Птичка певчая

Б…, 5 мая.
Вчера я, кажется, нарушила правила учительской морали. Со
страхом думаю, что всё может открыться. Знаю: я поступила
неблагоразумно. Но что делать? Так мне подсказало сердце.
Каждый учитель раз в неделю остаётся в училище на ночное
дежурство. Вчера была моя очередь. Вечером, когда девушки готовили
в классах уроки, мы с Шехназэ-ханым делали обход. Заметив, что в
одном классе газовый рожок горит недостаточно ярко, мы вошли туда.
Муавинэ-ханым была мастером на все руки. Она пододвинула к стене
скамейку и стала осматривать горелку. В этот момент в класс вошла
старая уборщица. Она подошла к девушке по имени Джемиле,
сидевшей на задней парте, и протянула ей письмо.
Вдруг раздался голос Шехназэ-ханым:
— Стой, Айше! Что это у тебя?
— Ничего… У привратника оставили письмо для Джемиле-
ханым.
— Дай его сюда. Сколько раз вам говорилось, что письма, которые
приходят ученицам, сначала должна читать я! Какая ты бестолковая!
И тут случилось неожиданное. Джемиле вдруг вскочила и вырвала
письмо из рук уборщицы.
Сохраняя спокойствие, Шехназэ-ханым приказала:
— Подойди ко мне, Джемиле.
Джемиле не шевелилась.
— Я сказала, подойди ко мне. Почему ты не слушаешься,
Джемиле?
У худенькой, болезненной Шехназэ-ханым был такой властный
голос, что даже я вздрогнула. В классе воцарилась мёртвая тишина.
Можно было услышать полёт мухи.
Джемиле, потупившись, медленно подошла к нам. Это была
симпатичная девушка лет шестнадцати. Я замечала, что она всегда
сторонится подруг, задумчиво бродит одна в пустынных уголках сада.
И на уроках Джемиле тоже рассеянна и грустна.
Посмотрев на девушку вблизи, я поняла, что она страдает. В лице
её не было ни кровинки, губы побелели. Она часто моргала глазами,

---

казалось, у неё дрожат веки.
— Джемиле, дай сюда письмо!
Шехназэ-ханым гневно, нетерпеливо топнула ногой.
— Ну, чего ты ждёшь?
— Зачем вам оно, ханым-эфенди? Зачем?
В этом «зачем», в этом маленьком слове, звучал тоскливый
протест.
Резким движением Шехназэ-ханым протянула руку, разжала
пальцы девушки и вырвала письмо.
— Так, а теперь иди на своё место!
Шехназэ-ханым бросила взгляд на адрес, и брови её чуть
сдвинулись. Однако она тут же взяла себя в руки. В классе по-
прежнему царила гробовая тишина, но чувствовалось, что девушки
взволнованы.
— Письмо от брата Джемиле, который в Сирии! — сказала
Шехназэ-ханым. — Но так как она повиновалась мне не сразу, я отдам
ей письмо только завтра.
Ученицы опять склонились над учебниками.
На пороге я украдкой обернулась. Несколько девушек на задних
партах собрались в кружок и о чём-то перешёптывались. Джемиле
сидела, положив голову на парту, плечи её легонько вздрагивали.
В коридоре я сказала Шехназэ-ханым:
— Вы очень строго наказали девушку. Как она будет ждать до
завтра? Кто знает, как ей сейчас мучительно и тяжко!
— Не беспокойся, дочь моя, — ответила муавинэ-ханым. —
Джемиле поняла, что никогда не прочтёт письмо.
— Как, Шехназе-ханым? Разве вы не отдадите ей его? Ведь это от
брата!
— Не отдам, дочь моя.
— Почему же?
— Потому что оно не от брата. — Шехназэ-ханым понизила голос
и продолжала: — Джемиле — дочь довольно состоятельных
родителей. В этом году она влюбилась в молодого лейтенанта. Но отец
слышать не хочет об их помолвке. И дома и в школе девушка
находится под надзором. Лейтенанта отправили в Бандырму. Мы
стараемся постепенно излечить девушку. Но офицер без конца бередит
её рану. Уже третье письмо попадает мне в руки.

---

Мы вошли в кабинет Шехназэ-ханым. Она резким движением
скомкала письмо, открыла дверцы печки и швырнула туда комок
бумаги.
Была уже полночь. Я сидела в комнате для дежурных учителей и
никак не могла уснуть. Наконец я решилась. Отослав под каким-то
предлогом дежурную служанку, я направилась в кабинет Шехназэ-
ханым. Там было пусто, сквозь незанавешенные окна падал тусклый
лунный свет. Дрожа, как воришка, я открыла печную дверцу и нашла в
куче порванных, смятых бумаг письмо бедной Джемиле.
Мне нравится во время ночных дежурств, когда все спят, бродить
по пустым коридорам, тёмным, безмолвным спальням. Я укрываю
девушку, разметавшуюся во сне, поправляю у больной ученицы
матрац, бедную мучит кашель даже во сне, и я тихонько касаюсь
ладонью её горячего лба. Я смотрю на девушку, каштановые волосы
которой рассыпались по подушке, и спрашиваю себя, какая радость,
какая надежда вызвали улыбку на её тонких полуоткрытых губах? Мне
кажется, что эту тёмную, безмолвную спальню, спящих девушек
окутал тяжёлый сонный туман. И чтобы не рассеять его и не нарушить
покой спящих, которым рано ещё просыпаться от безмятежного сна, я
ступаю на цыпочках, и сердце моё стучит тихо-тихо.
Подойдя в ту ночь к кровати Джемиле, я поняла, что бедняжка
только что заснула. Слёзы на её ресницах ещё не успели высохнуть. Я
тихонько склонилась над ней и прошептала:
— Славная маленькая девочка, кто знает, как ты обрадуешься,
когда утром найдёшь в кармане своего передника письмо от
возлюбленного! Ты будешь спрашивать, какая добрая фея принесла
этот листочек, который ты считала навеки потерянным. Джемиле! Это
не фея! Это всего-навсего несчастная неудачница. Ей суждено вечно
сжигать письма от ненавистного ей человека, сжигать вместе с
частицей своего сердца.

---