленького Вехби сообщить, что поиски пока не дали
результатов.
Сегодня Вехби выглядел огорчённым и серьёзным, как взрослый
мужчина. Он разводил руками, показывая мне посиневшие от холода
ладони, и говорил:
— Пропала бедная девочка. Наверно, её съели волки.
К вечеру сомнение Вехби передалось и взрослым. «В такую
непогоду ребёнок не мог уйти в другую деревню, — говорили
крестьяне. — Или она замерзла под снегом, или её разорвали волки».
Когда на снежную бурю, в которой нельзя было различить
человека, чёрным туманом опустилась ночь, мною овладели
безнадёжность и отчаяние. Я впервые согласилась с людьми, которые
говорили, что жизнь полна зла и несправедливости, впервые роптала
на неё. У меня щемило сердце, захватывало дыхание, горело лицо. Я
рано легла в постель. Потушила лампу — от света болели глаза.
А буран за окном бушевал всё сильнее. Ставни сотрясались от его
мощных ударов.
Кто знает, где сейчас лежит моя бедная девочка?.. Кто знает, в
какой тьме она погребена?.. Мне мерещились её льняные волосы; на
холодном ветру они трепетали, словно лунные блики на листве.

---

Не помню, сколько часов прошло. В такие минуты человек теряет
способность ощущать время. Вдруг мне показалось, что кто-то внизу
царапается в дверь, выходящую на кладбище. Что это могло быть?
Ветер? Нет, это было непохоже на порыв ветра. Я приподнялась на
локтях, прислушалась. В ночной тьме мне почудился глухой стон. Я
вскочила с постели, накинула на плечи платок и бросилась вниз к
Хатидже-ханым. Но, оказывается, старая женщина тоже слышала этот
стон и вышла в коридорчик со свечным огарком в руке.
Мы никак не могли решиться отодвинуть засов. К тому же и за
дверью уже было тихо.
Грубым мужским голосом Хатидже-ханым закричала:
— Кто там?!
Никто не отозвался.
Старая женщина крикнула ещё раз. И тут сквозь завывание ветра
мы опять услышали слабый стон.
— Кто там? — снова загремела Хатидже-ханым.
Но я уже узнала этот голос.
— Мунисэ! — закричала я и рванула железный засов.
Дверь распахнулась, нас обдало порывом холодного снежного
ветра. Свеча Хатидже-ханым погасла. В темноте прямо ко мне на руки
упало маленькое холодное как лёд тело.
Пока Хатидже-ханым пыталась зажечь огарок, я прижимала к себе
Мунисэ и плакала навзрыд.
Девочка лежала у меня на руках без сознания. Силы оставили её.
Лицо её посинело, волосы были растрёпаны, платье в снегу…
Я раздела Мунисэ, уложила в свою постель и принялась растирать
куском фланели, которую Хатидже-ханым нагревала над мангалом.
Первые слова девочки, когда она открыла глаза, были:
— Кусочек хлеба…
К счастью, у нас оказалось немного молока. Мы согрели его и
принялись из ложки поить беглянку.
Шли минуты. Лицо Мунисэ розовело, в глазах появился свет. Она
без конца вздыхала и заливалась горючими слезами.
Ах, это выражение признательности в глазах бедной девочки! Нет
в мире прекраснее чувства, чем ощущение, что ты сделал людям хоть

---

каплю добра!
Моя тёмная комнатушка сотрясалась под ударами бури, словно
потерпевший крушение корабль. Но сейчас в красных отблесках
пламени от печки она показалась мне таким уютным и счастливым
гнездом, что стало стыдно за недавнее недоверие к жизни.
Наконец девочка обрела дар речи. Спрятав ручонки у меня на
груди, она смотрела мне в глаза и медленно отвечала на вопросы.
Вчера вечером, когда мачеха перепугала её, Мунисэ убежала из дома и
спряталась за околицей в сарае с соломой. В соломе было тепло, как в
постели. Но утром девочка сильно проголодалась. Она знала, что, если
выйдет наружу, её поймают и отведут домой, поэтому решила ждать
наступления темноты. Мунисэ надеялась на меня, целый день она
утешала себя словами: «Учительница обязательно накормит».
Вдруг я заметила, что блестящие глаза девочки затуманились
печалью, оживление и радость встречи пропали. Я не стала
спрашивать причину. Тот же страх объял и моё сердце: завтра утром
Мунисэ должна будет вернуться домой.
Нельзя сказать, что у меня в душе не теплилась слабая надежда.
Иногда в нас живёт мечта слишком прекрасная, чтобы казаться
осуществимой…
Я сказала Хатидже-ханым тихо, чтобы не взволновать Мунисэ:
— Раз девочку не любят, может, родители разрешат мне удочерить
её? Ведь у меня тоже нет никого на свете. Клянусь, я буду любить её,
как свою собственную дочь. Может, отдадут?
Потупясь, я протягивала дрожащие руки к старой женщине,
словно осуществление моего желания зависело от того, что она сейчас
мне скажет.
Хатидже-ханым задумалась, устремив взгляд на печь, потом
медленно закивала головой:
— Что ж, было бы неплохо. Завтра посоветуемся с мухтаром.
Если он согласится, мы уговорим и отца. Вот и выйдет по-твоему.
Не помню, чтобы мне ещё когда-нибудь в жизни приходилось
слышать такие прекрасные обнадёживающие слова. Я молча прижала
Мунисэ к своей груди. Девочка целовала мне руки и шептала, плача:
— Моя мамочка, моя мамочка!..

---

Когда я пишу эти строки, Мунисэ спит в моей постели. На её
белокурой головке дрожат отблески весёлого пламени, что пляшет в
печи. Иногда девочка тяжело вздыхает и кашляет.
Господи, как я буду счастлива, если мне её отдадут! Тогда в моей
душе не будет страха ни перед ночью, ни перед бурей, ни перед
нищетой. Я воспитаю её, сделаю счастливой. Некогда я вот так же
мечтала, тогда я думала о других малышах… Но однажды под вечер
они сразу, все вместе, умерли в моём сердце.
Я опять помирилась с жизнью, я снова люблю весь мир.
Кямран, это ты в тот вечер убил бедных малюток, похороненных в
моём сердце. Но сегодня я уже не испытываю к тебе ненависти, как
прежде.

---