Птичка певчая

Б…, 20 мая.
Вчера в училище кончились занятия. Через три дня — экзамены.
Все женские школы Б… устроили сегодня по случаю праздника
мая гулянье на берегу речки, протекающей в часе ходьбы от города.
Я не люблю шумные увеселения, поэтому решила никуда не
ходить и провести день у себя в саду. Но Мунисэ, увидев толпы
школьниц, проходившие по улицам с песнями, надулась. Я стала
успокаивать её. Вдруг в ворота постучали. Оказалось, что это моя
сослуживица Васфие и несколько учениц с последнего курса.
Директор послал Васфие, приказав во что бы то ни стало доставить
меня к месту гулянья. Молодая женщина рассказала, что Реджеб-
эфенди разгневан. «Клянусь вам, — кричал он, — я специально для
неё велел нашпиговать козлёнка, сделать халву. Что за безобразие?!
Нельзя так, милые, нельзя!»
Что касается моих учениц, то их послали девочки старшего курса
с таким требованием: «Если Шелкопряд не придёт, мы все уйдём с
гулянья!»
Шелкопряд — это моё новое имя. Чалыкушу уже нет. Теперь
появился Шелкопряд. Ученицы старших курсов не боятся называть
меня так даже в лицо.
Честное слово, это прозвище задевает моё самолюбие, моё
учительское достоинство. Я не жаловалась бы, если бы оно не вышло
за стены школы. Но вчера, когда я проходила мимо какой-то кофейни,
грубый мужчина в шароварах и минтане
[84]
, по слухам очень богатый
торговец шёлком, закричал на всю улицу:
— У меня восемь тутовых садов!.. Да будут все они жертвой
такому Шелкопряду!..
От стыда я готова была провалиться сквозь землю. Ноги моей
больше не будет на той улице.
Я была в затруднении; если заупрямлюсь, откажусь, скажут, что я
кривляюсь, начнут насмехаться. Пришлось надеть чаршаф и пойти
следом за посланницами.
Берег реки напоминал луг, усыпанный ромашками. Ученицы
младших классов были в беленьких платьицах. Господи, как много,

---

оказывается, в этом месте женских школ! По узким тропинкам,
извивающимся меж зелёных садов, нескончаемым потоком шли
ученицы, распевая марши.
Учителя-мужчины уединились в рощице на противоположном
берегу речушки. С нами остался только Реджеб-эфенди. Он бродил по
лужайке в своей неизменной голубой ляте, размахивал огромным
чёрным зонтиком и, покрикивая, отдавал распоряжения поварам,
сооружающим в стороне очаг из камней. Учительницам и взрослым
девушкам хотелось снять чаршафы и порезвиться с непокрытой
головой. Они долго уговаривали Реджеба-эфенди пойти к мужчинам. В
конце концов им удалось прогнать его.
Сегодня я почему-то не могла развлекаться со всеми. Беззаботное
веселье этих девушек, их радость нагоняли на меня грусть и
задумчивость.
Рядом девочки начальной школы пели под музыку. Чуть поодаль
молоденькие девушки, толкаясь и крича, кидали мяч или играли в
разбойников. Ещё дальше ученицы, столпившись в беспорядочную
кучу, аплодировали своей подружке, которая читала стихи, а может
быть, произносила речь.
Мунисэ исчезла в толпе, разве станет шалунья скучать возле
меня? Неподалёку, на краю оврага, росло несколько каштанов, там
молодые учительницы и старшеклассницы устроили качели. Среди
густой листвы мелькали разноцветные платья, повсюду слышны были
громкий крик и смех.
Незамеченной мне удалось спуститься к реке, я уселась в тени
большой скалы. На берегу меж камней росли тощие жёлтые цветочки.
Я срывала их и бросала в воду, плескавшуюся у моих ног. Мысли мои
были где-то далеко-далеко.
Вдруг сзади кто-то закричал тоненьким голоском:
— Нашла!.. Шелкопряд здесь!..
Оказалось, меня разыскивали, чтобы качаться на качелях. Почти
насильно девушки отвели меня к каштановым деревьям. Я
отказывалась: «Не могу, устала, не умею!» Но разве их уговоришь. Ни
мои коллеги, ни ученицы слушать ничего не хотели. Мюрювет-ханым,
та самая учительница с чёрными проницательными глазами, изъявила
желание во что бы то ни стало покачаться со мной. Мы забрались на
доску. Но у меня ничего не получалось: руки дрожали, колени

---

подгибались. Бедняжке Мюрювет пришлось порядком потрудиться,
чтобы раскачать качели. В конце концов она отказалась:
— Всё напрасно, мой Шелкопряд! Ты действительно боишься
качелей. Побледнела, как полотно. Ещё упадёшь…
Во время обеда Реджеб-эфенди был с нами. От него тоже не
ускользнуло моё грустное настроение. Он всё время кричал мне:
— Эй, ты чего не смеёшься, проказница? Когда я говорю: «Не
смейся!» — ты хохочешь. А почему теперь такая хмурая?
Он не оставлял меня в покое и после обеда, — специально для
меня велел притащить из школы самовар и хотел собственноручно
заварить чай.
Вдруг одна из учительниц издали позвала меня. Я подошла.
Учительница сказала:
— Мы послали служанку, и она принесла тамбур
[85]
. Надо уйти
подальше и заставить Шейха Юсуфа-эфенди сыграть нам. Только как-
нибудь избавься от этого пустомели.
Действительно, такой случай нельзя было упускать. Музыка
Шейха Юсуфа-эфенди всё больше и больше захватывала меня. Бедный
учитель долгое время болел и не появлялся в школе… Несколько дней
назад мы узнали, что композитор встал с постели. И вот сегодня он
захотел вместе со всеми принять участие в весеннем празднике.
Наши учительницы под каким-то предлогом отозвали Шейха
Юсуфа-эфенди от мужчин. Всего нас набралось человек десять.
Стараясь быть незамеченными, мы направились по узенькой тропинке
вдоль реки.
Шейх Юсуф-эфенди выглядел хорошо, он был оживлён, весел и
даже подтрунивал над теми, кто беспокоился, не устал ли он.
— Пусть эта тропинка тянется до бесконечности! — говорил
он. — Всё равно не устану. Сегодня я чувствую себя сильным и
бодрым!
Кто-то из нашей компании шепнул мне на ухо, что мужчины,
уединившись, пили водку, и Шейх Юсуф-эфенди тоже выпил
несколько рюмок. Возможно, бодрость Шейха и была в какой-то
степени результатом действия спиртного.
Минут через пятнадцать мы дошли до разрушенной водяной
мельницы. Это место называлось Водопад. Скалистые берега речушки
неожиданно сужались, образуя глубокое ущелье, куда редко

---

заглядывали лучи солнца. Поэтому казалось, будто под водой только
что наступил рассвет.
Мы могли быть уверены, что здесь нас никто не услышит. Шейха
Юсуфа-эфенди усадили под густым ореховым деревом и дали ему в
руки тамбур.
Я примостилась чуть поодаль на скале, вокруг которой, пенясь,
бежала река. Но приятельницы опять не дали мне покоя.
— Нет, нет, иди сюда! — закричали они. — Непременно иди к
нам!
Меня посадили напротив композитора. Тамбур зазвенел. Эта
музыка всю жизнь будет звучать в моих ушах! Учительницы
полулежали на зелёной лужайке. Даже у наиболее бесчувственных
дрожали губы, а на глаза навёртывались слёзы. Я шепнула Васфие,
прижав губы к её каштановым волосам:
— В первый раз я услышала игру Шейха в училище. Конечно, это
было прекрасно, но не так, как сейчас.
Грустный взгляд Васфие сверкнул многозначительной улыбкой.
— Да, — сказала она. — Это потому, что Юсуф-эфенди никогда в
жизни не был таким счастливым и в то же время несчастным, как
сегодня…
— Почему? — удивилась я.
Васфие пристально посмотрела мне в глаза, потом опять склонила
голову мне на плечо и сказала:
— Молчи. Давай слушать.
Сегодня Шейх Юсуф-эфенди играл и пел только старинные песни.
Я прежде никогда не слышала их. Каждый раз, когда он кончал, моё
сердце замирало: «Всё… Неужели больше не споёт?!» Но песни
сменяли одна другую. Глаза композитора были полузакрыты, щёки
заметно побледнели и покрылись испариной. Я не могла отвести взора
от этих полузакрытых глаз. Вдруг я увидела, что по его впалым щекам
поползли слёзы. Сердце моё защемило: разве это не грех — так
утомлять больного человека? Я не выдержала и, когда после очередной
песни наступила пауза, сказала:
— Может быть, вы отдохнёте немного? Вы так взволнованы…
Что с вами?
Шейх Юсуф-эфенди ничего не ответил, только взглянул на меня
печально своими чистыми детскими глазами, подёрнутыми слезой, и

---

снова прислонил голову к грифу тамбура. Он запел новую песню:
Моя светля любовь, не открывай мне уста, не надо! 
Не проси меня петь никогда, сердце полно муками ада. 
Жестокая, не перечь мне. В тебе лишь отрада. 
Не проси меня петь никогда, сердце полно муками ада. 
Юсуф-эфенди закончил песню, и голова его обессиленно
склонилась на тамбур. Все растерялись. Я сказала:
— Это мы виноваты. Не надо было так утомлять его.
Перепрыгивая с камня на камень, я кинулась к реке, чтобы
намочить платок. Это был лёгкий обморок, пожалуй, даже просто
головокружение. Когда я подошла к Шейху Юсуф-эфенди с мокрым
платком, он уже открыл глаза.
— Вы нас напугали, эфендим, — сказала я.
Композитор слабо улыбнулся и ответил:
— Ничего… Со мной это случается.
Мне показалось, что коллеги мои ведут себя как-то странно. Они
многозначительно поглядывали на меня, перешёптывались.
Назад наша компания возвращалась той же дорогой. Мы с Васфие
шли позади всех.
— С Шейхом Юсуфом-эфенди что-то происходит, — сказала я. —
У меня такое впечатление, будто он тайно страдает.
Васфие опять глянула на меня многозначительно и спросила:
— Ты со мной искренне говоришь, Феридэ? Не сердись, но я не
могу поверить. Неужели ты ничего не знаешь?
Я изумлённо уставилась в лицо приятельнице.
— Ничего не знаю. Зачем же скрывать?
Васфие не захотела верить.
— Как ты можешь не знать того, о чём говорит весь Б…?
Это рассмешило меня. Я пожала плечами.
— Тебе ведь известно, я живу уединённо, обособленно. Мне нет
никакого дела до других.
Васфие схватила меня за руки.
— Феридэ, ведь Шейх Юсуф-эфенди влюблён в тебя!
От неожиданности я даже закрыла лицо руками.

---

На берегу реки всё ещё продолжалось веселье. Девочки кричали,
шумели, смеялись. Я незаметно отделилась от всех, свернула на
узенькую тропинку, бегущую меж двух садов, и вернулась домой.

---