Сведения о древних славянах в античных источниках

История, этногенез и культура Македонии
«МАКЕДОНСКАЯ СМУТА»: ВЗГЛЯД РУССКИХ КОНСУЛОВ
В начале XX века Македония – обширная историко-географическая область Балканского полуострова – стала первой «горячей точкой» на юго-востоке Европы. «Македонская смута», так называли в то время события в крае в 1902–1908 гг., имела очень сложную природу, она вобрала в себя практически все факторы, определявшие тогдашнюю ситуацию в регионе. Порожденная, в первую очередь, глубоким кризисом Османской империи она началась с мощных антитурецких выступлений македонского населения, имевших целью устранить социально-экономическое и политическое неравенство. Однако истоки смуты коренились не только в общих проблемах империи, но и в особенностях исторического, этнокультурного и этноконфессионального развития региона. Важной составляющей событий в Македонии тех лет была резкая активизация этнополитических процессов, связанная с завершением формирования македонской нации и национально-государственного строительства на Балканах. «Македонская смута», содержавшая в себе все признаки этнонациональной конфронтации с ярко выраженными религиозными чертами, открыла на Балканах эпоху этнической нетерпимости, экстремизма и насилия и стала «началом варварской главы европейской истории» ^[1].
Возвращаясь к истории этого масштабного и длительного кризиса на Балканах, автор данной статьи стремится выделить из всего многообразия факторов, составлявших его суть, те, которые ранее не находились в центре внимания исследователей. В первую очередь, речь идет о рассмотрении этнических аспектов «македонской смуты», что позволяет лучше понять крайне сложный процесс развития самосознания македонского народа, выявить драматические обстоятельства формирования македонского этноса.
Излишне говорить, что проблема становления и развития македонской нации была и продолжает оставаться предметом острой дискуссии. Подробный разбор различных взглядов по этому вопросу, существующих в национальных историографиях балканских стран и в отечественной науке, не входит в задачу данной статьи. Следует лишь отметить, что в историографии македонского вопроса нашли отражение две прямо противоположные тенденции: одни исследователи утверждали изначальную особость македонского народа, другие были склонны считать македонцев частью болгарской либо сербской нации или, в лучшем случае, признать начало формирования македонской нации только после окончания Второй мировой войны.
Надо сказать, что большинство отечественных историков не придерживалось такого рода крайних концепций, а пыталось рассматривать вопрос о формировании македонской нации с позиций историзма. Впервые сравнительно полно история Македонии была изложена в двухтомной «Истории Югославии», вышедшей в свет в 1963 г. К началу 70-х годов историками и культурологами нашей страны была разработана собственная концепция истории складывания и развития македонского народа, изложенная в 15-м томе Большой советской энциклопедии. Однако в советское время изучение македонского вопроса было крайне затруднено по причинам политического и идеологического характера. Лишь с падением прежних запретов, наложенных советской партократией, в России стали появляться первые публикации по македонской тематике, в которых содержится попытка более глубокого исследования процесса образования и развития македонской нации ^[2].
В основу данной статьи положены донесения русских консулов из главных городов Македонии – Монастыря (Битоли), Ускюба (Скопье) и Солуни (Салоники). В их обстоятельных отчетах, статистических выкладках и аналитических записках представлена вся хроника местной жизни, подмечены важнейшие особенности тогдашней македонской действительности. Оказавшись в период смуты в самой гуще событий, российские консулы А. Ростковский, А. Петряев, В. Каль, А. Орлов стали свидетелями беспрецедентной по масштабам и жестокости этноконфессиональной борьбы в Македонии. На их глазах происходили метаморфозы с национальным самоопределением православного населения, относившегося к разным автокефальным церквам, усиливалась степень «этнизации» славян Македонии. Констатируя колебания «этнического настроя» среди населения края, российские консулы первыми уловили ростки собственного, македонского самосознания и определили факторы, способствовавшие утверждению этого процесса. Свидетельства русских консулов, подолгу служивших в Македонии и прекрасно знавших язык, жизнь местного населения, являются ценнейшим источником, способствующим приближению к достоверному изучению истории македонского народа.
Наиболее общим местом в донесениях консулов было упоминание об этнической и конфессиональной неоднородности населения тех трех вилайетов Европейской Турции, которые обычно обозначались общим названием Македония: Монастырского, Ускюбского (Косовского) и Солунского. Они указывали, что из 2,5 млн населения большую часть составляют славяне, помимо которых здесь издавна живут греки, турки, албанцы, влахи (румыны). При этом справедливо отмечалось, что неоднократные завоевания, включение этой области в границы различных средневековых государственных образований накладывали свой отпечаток на состав ее населения, его быт, язык, политические традиции и культуру. А. Петряев в своем историческом обзоре «Движение и развитие племенного состава в Македонии» писал: «Тип македонца в своем первоначальном и чистом виде до нас не дошел, в течение нескольких веков он подвергался разным изменениям под сильным чужеземным влиянием: с запада – романским, с юга – греко-византийским, с востока и севера – славянским. Римляне, греки, а за ними болгары и сербы, появляясь на Балканском полуострове и господствуя на нем попеременно, смешивались с подчиненным населением и оставляли в нем следы своей государственности и культуры, а также и этнических особенностей» ^[3].
Османское завоевание, сопровождавшееся значительной исламизацией населения Балканского полуострова и созданием системы миллетов (конфессиональных общин), вызвало существенные демографические сдвиги. Народы империи были четко разделены по их вероисповеданию и положению в обществе: все мусульмане заняли привилегированное положение, а все иноверцы (христиане разного толка и иудеи) оказались подданными, лишенными всяких прав. Административно-территориальное устройство европейской части империи и миллеты, на которые подразделялось все немусульманское население, способствовали перемешиванию народов, религий и языков.
По системе миллетов, подменявшей национальное сознание религиозным, все православные Османской империи рассматривались как одна «греческая община». Все они подчинялись Константинопольской патриархии, которая была греческой по этнической принадлежности иерархов. Вначале Вселенская церковь, сдерживая ассимиляционный натиск ислама и поддерживая традиции веры и народности, способствовала консервации этнокультурного облика разноплеменного местного населения. Но затем греко-православный клир стал энергично проводить политику эллинизации подвластных ему христиан, открывая свои церкви и школы. Греческий язык стал языком общения балканских христиан. В итоге «огреченой» оказалась значительная часть городских жителей Македонии, т. е. наметилось превращение греко-православного миллета в религиозно-национальную общину.
По мере пробуждения национального самосознания христианских народов Балканского полуострова движение за собственную церковь с местным языком богослужения стало одной из основных форм национально-освободительной борьбы в XIX в. Константинопольские патриархи осуждали национализацию церковного устройства, выступали против образования новых церковно-административных центров православия, сокращавших сферу их влияния. Особенно болезненно патриархия отреагировала на появление в 1870 г. Болгарской экзархии: болгары были объявлены схизматиками и отлучены от Вселенской церкви. Начавшаяся распря в православном мире скрывала под церковным знаменем борьбу национальных и политических интересов греков и болгар.
Экзархату, получившему возможность свободно открывать церкви и школы, удалось за короткий срок привлечь к себе десятки тысяч славян Македонии тем, что богослужение и образование им давалось на близком и понятном языке. Христиан, перешедших под юрисдикцию болгарской церкви, стали называть «болгароманами», в отличие от патриархистов, именуемых «грекоманами», и таким образом принадлежность к экзархии или патриархии стала своеобразным индикатором этничности в Македонии. Православное население Македонии разделилось на две большие группы, державшиеся за свои церкви как символы обособленной народности. При этом, как отмечал В. Каль, «народные массы, хотя и делят себя на патриархистов и экзархистов, в сущности не чувствуют вражды друг к другу, сознавая свое племенное родство и общность интересов» ^[4]. И те и другие говорили на местном македонском (славянском) наречии, только патриархисты при письме пользовались греческим алфавитом.
Вопрос о национальной идентификации славян Македонии приобрел особую остроту в период Великого Восточного кризиса. Национально-освободительные восстания и войны 1875 – 1878 гг. интенсифицировали процессы национального самоопределения и поставили перед балканскими народами историческую задачу объединения своих этнических территорий в единые государства. Это было время национально-государ¬ственного самоутверждения Сербии, Черногории, Румынии, Болгарии и выдвижения в качестве важной международной проблемы македонского вопроса. Как известно, македонские территории согласно Сан-Стефанскому договору 1878 г. были включены в состав вновь образованного болгарского княжества, но спустя три месяца решением Берлинского конгресса они были оставлены Османской империи с обязательством проведения реформ их управления и уравнения в правах христиан с мусульманами. Решение великих держав и разгул турецких репрессий подняли население Македонии на массовую вооруженную борьбу, в ходе которой повстанцами было впервые выдвинуто требование автономии края ^[5].
Крупные международные события второй половины 70-х гг. XIX в., затронувшие судьбу македонских земель и их населения, существенно повлияли на их дальнейшее развитие. Согласно утвердившейся в отечественной историографии точке зрения национально-освободительное и культурно-просветительское движение в Македонии на протяжении большей части XIX в., во всяком случае, до освобождения Болгарии в 1878 г., шло в общем русле болгарского национального возрождения, т. е. в школьном деле, церковной борьбе и даже в языковой области все развитие Македонии представляло часть общеболгарского развития и было направлено против греческого духовного засилья. Такой же характер носило и участие населения Македонии в вооруженной борьбе против османского гнета. Основная масса населения македонских земель в национальном отношении полностью в ту пору еще не сложилась, но развивалась в сторону становления болгарского национального самосознания. В указанный период жители Македонии называли себя «болгарами», «македонскими болгарами», лишь в единичных документах 70-х гг. XIX в. встречается наименование «македонцы», да и то вперемешку с вышеуказанными названиями.
Следует подчеркнуть, что отечественные исследователи, рассматривая развитие Македонии в ходе общеболгарского процесса, отмечали существенные региональные особенности края. В первую очередь указывалось на серьезное социально-экономическое отставание македонских земель по сравнению с расположенными к востоку от них болгарскими территориями, на замедленность процесса национального возрождения. Подчеркивалось, что национально-просветительское движение, развернувшееся в Болгарии в первой трети XIX в., в македонских землях началось позднее и развивалось медленнее, чем на болгарских территориях. Подъем массовой борьбы, охватившей Болгарию в 60-е – первой половине 70-х гг.XIX в., ставший высшей точкой всего процесса национального возрождения, почти не затронул Македонию. Таким образом, македонские земли оказались как бы в стороне от центра болгарского национального подъема, центра консолидации образующейся болгарской нации.
Отечественные исследователи отмечали, что еще до освобождения Болгарии у части македонской торгово-ремесленной буржуазии и интеллигенции появился обостренный интерес к элементам местной народной культуры (языку, фольклору, прошлому), происходило пробуждение патриотических чувств, обнаруживалось стремление сохранить свою областную специфику. Уже в 60-х гг. XIX в. некоторые из просветителей Македонии стали создавать учебные пособия на основе местных говоров, а позже у некоторых деятелей, которых стали называть «македонистами», возникла идея о создании самостоятельного македонского языка, т. е. еще в период, предшествующий Великому Восточному кризису, было подмечено пробуждение национального самосознания у части населения Македонии.
После решений Берлинского конгресса, когда Болгария и Македония оказались в различных политических и экономических условиях, у населения Македонии появилась новая национальная перспектива, причем явно вне рамок общеболгарского развития. В условиях углубления отличий двух вышеуказанных областей среди македонской интеллигенции усилился рост этнического самосознания, появилось понимание известной обособленности политических и культурных интересов Македонии. Стали усиливаться идеи «македонизма», что нашло свое отражение в спорах по поводу соотношения болгарского литературного языка и македонских говоров. Этому способствовала и позиция правящих кругов Болгарии, смотревших на Македонию лишь как на объект своих интересов и решительно опровергавших малейшее упоминание ее языково-культурной специфики.
На развитие этнических процессов в Македонии большое влияние оказало соперничество соседних стран, вступивших в открытую борьбу за население края. После 1878 г. свои права на Македонию, помимо Греции и Болгарии, предъявила Сербия. Для обоснования своих притязаний Афины, София и Белград использовали самые разные аргументы: конфессиональные, этнические, так называемое «историческое право» и т. д. Главными проводниками влияния балканских монархий в Македонии были церкви и подчиненные им школы. В каждом селе, насчитывавшем не менее 30 семей, религиозная община имела право открыть свою школу. В более крупных селениях имелось несколько конфессиональных училищ. Школа в этих условиях, по отзывам консулов, стала «национальным знаменем»: посылая своих детей в то или иное училище, родители тем самым выражали свое политическое тяготение к известной национальности. Большинство школ в Македонии не только не взимало платы за обучение детей, но весьма часто выплачивало пособия родителям. Понятно, что влияние Болгарии, Греции и Сербии было сильнее всего в тех районах Македонии, которые прилегали к их границам. Жители окраин Македонии, писал А. Петряев «окрещивают себя своеобразными этнографическими названиями «грекоманов», «болгароманов», «сербоманов» в зависимости от принадлежности к той или иной националистической пропаганде» ^[6].
Турецкие власти умело использовали в своих интересах борьбу национально-церковных пропаганд. Придерживаясь принципа «разделяй и властвуй», они с целью ослабления позиций своих главных противников в крае – греков и болгар – стали поддерживать в Македонии сербское влияние, считая его для себя менее опасным. Османская администрация начала содействовать организации сербских школ и назначению кандидатов Белграда на вакантные епископские кафедры. В результате северо-восток края стал главным полем столкновения болгарской и сербской пропаганд. Следует отметить, что «сербоманы» числились патриархистами, так как не имели отдельного церковного управления и подчинялись греческим митрополитам. Большинству селян, как отмечали российские консулы, было совершенно безразлично, служит ли у них в церкви сербский или болгарский священник, для них важно было лишь то, что богослужение совершалось на понятном им славянском языке ^[7]. Консулы, констатируя, что славянское население Македонии, особенно в сельской местности, сознания своей национальности не имеет, считали, что именно это обстоятельство благоприятствует деятельности пропаганд соседних государств.
Соперничество Болгарии, Греции и Сербии, мечтавших о полном или частичном поглощении Македонии, повлияло на выработку македонской национальной идеологии, основное содержание которой сводилось к акцентировке этнической самобытности македонцев, к отстаиванию их прав на собственную территорию. Наиболее ярко эта защитная доминанта отразилась в программе тайной революционной организации, созданной учащейся молодежью в 1893 г. в Салониках. Нацеленная на достижение политической и административной автономии в рамках Османской империи, организация выдвинула лозунг «Македония для македонцев». В этом лозунге руководство организации видело путь сплочения всего населения края в общей освободительной борьбе во имя социальной справедливости. Чтобы подчеркнуть свою самостоятельность и непричастность к македонским комитетам, существовавшим в Софии, Афинах и Белграде, она стала называться Внутренней Македоно-Одринской революционной организацией (ВМОРО). К началу XX в. край покрылся сетью местных подпольных комитетов, руководивших мобильными вооруженными отрядами (четами) и собиравших средства для их содержания среди крестьянства.
Осенью 1902 г. на северо-востоке Македонии вспыхнуло восстание, получившее название Горноджумайского, с которого, собственно, и началась смута на Балканах. Это восстание было инспирировано правящими кругами Болгарии с расчетом добиться при помощи Европы автономии Македонии и последующего ее присоединения к Болгарскому княжеству. Заволновались соседние страны, опасаясь, что в случае уклонения от участия в начавшихся событиях, они потеряют свою долю ожидаемой добычи. Неудачная повстанческая акция 1902 г., приведшая к большим потерям среди местного населения, заставила Россию и Австро-Венгрию активизировать свою политику на Балканах: две державы потребовали от Порты проведения реформ в македонских вилайетах. Известие о начале административных реформ вызвало противодействие местных албанцев, служивших опорой султанской власти в европейских вилайетах. Опасение утратить свои привилегии привело к волнениям среди албанцев-мусульман, принявших характер избиения местных славян. Жертвами начавшихся беспорядков пали два русских консула – Г. Щербина в Митровице и А. Рост¬ковский в Монастыре.
Гибель Ростковского совпала с началом самого масштабного восстания в Македонии против османского владычества. 2 августа 1903 г. началось Илинденское восстание, поднятое местными силами во главе с ВМОРО и ставшее кульминационным моментом национально-освободительного движения Македонии. Самым значительным его событием стало провозглашение повстанцами в г. Крушево республики. Жестокое подавление Илинденского восстания до крайности осложнило положение в крае. Осенью 1903 г. более двухсот сел было сожжено, количество убитых исчислялось несколькими тысячами, десятки тысяч македонцев превратились в беженцев и эмигрантов. Российские консулы сообщали о невыносимых условиях жизни македонских крестьян, испытывавших притеснение как со стороны революционных чет, так и со стороны правительственных войск, а также со стороны албанских банд, совершавших грабежи и разбои ^[8].
Осенью 1903 г. Россия и Австро-Венгрия, взявшиеся за умиротворение Македонии, выработали первую программу реформ, которая предусматривала организацию международной жандармерии и систему ограниченного административно-финансового контроля Европы над тремя македонскими вилайетами. Акция великих держав по реформированию трех македонских вилайетов, осуществлявшаяся с 1904 по 1908 гг., обеспечила уменьшение турецкого произвола. Во всяком случае прекратилось систематическое преследование турками местных христиан, положение которых в отношении имущественной и личной безопасности, о также религиозной свободы значительно улучшилось. Однако Македония столкнулась с новым испытанием: с ослаблением турецкого гнета прорвалась наружу «давнишняя взаимная ненависть разноплеменных христианских народностей, в результате чего несчастная страна стала ареной братоубийственных кровавых распрей» ^[9]. Такими словами описал положение в крае весной 1905 г. министр иностранных дел России граф Ламздорф.
Усиление прежней этноконфессиональной напряженности, переросшей с 1904 г. в настоящую междоусобную войну христианских народов, было вызвано целым рядом причин. Действовала сила инерции прежних противоречий в православном мире и необычайно возросли факторы этнополитического характера. В первую очередь это было связано с политикой соседних стран в Македонии, когда в борьбе за эллинизацию, болгаризацию и сербизацию местного славянского населения стали применяться меры жесточайшего насилия и заявил о себе ярко выраженный этнический фанатизм. Обострению ситуации в Македонии способствовала неумелая, а порой весьма двусмысленная, политика великих держав в регионе. Так, эскалации напряженности в Македонии способствовало крайне неудачное как по форме, так и по сути предложение России и Австро-Венгрии провести административно-территориальную реформу с учетом расселения национальностей. Дословно речь шла о «территориальном разграничении административных единиц в видах более правильной группировки народностей». Это предложение Петербурга и Вены преследовало внешне благую цель – ввести церковно-школьные споры в относительно приемлемые рамки, проведя разграничения населения по этноконфессиональному признаку. Авторы данного предложения не учли, однако, того, что тенденция к размежеванию всегда приводит к ожесточенным конфликтам, перерастающим в военные столкновения, поощряет жестокое соперничество между этническими группами.
Известие о предстоящей переписи населения, имевшей целью установить «истинное соотношение религий и народностей», вызвало большое волнение среди населения Македонии. Отдельному человеку, включенному в социальные переплетения религий, языка и культуры, было очень трудно принять решение о выборе той или другой национальности. К консулам стали обращаться с вопросами относительно критериев определения национальности. При этом, как отмечал В. Каль, каждая из противоборствующих сторон отстаивала свой определитель национальности. Так греки, считая каждого патриархиста эллином, хотели, чтобы при опросе отмечалась только религия. Сербы и влахи, подчиненные патриархии, добивались внесения в опросный лист лишь определения национальности, без упоминания религии. Болгары были больше всего заинтересованы в определении языка. Они хотели, чтобы при переписи опрашивались не мужчины, говорившие часто на многих наречиях, а женщины, знавшие в большинстве случаев лишь свой родной язык. Болгары, писал Каль, были уверены, что «таким путем десятки патриархистстких сел будут признаны болгарскими, так как женщины в них действительно говорят на македонском наречии, которое они считают болгарским» ^[10]. Турецкое правительство, назначившее проведение переписи на осень 1905 г., поставило в опросный лист обозначение как религии, так и национальности.
В столицах балканских государств в начале проведения реформ возникло стойкое убеждение в скором и неизбежном разделе Македонии по этническим границам, в связи с чем каждая заинтересованная сторона постаралась закрепить за собой по возможности более обширные территории. Изменились и методы пропаганды, сводившиеся ранее к организации церквей и школ, а также материальному воздействию на христианское население Македонии. Теперь в соседних странах и в самой Македонии развернулось формирование вооруженных отрядов, предназначаемых для борьбы за расширение сфер национальных пропаганд. Отряды, засылаемые извне, обычно возглавлялись кадровыми офицерами, а четы, формируемые на месте, нередко возглавлялись священниками и учителями. Роль организаторов вооруженной борьбы в Македонии выполняли официальные представители балканских стран: консулы, торговые агенты. В борьбу активно вмешалась и ВМОРО, но теперь свою деятельность она направила всецело против пропаганды соседних государств. Таким образом, Македония была охвачена стихией сепаратизма, принимавшего то форму национально-религиозного иррендентизма, то национально-освободитель¬ной борьбы.
Российские консулы уже с начала 1904 г. стали сообщать о деятельности «разноплеменных шаек» и остатков «повстанческих банд», подчеркивая, что все они вернули свою борьбу с турецкими властями и путем угроз и насилия начали увеличивать численность отдельных групп населения по этноконфессиональным признакам. Готовясь к будущему разграничению Македонии, болгарские четы принуждали славян-патриархистов переходить под юрисдикцию экзархии, а греческие отряды, в свою очередь, обрушивались на экзархистские села, требуя их возвращения в лоно патриархии. Самая ожесточенная борьба между болгарскими и греческими отрядами происходила в срединной части Македонии, где в период с 1904 по 1908 гг. совершали жестокие насилия и массовые убийства. В борьбе за сферы влияния приняли участие и сербы, их столкновения с болгарами происходили в Косовском вилайете на юг от Ускюба и в северной части Монастырского вилайета.
Позднее других в борьбу вступила румынская пропаганда, действовавшая через влахов. Она добивалась признания за ними прав отдельной народности и независимости от Вселенской церкви. Румынское правительство, не желая отставать от других балканских стран в поддержке своего национального элемента, тратило на поддержку церковно-школьной пропаганды значительные средства. Оно рассчитывало иметь в виде влашских общин «предмет обмена» к моменту раздела Македонии, чтобы потребовать территориальной компенсации с того государства, которыми эти общины будут «уступлены».
Своего апогея смута достигла в период проведения переписи населения, когда число убитых и раненых исчислялось многими сотнями, а население под угрозой террора было вынуждено объявлять себя то греками, то болгарами, то сербами, то влахами в зависимости от господства в районе той или иной банды. Российские консулы, с самого начала считая перепись населения не только бесполезной, но и вредной, настояли на ее скорейшем приостановлении. В. Каль писал: «Многие здесь своей национальности не знают, другие ее не назовут, а третьи намеренно скроют под влиянием угроз и насилий». В качестве примера консул привел жителей села в Прилепской казе, наотрез отказавшихся назвать свою национальность и просивших записать их турками, зная, что назови они себя сербами или болгарами, они рискуют быть перерезанными той или другой бандой. Население другого села назвалось греками, а на следующий день послало генерал-губернатору телеграмму с просьбой считать их заявление ложным и вынужденным под угрозой греческого митрополита отлучить их от церкви, если они объявят себя влахами . Вообще, как писал консул в Ускюбе А. Орлов, никто не может поручиться в том, что «не станут ли через неделю в данном селе болгары сербами, влахи греками или греки болгарами» ^[11].
Россия совместно с Австро-Венгрией тщетно пыталась погасить кровавую междоусобицу христианских народов. С этой целью было введено сохранение церковно-школьного статуса 1903 г., в силу которого переход из патриархистов в экзархисты и обратно был приостановлен, часть спорных церквей была закрыта, а в других было введено поочередное служение. Но и эта мера, как показали дальнейшие события, оказалась несостоятельной. Жестокая конфронтация в православном мире продолжалась и вопросы о правах владений спорными церквами и школами, а также о языках богослужения и преподавания продолжали оставаться самыми острыми в жизни тогдашней Македонии. Их не могли решить ни европейские представители в период проведения реформ, ни специальная смешанная комиссия, созданная в 1908 г. младотурецким комитетом, ни правительство, ни парламент Османской империи.
Осенью 1906 г. В. Каль совершил длительную поездку по северу Монастырского вилайета, итогом которой стало подробнейшее донесение с тщательным подсчетом населения наиболее крупных городов. Он писал, что кроме г. Крушева, большого влашского центра, все христианское население севера вилайета исключительно славянское, причем жители экзархистских сел называют себя болгарами, а патриархистских – сербами. Во время этой поездки консул приложил все усилия, чтобы выяснить вопрос, интересовавший его с первого дня приезда в Македонию – «насколько это славянское население действительно «болгарское» или «сербское», есть ли у этого населения сознание своей национальности, существует ли связь у него с Болгарией и Сербией и на какой язык походит более их наречие?» ^[12].
В своем докладе консул четко разделил городское население от сельского. Он отмечал, что во всех больших центрах вилайета есть много нотаблей, которые являются убежденными болгарами и горячими болгарскими патриотами. В большинстве своем они сами воспитывались в Болгарии, и обучают там своих детей. В этих людях, считал В. Каль, главная сила Болгарии в Македонии. Сельское же население, по утверждению консула, никакого национального сознания не имеет, ему совершенно безразлично называть себя болгарами или сербами. Консул описывал семьи, в которых один сын выдает себя за болгарина, а другой – за серба. «Болгарами, – писал консул, – селяне обычно называют себя из страха перед бандами, а сербами – из-за материальных выгод, так как сербская пропаганда платит им за это деньги, а также из соображений безопасности, так как турецкие власти относятся к сербам гораздо снисходительнее, чем к болгарам». Успехи сербской пропаганды (переход ряда сел в патриархию и объявление себя сербскими селами, открытие сербских школ в городах) встревожили болгар, осознавших, что не греческая, а эта родственная славянская пропаганда для них гораздо опаснее. Активизация болгарских чет в районах с сербским влиянием заставила сербскую сторону изменить методы своей политики. Каль писал в 1907 г., что сербская пропаганда, убедившись в том, что страх за жизнь играет большую роль, чем притягательная сила денег, перешла в наступление и также завела свои вооруженные отряды. Они не истязали, как греческие четы, безоружных селян, женщин и детей, но обычно уводили из села несколько нотаблей, которых отпускали на свободу, только если село к известному сроку объявляло себя сербским, в противном же случае – убивали ^[13].
Российские консулы неоднократно сообщали в Петербург о просьбе крестьян-македонцев записать их «русскими». Они отмечали, что это бывало в тех случаях, когда селу угрожали банды разных национальностей. «Как бы селяне не назывались, – писал В. Каль, – они одинаково рисковали быть перерезанными. Не имея сознания своей национальности, которую они часто меняют под давлением той или другой пропаганды, селяне предполагают, что сделаться русскими так же легко, как греками, болгарами или сербами» ^[14].
Натиск греческого, болгарского, сербского национализма на славянское население Македонии породил в последнем силу противостояния, которая помогла утвердиться сознанию собственной самобытности, укрепила народное начало. Осенью 1907 г. А. Петряев сообщал: «Население устало от национальной борьбы. Некоторые селяне в Касторийской казе, отказываясь от всяких других этнографических самоопределений, упорно называют себя македонцами, и среди них начинает зарождаться особое македонское национальное самосознание» ^[15]. Позднее А. Петряев сообщил о просьбе семи сел в Дибрской казе с населением в четыре тысячи душ признать их «македонскими славянами» и ввести у них до устройства собственных македонских школ преподавание на русском языке при помощи учителей из России. «Эта сама по себе в высшей степени наивная просьба, – писал Петряев, – характерна как крик наболевшей души местного населения, которое желает жить по-своему и говорить на своем родном наречии, а не по программам болгарских или сербских комитетов» ^[16].
В. Каль, подводя в конце 1907 г. итоги деятельности греческой и сербской пропаганды в Монастырском вилайете, отметил их незначительные результаты. Он считал, что именно террор, развязанный греческими и сербскими четами, оттолкнул от сербов симпатии местного населения, а в отношении греков вызвал сильную неприязнь. «Пока мирная церковная пропаганда старалась внушить славянам-патриархистам, что они греки, те, пожалуй, и верили этому, но когда они впервые увидели греческих и критских четников, говорящих на непонятном им языке и ничего общего с ними не имеющих, население не могло не видеть своего заблуждения. Селяне поняли, что приходящие к ним из Греции «соплеменники» гораздо для них хуже, чем соседи, с которыми они раньше враждовали» ^[17].
Весьма знаменательным, с точки зрения консула, было нападение на патриархистские села Раково и Негован жителей окрестных экзархистских деревень осенью 1907 г. В. Каль особо отметил, что роль организаторов нападения на эти села, служившие пристанищем греческих банд, принадлежала македонцам, вернувшимся из эмиграции. Эти акты мести, по его мнению, свидетельствовали о нежелании македонцев, прибывших из Америки, выносить нестерпимые условия македонской действительности. «Ранее, будучи беден и запуган, селянин поневоле подчинялся той или иной пропаганде, менял свою религию и даже поступал в революционные банды. Ныне же, вернувшись со средствами и убедившись в бездействии турецких властей, эмигранты сами взялись за оружие, чтобы дать отпор всем чуждым пропагандам с их насилиями и убийствами. Они направились в центры греческих банд, чтобы уничтожить эти очаги терроризма». Консул писал, что эмигранты, представлявшие собой «сплоченную товарищескую массу с резко выраженной национальной идеей», положили начало «народной самообороне», «движению чисто македонскому, а не болгарскому, как полагают турки» ^[18].
По мнению В. Каля, эмиграция в Америку, принявшая после подавления Илинденского восстания массовый характер, превратилась в одно из важнейших явлений в жизни Македонии, которое будет иметь серьезные экономические и политические последствия. «Ни один македонец, – писал В. Каль, – не покидает родину навсегда, он стремится накопить побольше денег и вернуться к семье, которая ждет его возвращения, а пока, – на присылаемые им деньги – платит турецкие налоги и, если дела идут успешно, покупает у местных беев их фермы». Подводя итоги временной эмиграции македонцев в Америку, консул высказал убеждение в неизбежности перехода турецких земель к македонцам-селянам, в результате чего без излишнего пролития крови может осуществиться давно уже зародившаяся доктрина «Македония для македонцев» ^[19].
Исследование процесса пробуждения национального самосознания в македонских землях побудило российских консулов провести некоторый этнолингвистический анализ местных говоров и диалектов. В. Каль, обобщая свои многолетние наблюдения, полагал, что македонское наречие походит и на болгарский и на сербский язык в зависимости от влияния школы. В тех местах, где болгарская школа годами распространяла и пропагандировала болгарский язык, македонский язык схож с ним, так же, как он схож с сербским в тех округах, где открывали сербские училища, вытесняя болгарскую пропаганду. С греческим языком, считал В. Каль, язык македонцев-славян ничего общего не имеет, но в южных округах, под влиянием греческой школы и церкви, в него вошла масса греческих слов, как вошли турецкие и албанские слова в язык македонцев, живущих бок о бок с турками и албанцами. Вывод консула таков: «Местный язык до того типичен, характерен и своеобразен, именно вследствие различных влияний, коим он подвергся и примесью инородных слов, вошедших в его состав, что заслуживает между славянскими языками отдельного самостоятельного наименования «македонское наречие» ^[20].
Аналогичный вывод содержался в записке А. Орлова по вопросу об определении македонских народностей. «Македонское славянское наречие имеет несколько близких к болгарскому и сербскому языку диалектов, но говорить на нем не могут ни сербы из Сербии, ни болгары из Болгарии. В зависимости от соседства с населением, говорящим по-сербски или по-болгарски, македонское население приспосабливает свой язык к языку соседей и делает его понятным им» ^[21]. А. Петряев в своей «Записке по вопросу о национальностях Македонии» писал, что наречия, на которых говорят в Македонии, включают в себя много славяно-греческих элементов и вполне не соответствуют ни греческому, ни болгарскому, ни сербскому, ни румынскому языкам. «Уроженцы этих государственных, попадающих в Македонию, понимают с трудом, а иногда совсем не понимают своих македонских сородичей» ^[22].
В то время, когда российские консулы, лучше знавшие македонскую действительность, отмечали в своих донесениях зримые черты становления македонской нации, руководство министерства иностранных дел царской России продолжало оставаться в плену прежних представлений о национальном составе края. По мнению высокопоставленных царских дипломатов, славяне, представлявшие большинство населения Македонии, состояли преимущественно из болгар и сербов. Так, Н. Гартвиг, посланник в Сербии, писал: «Македонцев на свете нет: имеются налицо сербы, болгары, турки, греки, албанцы, кутцо-влахи» ^[23]. К сожалению, приходится констатировать, что донесения, содержавшие принципиально новые сведения, не были глубоко осмыслены в МИД России. Там по-прежнему царили застой и бюрократическая рутина, гасившая все новые импульсы. Чиновники при составлении докладов министру и царю последовательно игнорировали новое этническое определение «македонцы», встречавшееся в консульских донесениях, отдавая предпочтение традиционным конфессиональным или устоявшимся этническим категориям.
Смуту в Македонии приглушил государственный переворот 1908 г., известный под названием младотурецкая революция. Объявление о восстановлении конституционного режима, созыве парламента и выдвижение младотурками лозунга «свободы, равенства и братства» всех народов Османской империи приостановило междоусобицу в Македонии. В ожидании перемен все враждовавшие стороны прекратили борьбу и четы спустились с гор. В. Каль описал торжественную встречу в Монастыре большой четы, состоявшей из 170 человек, которая вступила в город под громадным черным знаменем с изображением черепа и костей и прикрепленной фотографией одного из погибших руководителей ВМОРО Д. Груева. Руководитель отряда М. Матов на вопрос консула о национальном составе четы ответил: «Все мы македонцы» ^[24].
Младотурки, пришедшие к власти с помощью нетурецких народов и выдвигавшие в начале лозунги о национальном равноправии, вскоре перешли к политике ограничения и подавления национального движения в империи. Политика централизации и оттоманизации, проводимая ими вызвала новый подъем национально-освободительного движения, приобретшего особую силу в Албании и Македонии. Албанский фактор с этого времени стал играть очень важную роль в жизни Македонии.
Первоначально очаги албанского национального движения возникли на юге Македонии, заселенном албанцами-христианами, называвшими себя «грекоманами». По сообщениям консулов они еще с 1907 г. повели борьбу с политикой эллинизации, проводившейся патриархией, и начали открыто называть себя албанцами. С 1910 г. албанское национально-освободительное движение, нацеленное на завоевание административно-территориальной автономии в рамках Османской империи, приобрело характер вооруженного восстания. Албанские националисты заговорили в это время о создании «Великой Албании», которая должна была включить в себя большую часть македонских территорий. «Они, – писал А. Петряев, – стараются распространить мысль, что населяющие Македонию народности, известные под именем болгар, греков, влахов и сербов – не что иное, как распропагандированные албанцы» ^[25].
Российские консулы в своих донесениях отмечали необычайную энергию албанской национальной пропаганды. Албанские комитеты, взяв на вооружение опыт соседних стран, начали создавать политические банды, распространявшие путем насилия албанскую национальную идею среди македонского населения. А. Петряев сообщал в начале 1912 г.: «Они делают то, что в свое время делали болгарские и греческие четы, т. е. угрозами или обещаниями привлекают на сторону албанцев македонские села. Наряду с существующими македонскими терминами «грекоманов», «болгароманов», «сербоманов» появляется новое этническое название «албаноманов» ^[26]. Консул отмечал, что натиску албанского национализма прежде других повергалась юго-западная часть Монастырского вилайета. Дальнейшее развитие паналбанского движения, по его мнению, крайне осложнит разрешение македонского вопроса, т. к. новый воинствующий элемент поставит на своем знамени девиз: «Македония для албанцев» ^[27].
Обобщая свои представления об этническом составе населения Македонии, А. Петряев, один из наиболее компетентных и авторитетных представителей России на Балканах, писал: «За исключением турок, евреев, цыган, все остальное население представляет совершенно особый смешанный «македонский» тип, который невозможно подвести ни под одну из известных этнографических групп. Все даваемые ему названия – болгар, греков, сербов, албанцев, румын (кутцо-влахов) являются лишь политическими этикетками, навязываемыми ему соседними с Македонией балканскими государствами, так или иначе заинтересованными в ее судьбах» ^[28].
В начале XX в. перед македонцами, как и перед другими народами Центральной и Юго-Восточной Европы, стояла важная историческая задача – осуществить свое стремление к национальному самоопределению, стать субъектом политики. Решать эту задачу македонцам, не имеющим ни собственной элиты, ни государственной традиции, ни развитого языка, ни высокоразвитой культуры было очень трудно. Положение осложнялось тем, что в течение длительного времени Македония была полем ожесточенного соперничества малых и великих государств, подвергалась натиску греческого, болгарского, сербского и албанского национализма. События начала XX в. свидетельствуют, что процесс этнонациональной балканизации набрал большую силу.
Донесения российских консулов позволяют наглядно представить условия формирования сознания этнического единства у славян Македонии, определявшегося и одновременно осложнявшегося совпадением с самосознанием локально-географическим и конфессиональным. Они показывают, как под влиянием церковно-школьных пропаганд соседних государств индифферентное отношение сельского населения к проблемам национальности сменилось амбивалентной, невыраженной, а иногда даже «сдвоенной» идентичностью, что весьма характерно для этнически смешанной среды, где в относительно спокойной обстановке самосознание людей не актуализировано, «размыто». Российскими консулами было отмечено, что наступление воинствующего национализма соседних государств в период смуты, сопровождавшееся террором и разметкой сфер влияния, вызвало усиление этнического самосознания македонцев, их стремление отстоять свою самобытность и целостность населяемой ими территории. Катализатором процессов этнического характера в крае стала и политика великих держав, включая их реформенную акцию 1904–1908 гг., а также быстрый процесс разложения османской государственности. Взаимообусловленность процессов распада империи и образования нации хорошо известна.
Для формирования македонской нации, как любого этноса, была характерна многоступенчатость этнического самосознания и соответственно многоступенчатость этнического самоназвания. В период «македонской смуты» российские консулы зафиксировали появление отчетливого этнического самосознания у славянского населения Македонии, важнейшим проявлением которого явилось распространение общего самоназвания «македонцы». Появление же устойчивого этнонима, как известно, является свидетельством завершения процесса этногенеза.
В истории человечества небольшая страна Македония оставила глубокий след. Начиная с древнейших времен, с ее судьбой были связаны история Греции и Рима, славян и Византийской империи, завоевания турок и борьба за национальное и социальное возрождение балканских народов.
В эпоху античности Македония играла большую роль в жизни племен и народов Балканского полуострова, особенно в жизни греческих государств. Лишившись самостоятельности вследствие римской экспансии, она в составе римской провинциальной системы была важным стратегическим центром защиты римских коммуникаций в восточном Средиземноморье. Римляне широко использовали производительные силы македонской провинции, бесконтрольно эксплуатируя ее природные богатства.
Эта богатая и сложная македонская история в той или иной мере изучалась историками на протяжении последних двухсот лет.¹⁾
Греко-македонские отношения, как история древнего мира вообще, стали предметом широкого изучения уже в XVIII в., в период обострившейся борьбы восходящей к власти буржуазии против старых феодальных порядков. В то время вопросы македонской истории освещались главным образом при изложении истории Греции. Общий взгляд на Македонию как на страну, имевшую свой политический строй, общественную [3] жизнь и исторические судьбы, отсутствовал. Македонская история считалась частью греческой.²⁾
Первые работы историков идеализировали и модернизировали македонскую монархию. В этом отношении характерны исследования по истории Греции английского ученого конца XVIII в. Митфорда. Будучи консерватором, ярым противником французского революционного движения, он главное внимание обращал на развитие аристократического государства, представительницей которого выступала Спарта, и на прославление монархической власти в Македонии.³⁾ В монархическом правлении Митфорд находил главное преимущество Македонии перед ее южными соседями. Он считал возможным отождествлять македонскую монархию со старой конституцией Англии, а борьбу за престолонаследие и распри между македонскими племенами сравнивать с положением Англии до войны Белой и Алой розы.⁴⁾ Такой модернизаторский подход привел автора к искажению процесса разложения родовых связей и возникновения македонского государства, к неправильным представлениям о греко-македонских отношениях.
Ярыми противниками взглядов Митфорда выступили в Германии — Нибур, в Англии — Грот. Они, наоборот, высказали свою пристрастность к афинской демократии и отрицательное отношение к Македонии и ее учреждениям.⁵⁾
В своих исследованиях о древней истории Нибур всюду подчеркивал свои симпатии к Афинам, антипатию к Спарте, Фивам и в особенности к Македонии и Александру.⁶⁾ Не понимая ни социально-экономических причин партийной борьбы в IV в. в Афинах, ни сущности сложения македонской государственности, боннский профессор Нибур сводит эти большие проблемы по существу к истории двух государственных деятелей: македонского — Филиппа, греческого — Демосфена. Все авторские симпатии на стороне Демосфена и его единомышленников.⁷⁾
Близки к суждениям Нибура взгляды Джорджа Грота, изложенные им в двенадцатитомном труде «History of Greece», крайне идеализировавшем афинскую демократию.⁸⁾ В ней автор видел самое чистое олицетворение свободы и равенства, находил идеал буржуазной демократии.
Как и Нибур, который называл македонян разбойниками и желал, чтобы «разверзлась земля и проглотила всех македонцев», Грот считал, что с македонского периода политическая и общественная жизнь Греции стеснена, что этот период не вызывает никакого исторического интереса, так как он вовсе не влиял на последующую судьбу мира.⁹⁾
Если Нибур и Грот игнорировали Македонию и считали ее только темным пятном в истории, «отвратительным отложением всякого извращения, гнили и мертвечены», то Дройзен, наоборот, придавал большое значение Македонии, Александру и его политике по отношению к покоренным народам.¹⁰⁾
Политический идеал Дройзена — объединение Германии под властью прусской монархии, и ему историк искал оправдания в древней истории. Этот идеал получил особую популярность. Его стали в то время успешно пропагандировать представители немецкой исторической науки.
В оценке отношений Македонии и Греции Дройзен имел [5] в виду отношение Пруссии к тогдашней Германии. Этот взгляд историка влиял на оценку фактов истории прошлого.¹¹⁾ В его «Истории эллинизма» македонская монархия изображается как высшая форма национального объединения греков.
Идеализируя македонский быт, обычаи и нравы, Дройзен обнаруживал преклонение перед Филиппом и Александром и восторженно отзывался об их агрессивной политике. Он указывал, что высшей целью Филиппа, для достижения которой он отдал все свои старания и силы, являлось объединение Греции.
По отношению к Греции, к афинской демократии вообще и к Демосфену в частности Дройзен несправедливо строг и критичен. Он обвинял Демосфена в близорукости его политики, в никчемности его патриотических устремлений.¹²⁾
Против Дройзена, особенно против духа его исследования, выступили французские ученые. Они стали подозревать, что критика немецких историков имела конечной целью пропаганду в пользу пангерманского союза под гегемонией Пруссии. По выражению греческого ученого Жана Каллериса, создалась дуэль между парижскими «афинянами» и «македонскими империалистами» Берлина.¹³⁾ Французские ученые подчеркивали, что греки заплатили потерей своих демократических свобод за панэллинский союз под гегемонией Македонии.
Общие работы Нибура, Грота и Дройзена в свое время оказали большое влияние на буржуазную историографию античного мира вообще и греко-македонских отношений в частности. Они в известной мере способствовали и выходу специальных работ по истории античной Македонии.
В первой половине XIX в. вышел ряд монографий, посвященных древнемакедонской истории.
В 1825 г. появилась работа Отфрида Мюллера «О местонахождении, происхождении и древней истории македонского народа».¹⁴⁾ В ней автор особое внимание обратил на проблему этнической принадлежности македонян. Он был первый, кто рассмотрел этот вопрос с историко-филологической точки зрения и пришел к выводу, что македоняне — иллирийского происхождения.¹⁵⁾
В 1832 году Людвиг Флате издал I том своей работы [6] «История Македонии и государств, покоренных македонскими царями».¹⁶⁾ Книга Флате, по собственному признанию автора, была попыткой написать самостоятельную историю Македонии. Но в этой истории нет никаких представлений об исторических закономерностях. Все исторические явления объясняются по гегелевской философии движением мирового духа. «Темным, — говорит автор, — является вечное движение мирового духа по племенам людей, и непонятно, почему он строит и почему он допускает падение».¹⁷⁾
Стремясь доказать греческое происхождение македонского народа, Флате начинает греко-македонские отношения с эпохи расселения на Балканах греческих племен.¹⁸⁾ В связи с этим он довольно подробно рассматривает греческие и варварские племена, обитавшие на территории Македонии, привлекая для этого, в основном, мифологический материал. Тем не менее Флате полагает, что историю Македонии можно начинать только с V века, с деятельности царя Аминты. «С царем Аминтой начинается тусклое утро македонской истории», — писал он.¹⁹⁾ Вступление Филиппа на престол он отмечал как поворотный пункт в истории Македонии.²⁰⁾ Могущество его было достигнуто, писал Флате, не хитростью и коварством, как это доказывал поддавшийся чувствам неприязни к Филиппу Демосфен, а решительной деятельностью македонского царя.²¹⁾ Победа Филиппа объяснялась лишь наличием непримиримой вражды между греческими государствами.²²⁾ Автор, защищая Филиппа от нападок Демосфена, критически относился к политике последнего.²³⁾
В 1847 г. появилась работа О. Абеля «Македония до царя Филиппа».²⁴⁾ В ней дается подробное географическое описание страны и делается попытка разобраться в трудном вопросе македонского этногенеза. В противовес точке зрения Мюллера автор выдвинул основной тезис о том, что македоняне были греками.²⁵⁾ Для обоснования этого им приводятся доказательства [7] языкового сходства двух народов, сходство в религии, нравах, в государственных учреждениях.²⁶⁾ «Различие македонян от греков, — писал он, — было не отличием национального происхождения, а отличием разных этапов в истории одного и того же народа...».²⁷⁾
Переломной эпохой в истории взаимоотношений македонян с греками автор считает время Александра I, когда «уничтожается пропасть, разделявшая ранее эти два народа».
С середины XIX века как македонская история, так и греко-македонские отношения продолжали привлекать внимание и русских ученых.
Из московской школы всеобщих историков Т. Н. Грановского в 1851 г. вышла магистерская диссертация И. К. Бабста, в которой впервые исследуются причины и следствия македонских завоеваний.²⁸⁾
Широко используя источники, Бабст не только описал внутреннее положение Греции, но обратился к изучению Македонии, к истории ее возвышения.
Через всю свою работу Бабст проводит мысль, что внутренняя жизнь Греции IV в. до н. э. находилась в полном упадке, выйти из которого своими силами она не могла, и что спасение ее могло придти только извне. Если бы не подоспело македонское владычество, по его мнению, «Греция погибла бы и уничтожилась сама собой, лишь силою своего внутреннего разложения». Таким образом, македонское завоевание Греции Бабст рассматривает как явление исторически необходимое, хотя вскрыть основную причину этого явления он, в силу своей классовой ограниченности, не смог. По этой же причине он не мог также понять и сущности новой эпохи в истории античного мира, эпохи эллинизма. Но сама постановка вопроса, новизна исследования и правильное разрешение ряда поставленных проблем, несомненно, были в то время большой заслугой [8] историка.²⁹⁾ Работа Бабста явилась тогда значительным событием в русской исторической науке и получила признание и высокую оценку со стороны видных историков. На это исследование отозвался краткой, но очень сочувственной рецензией Грановский и солидной статьей старший ученик последнего и его товарищ по кафедре П. Н. Кудрявцев.³⁰⁾
Отметив положительные стороны монографии, Кудрявцев развернул полемику по целому ряду принципиальных вопросов. Он резко расходился с Бабстом по вопросу о македонском завоевании Греции. В противоположность Бабсту, Кудрявцев считал македонское завоевание катастрофой и случайностью.³¹⁾ По его мнению, греки не могли предвидеть катастрофы, так как она была случайной и совершилась прежде, чем они поняли всю опасность, угрожающую им со стороны Филиппа.³²⁾ Кудрявцев считал, что вмешательство Македонии в греческие дела не было единственно возможным для Греции выходом. Вопреки Бабсту, он полагал, что Греция заключала в себе признаки жизненных сил, благодаря которым она могла самостоятельно объединиться, если бы возвышение Македонии не была таким неожиданным.³³⁾
В то самое время, когда представители школы Грановского в Москве изучали греко-македонские отношения, в Петербурге ученики М. С. Куторги также интенсивно действовали в этом направлении.
Один из ближайших учеников и почитателей Куторги [9] М. М. Стасюлевич в своей докторской диссертации «Ликург Афинский» разбирает эпоху македонских завоеваний с точки зрения греческих интересов.³⁴⁾ В ней освещается мало разработанный вопрос о деятельности оратора Ликурга, который, восстанавливая упавшие финансы Афин, был опасен для Македонии не менее, чем Демосфен. Из исследования Стасюлевичем бюджета Афин явствует, что афиняне имели еще достаточно финансовых средств для проведения в жизнь плана Демосфена.
Другой ученик Куторги Н. А. Астафьев в своем труде «Македонская игемония и ее приверженцы» пытался объяснить, как возникло македонское владычество.³⁵⁾ Изучая деятельность борющихся в Греции партийных группировок, автор указывает, что македонским завоевателям стоило многих усилий упрочить в ней свое господство.³⁶⁾ Но сущность этого македонского господства Астафьев совершенно не понял.³⁷⁾
Из школы М. С. Куторги вышел и Ф. Ф. Соколов, научные интересы которого, в отличие от других учеников, навсегда остались в области древней истории. Соколову, в свою очередь, удалось создать школу античников, которая уже в 70—80-е гг. стала обогащать науку ценными трудами по различным вопросам греко-македонских отношений и публикаций важных эпиграфических источников на русском и иностранных языках.
Собственные статьи Ф. Ф. Соколова освещают различные стороны греко-македонской жизни. Его работы: «Договор Аминты с халкидцами фракийскими» и «Афинское постановление в честь Аристомаха Аргосского» — до сих пор не потеряли [10] своей ценности в смысле выяснения экономических и торговых связей македонян с их соседями.
В этот период появился трехтомный фундаментальный труд Арнольда Шеффера, в котором греко-македонские отношения сводились, главным образом, к деятельности Демосфена и его противника Филиппа.³⁸⁾ Последнему выносится слишком строгий приговор, а первому воспеваются необоснованные дифирамбы.³⁹⁾
В работе Шеффера мы не найдем ни анализа социально-экономических причин партийной борьбы IV в. в Греции, ни анализа общественного строя Македонии.
80-е, особенно 90-е годы XIX в. — это годы, когда капитализм превращался в загнивающий, паразитический капитализм — империализм. В то же время конец XIX и начало XX века был периодом подъема революционного движения, подъема политического сознания рабочих масс. Как известно, эти новые исторические условия заставили буржуазных ученых пересмотреть свои взгляды на историю, искать в прошлом оправдания настоящему.
Буржуазная историография, в первую очередь, представители реакционной школы бисмарковской Германии, пересмотрели свои взгляды по вопросу греко-македонских отношений и стали возвеличивать Македонию и ее царей. В деятельности последних усматривалось историческое оправдание захватнической политики немецкого империализма. Считая движущей силой македонских завоеваний панэллинизм, проникнутые духом милитаризма, буржуазные историки стали поднимать на щит личности Филиппа и Александра, принижать Афины и их демократических вождей, отрицать прогрессивное значение афинской демократии и противопоставлять ей военизированный строй аристократической Спарты. Самым крайним и резким выразителем такого гиперкритического направления был Ю. Шварц, написавший два тома «Истории демократии».⁴⁰⁾ Эта работа, посвященная истории демократии Европы и Америки, является политическим памфлетом, отчетливо выразившим поворот буржуазной историографии в сторону реакции. Работа Шварца имеет интерес только как выступление против другой противоположной крайности, против излишнего преклонения перед Афинами, что было в свое время характерно для многих филологов и историков.⁴¹⁾ Другие немецкие ученые в своей резкой критике афинской демократии стали называть эпоху Демосфена «республикой адвокатов» и приписывать «таким [11] адвокатам» ограниченность ума или тщеславие и личные интересы, препятствовавшие грандиозному и спасительному замыслу панэллинского союза.⁴²⁾
Против гиперкритики и антинаучного субъективизма европейских ученых в России выступил В. П. Бузескул, не случайно посвятивший большинство своих работ истории греческой демократии. В них он старался взглянуть на афинскую демократию объективно, изобразить ее такой, какой она была в действительности, с ее светлыми и темными сторонами, не черня и не идеализируя ее. «Только совокупность тех и других составляет, так сказать, ее физиономию, и, только обращая внимание на те и другие, можно дать верное представление о ней».⁴³⁾ В борьбе с извращениями Дункера, Шварца, Вилламовица Бузескул стремился, путем раскрытия внутренних противоречий демократии, в связи с классовой борьбой в греческих государствах, найти правильный путь к разрешению этой проблемы. Резко выступая против модернизации афинской демократии, он призывал судить о ней с точки зрения того времени, «современных ей порядков и условий тогдашнего мира».⁴⁴⁾ Но Бузескул рассматривал афинскую демократию с точки зрения историка буржуазно-либерального направления, поэтому не мог раскрыть ее рабовладельческого характера.
В конце XIX и в начале XX вв. в общих и специальных работах буржуазных ученых получает особое выражение модернизация социально-экономических отношений древности, идеализация государственных учреждений и общественных деятелей. В это время широкое распространение получает теория панэллинизма, которая в лице немецкого историка Ю. Керста приобретает своего ревностного сторонника.
В 1917 г. вышла вторым изданием двухтомная работа Керста по истории эллинизма.⁴⁵⁾ В ней он рассматривает историю Македонии в тесной связи с положением греческих государств, в которых, по его мнению, проявлялось «действие многочисленных разрушительных сил и разрушительных тенденций».
Основным вопросом позднейшей истории Греции, по Керсту, является вопрос об отношении между ней и Македонией: завершила ли последняя объединение Греции или она разрушила греческую свободу.
При изложении греко-македонских отношений Керст явно показывает преимущество Македонии перед ослабевшей Грецией, идеализируя македонские государственные учреждения. [12] Основной организующей силой македонского государства Керст объявляет македонскую монархию. Она оказалась не консервативной силой, подобной замкнутому государству-городу греков, а прогрессивной исторической и даже всемирно-исторической силой. Македонская монархия, указывает Керст, была сильна потому, что имела корни в македонском народе. Македонский народ, по его мнению, был монархическим народом, самым монархическим из всех народов древности. Выдающимся представителем монархии Керст называет Филиппа, которого считает гениальным организатором, неутомимым воспитателем войска, тружеником на троне.
Керст приходит к выводу, что македонская гегемония над Грецией явилась воплощением идей панэллинизма. Придавая большое значение коринфскому конгрессу, он отмечал, что в результате его создания греки и македоняне получили возможность совместно творить историю.
Модернизаторская тенденция в изображении древней истории особенно ярко проявилась в работах 20-х гг. В этом отношении небезынтересна монография о Демосфене, написанная Жоржем Клемансо, воображавшим себя французским Демосфеном, спасителем Франции, как новых демократических Афин, от посягательства новой Македонии, т. е. пруссаческой Германии.⁴⁶⁾ В своей книге «Соперник Демосфена в бурбонском дворце» Жорж Клемансо напал на «варвара» Филиппа македонского и его сподвижников.⁴⁷⁾ Эта работа важна не столько изложением фактической истории, сколько подтверждением того, как модернизация приводит к искажению исторической действительности.
В 1930 г. появилась работа Гейера, посвященная истории дофилипповской Македонии.⁴⁸⁾ Гейер, как и его многочисленные предшественники, ставит вопрос об этнической принадлежности македонян и решительно высказывается за то, что македоняне были греками.⁴⁹⁾ Модернизируя античную историю, Гейер совершенно не ставит проблемы возникновения государства в Македонии, а поэтому и македонские завоевания связывает с деятельностью македонских царей, а не с интересами македонского государства.
Начиная с 30-х годов XX в., ученые на Западе стали проявлять особый интерес к Демосфену и Филиппу.⁵⁰⁾ В это время наблюдаются тенденции преклонения перед македонским царем [13] Филиппом, его кипучей деятельностью. В этом отношении характерна работа Вилькена об Александре Македонском, в которой Филиппу уделяется большое внимание.⁵¹⁾
Став на точку зрения идеализации македонского царя, Вилькен приписывает все македонские завоевания Филиппу, этому «великому империалисту», который, осуществляя свою «империалистическую программу» и «бурный империализм», стремился «сделать свой македонский народ господином всего Балканского полуострова».⁵²⁾ Вилькен расхваливает политику захватов и с точки зрения этой политики дает оценку македонских завоеваний.⁵³⁾
Процесс фашизации крупной буржуазии, особенно усилившийся со времени установления фашистского режима в Италии и Германии, не мог не повлиять и на буржуазную историческую литературу.
Фашистский режим резко усилил реакционные течения в итальянской и немецкой буржуазной историографии. Доказательством этого могут быть работы итальянского историка Момильяно и немецкого историка Тегера. В работе Момильяно о Филиппе и в трехтомной истории древности Тегера проводится одна общая идея — идея возвеличивания сильной личности, преклонение перед ее военными подвигами.⁵⁴⁾ Момильяно изображает Филиппа как человека, осмыслившего свою историческую роль, как деятеля замечательного и победоносного, несущего на знамени своих побед мир и счастье грекам.⁵⁵⁾ Переоценивая роль личности в истории и явно модернизируя личность, автор считает, что тяжелое положение, в котором очутилась Македония до прихода Филиппа к власти, могло быть ликвидировано только с появлением человека, который соединял бы в себе глубокий политический ум, способность полководца, смелость воина, которая могла бы очаровать солдат.⁵⁶⁾ [14] Таким человеком был Филипп, который, по мнению Момильяно, действовал как автократ. Автору явно не нравится свобода: греческой демократии, которая, по его словам, была эгоистической.⁵⁷⁾ Он считает большой заслугой Филиппа устранение этой эгоистической свободы греков и установление в Греции порядка, который привел к миру и справедливости.⁵⁸⁾ Момильяно полагает, что все эти блага мог дать грекам только такой человек, как Филипп; греческая демократия создать этого не смогла. Положительная политика Демосфена автором совершенно игнорируется.
Такую точку зрения на роль личности македонского царя в судьбах греко-македонского мира развивает и Тегер.⁵⁹⁾ Он считает Филиппа личностью одной «из самых видных в мировой истории». Он оправдывает неразборчивость его в средствах, ибо только при помощи ее ему удалось установить порядок в завоеванных странах.⁶⁰⁾ Хитрость, обман, осуществление тонких планов против слабого врага и молниеносное нападение на него — средства, предпринятые Филиппом, — возводятся на пьедестал добродетели, достойной подражания.⁶¹⁾
Что касается Демосфена, то ему отдается дань как оратору, но совершенно отвергается его антимакедонская деятельность, направленная против агрессивной политики Македонии.
В послевоенной буржуазной исторической литературе модернизация и фальсификация прошлого продолжают и далее сказываться в научных исследованиях и трудах по истории Македонии. В этом отношении характерна работа итальянского ученого Р. Парибени, изданная в Милане в 1947 году. Она посвящена истории Македонии до эпохи Александра.⁶²⁾ В ней Парибени разбирает ряд важных вопросов македонской истории, говорит о географическом положении Македонии, народонаселении, истории македонских царей, греко-македонских отношениях. Однако многие вопросы не получили правильного разрешения как вследствие поверхностного использования источников, так и ввиду порочности методологических установок автора.
Парибени нигде не указывает на социально-экономическое развитие македонских племен, на результаты межплеменной борьбы. Следуя уже давно устаревшим взглядам, автор [15] полагает, что первоначально Македония, вследствие топографических особенностей местности, состояла из отдельных княжеств. Затем одно из этих «княжеств», самое сильное, подчинило другие княжества, которые становились его государствами-клиентами (Stati clienti). Сама борьба и различные столкновения этих «княжеств» объясняются, как уже было сказано, не социально-экономическими условиями их жизни, а факторами географическими.⁶³⁾ Не различая коренных особенностей двух периодов: первобытно-общинного строя и классового общества — автор считает период военной демократии в Македонии монархией, а племенных вождей — государями.
Парибени с особым сочувствием относится к Филиппу, в оценке деятельности которого явно проглядывают собственные политические взгляды Парибени. Завоевания Филиппа автор рассматривает вне связи с рождением македонской государственности, не раскрывает того факта, что эти завоевания были результатом консолидации сил молодого рабовладельческого государства, которое столкнулось с Грецией, переживавшей тогда социально-экономический кризис. Именно потому, что историк не нашел основных причин, вызвавших македонские завоевания, он объясняет их только исходя из личности самого Филиппа, к которому относится с явным сочувствием.⁶⁴⁾
Будучи не в состоянии дать правильную оценку выступлениям греков против македонского нашествия, Парибени прибегает к испытанному методу — модернизации. С иронией называя Демосфена «бедным Демосфеном» (Povero Demostene!), он сравнивает антимакедонские устремления его партии с деятельностью Гарибальди, к которому также относится отрицательно, а разногласия среди греков сравниваются с разногласиями союзников на Версальской конференции 1919 г., когда с итальянским министром Солино союзники обошлись, как с врагом.
Работа Парибени не вносит чего-либо нового в изучаемую проблему. Автор не смог установить качественных отличий отдельных этапов развития античной истории Македонии, времени зарождения и отмирания отдельных коренных общественных явлений, а также причин и следствий этих изменений. Парибени смешивает эпохи и понятия, допускает модернизацию в объяснении исторических фактов и тем самым дает неправильное, необъективное толкование исторических событий греко-македонских отношений античного периода. [16]
Итак, подводя итог, следует сказать, что буржуазной историографии о греко-македонских отношениях в целом не удалось дать правильного, исчерпывающего анализа этой проблемы. Она обычно разрешалась без учета тех социально-экономических изменений, которые произошли в македонском обществе в результате распада родовых связей и сложения македонской государственности. Македонские завоевания в Греции рассматривались вне связи с рождением Македонского государства. Буржуазные ученые пытались объяснить всякое историческое событие из жизни Македонии и Греции, исходя из деятельности личности, а не из конкретной социально-экономической обстановки, которая выдвинула эту личность. Много искажений и извращений буржуазная историография допустила и допускает в разрешении проблемы афинской демократии и деятельности ее вождей. На протяжении всего XIX века среди буржуазных историков существовали две точки зрения на афинскую демократию. Часть из них старательно идеализировала греческую демократию, совершенно игнорируя при этом ее классовую сущность и классовую ограниченность; другая часть резко нападала на афинскую демократию, отрицая ее прогрессивное значение и противопоставляя ей военизированный строй аристократической Спарты.
Стремление многих буржуазных исследователей к модернизации, отрицание ими законов исторического развития и, наконец, отсутствие общего взгляда на историю Македонии в целом наложили в той или иной мере свой отрицательный отпечаток на все работы буржуазных ученых по греко-македонской истории.
* * *
Более интенсивно разрабатывается история греко-македонского мира в балканских странах: в Болгарии, Югославии и Греции. Это объясняется тем, что история Македонии в известной степени является частью их собственной истории.
Болгарских античников уже давно интересовали вопросы македонской истории и развитие фракийской культуры, без изучения которых нельзя создать историю древней Болгарии.
Первое место в античном балкановедении занимает всемирно признанный болгарский ученый Г. И. Кацаров.⁶⁵⁾ На протяжении более чем полувека он систематизировал и истолковывал огромный и разнородный фактический материал по истории быта, культуры, религии древних фракийцев и соседних с ними племен и народностей.⁶⁶⁾ Им были подробно изучены [17] источники и памятники материальной культуры болгарской и северо-балканской земли.
В 1922 году Г. Кацаров издал монографию о Филиппе Македонском, которая как по глубине изучения источников, так и по силе своих доказательств оставила далеко позади западноевропейских ученых.⁶⁷⁾
Прекрасное знание материала, глубокий анализ фактов, большой интерес именно к македонской истории делают труд Кацарова особо ценным и в настоящее время.⁶⁸⁾
В последующие годы проф. Кацаров продолжал свои исследования по истории Македонии, разрабатывая отдельные ее проблемы в связи с историей Болгарии. Одновременно с изучением македонской истории им уделялось большое внимание фракийской проблеме.⁶⁹⁾
В 1932 г. вышла работа В. Бешевлиева, посвященная сложному вопросу о происхождении древних македонян.⁷⁰⁾ Подвергая историко-филологическому анализу известия древних о [18] македонском языке и македонских обычаях, автор приходит к выводу, что македоняне не являются греками.⁷¹⁾
Преимущественное внимание болгарских античников уделено вопросам фракийской истории.⁷²⁾
Исследования болгарскими античниками наиболее запутанных и сложных вопросов фракийской проблемы дали возможность яснее представить то окружение, в котором находились македоняне, особенно накануне и во время становления македонской государственности.
Особая заслуга принадлежит болгарским ученым в собирании и систематизации античных источников по истории и географии Фракии и Македонии. Результатом большой кропотливой работы было переиздание в 1949 году Болгарской Академией наук капитального труда «Сборник источников по древней истории и географии Фракии и Македонии».⁷³⁾
Следует, однако, отметить, что болгарские работы написаны до победы марксистско-ленинского мировоззрения в болгарской исторической науке.
Наличие многочисленных памятников археологии и эпиграфики на территории Вардарской Македонии, которая в древнее время была одним из центров взаимодействия культур иллирийцев, фракийцев и македонян, явилось благоприятным условием для успешной работы над македонской историей в Югославии. Усилия югославских ученых сосредоточены, главным образом, на публикации новых эпиграфических и археологических памятников. Кроме этого, они пытаются использовать эти материалы в своих исторических и филологических исследованиях.
Самое важное место в изучении античной Македонии в первой половине XX в. бесспорно принадлежит академику Н. Вуличу, который из года в год собирал большой материал об [19] античных памятниках, систематизировал его и составил археологическую карту. Много занимался материальной культурой древней Македонии и соседних с ней областей, особенно историей ионийской колонии Винчи, акад. М. Васич.⁷⁴⁾ Историей колонии Винчи занимается также проф. Р. Марич.⁷⁵⁾ Проф. Белградского университета Ф. К. Папазоглу работает над историей македонских городов. Хотя интересы ее лежат в области изучения македонской истории эпохи римского господства, она в своих работах сообщает важные сведения из жизни македонских городов более раннего периода. В этом отношении интересна статья Папазоглу «Эйон—Амфиполь—Хрисополь», в которой история Амфиполя — предмет спора между афинянами, пелопоннесцами и македонянами конца V и первой половины IV в. до н. э. — излагается совместно с историей соседних городов и населенных пунктов.⁷⁶⁾ Более обстоятельным является исследование Папазоглу по истории Гераклеи и Пелагонии, которое она завершила в 1954 году.⁷⁷⁾ Во всеоружии эпиграфических данных и античных источников автор выступает против традиционного мнения большинства исследователей о тождестве Гераклеи линкестов с Пелагонией.
В 1957 году вышел капитальный труд Ф. К. Папазоглу по истории македонских городов в римское время. Эта работа, представляющая докторскую диссертацию, защищенную в 1955 г. на философском факультете в Белграде, является детальным исследованием проблемы возникновения, продолжительности существования и административного положения македонских городов в эпоху римского господства. Оно относится, главным образом, к македонской исторической географии и топографии и имеет большие и важные экскурсы в более раннюю историю Македонии.⁷⁸⁾ Ф. К. Папазоглу много сделала в области македонской эпиграфики. Она и в настоящее время продолжает работу в этом направлении.⁷⁹⁾ Македонской эпиграфикой занимаются также М. Д. Петрушевский и Б. Иосифовская.
Проблемами античной Македонии, кроме Белградского [20] университета, занимается также Сербская Академия наук. Ее археологический институт в своем органе «Старинар» поместил ряд статей по македонской археологии.
В македонском университете (г. Скопле) на философском факультете под руководством профессора М. Д. Петрушевского работает семинар по классической филологии. При этом семинаре выходит журнал «Жива антика», который является главным органом филологов и античников Югославии. Македонским научно-исследовательским институтом национальной истории издаются многие источники по истории Македонии; в 1953 г. издана библиография по македонской археологии.⁸⁰⁾
За последние десять лет ряд работ по Македонии вышел и в Греции, среди них следует отметить исследования Д. Канацулиса и Ж. Каллериса.
В 1948 г. Канацулис опубликовал интересную работу об Архелае и его реформах.⁸¹⁾ Автор собрал в ней весь имеющийся в источниках материал, на основе которого довольно подробно осветил внешнее и внутреннее положение Македонии в последние 15 лет V в. до н. э. Но не со всеми выводами автора можно согласиться. Особенно нельзя принять идеализацию в характеристике Архелая и его деятельности.⁸²⁾
Небезынтересной является работа Канацулиса и в области изучения городов античной Македонии. Выводы автора дают основание для пересмотра традиционного взгляда о слабом развитии городской жизни в этой стране.⁸³⁾
В 1954 году доктор Афинского университета Жан Каллерис издал работу «Древние македонцы» (Лингвистическое и историческое исследование, том 1). В этой работе он поставил задачу «без предубеждения изложить спорный вопрос» об этнической принадлежности македонян, который уже «более столетия не перестает вызывать споры специалистов и, увы, часто неспециалистов».⁸⁴⁾ Работа Каллериса насыщена большим фактическим материалом, интересна по своему содержанию и построению, но содержит много спорных, а иногда и неверных положений. Уделив главное внимание вопросу о национальности древних македонян, афинский ученый обещал в своем труде «рассеять всякое недоразумение и всякую путаницу, [21] поставить вещи на то место, которое для них установлено наукой».⁸⁵⁾ Однако не всегда удается ему это обещание выполнить. Нельзя не согласиться с указаниями Каллериса, направленными против модернизаторов древней истории. «Упрекать афинян, — говорит он, — в узости политического ума или в отсутствии патриотизма — это значит забывать политические и социальные условия тогдашней Греции и требовать от них, чтобы они имели нашу психику и наши современные понятия о национальном единстве".⁸⁶⁾ Но сам Каллерис не избежал модернизации и идеализации исторических событий древности. В древней Греции и Македонии он находит феодализм; иллирийцев и фракийцев называет национальными македонскими врагами, преувеличивает роль македонской монархии. Вся Македонская история связывается у него с историей ее царей Аргеадов, которые «сыграли роль объединителей Греции, подчинившейся их гегемонии».⁸⁷⁾ Филипп, по его мнению, является настоящим основателем македонской державы. Он остается «для беспартийной истории великим царем и гениальным человеком, до сих пор еще не нашедшим своего достойного биографа».⁸⁸⁾
При изучении проблемы этнической принадлежности македонян особенно резко выступает Каллерис против болгарских историков Кацарова, Бешевлиева и Ценова, обвиняя их в несостоятельности и тенденциозности научных выводов. По мнению Каллериса, руководимые личными интересами, болгарские ученые, поддерживаемые другими иностранными исследователями, старались во что бы то ни стало доказать, что македоняне не были греками.⁸⁹⁾ Вряд ли можно согласиться с такой резкой оценкой крупных исследований болгарских античников. Сам Каллерис в пылу полемики забыл о своем обещании излагать [22] историю объективно и впал в другую крайность. В противовес болгарским ученым он тенденциозно прилагает все усилия, чтобы доказать греческое происхождение македонян.⁹⁰⁾ Задуманный в широком плане труд Каллериса еще не закончен, и поэтому судить об окончательных выводах его концепции пока рано.⁹¹⁾