Историческая грамматика как предмет. Содержание, задачи, связь с другими

§ 229. Тематические глаголы претерпели в своем развитии
меньше изменений, причем ряд этих изменений носил чисто фо­
нетический характер. Речь идет об изменении [е] > [о] во 2—
3-м л. ед. ч. и 1-м л. мн. ч. ([нес'бш], [толкн'бш], [нес'от], (тол-
кн'от], [нес'ом), (толкн'ом) и т. п. из [несёши], [тълкнёши], [не­
сёт ь], [тълкнёть], |несёмъ], [тълкнёмъ] и т. п.) и о появлении
этого [о] по аналогии во 2-м л. мн. ч. ([нес'бте], (толкн'оте] из
(несёте), [тълкнёте]).
Однако, кроме этих, в целом прозрачных по характеру изме­
нений, тематические глаголы пережили и иные, более сложные,
требующие специального рассмотрения.
Так, внимания заслуживает форма 2-го лица единственного
числа, где в старославянском языке выступало только окончание
(ши). Древнерусские памятники XI в., а также более позднеговремени фиксируют форму с окончанием -ши, реконструирован­
ную для исходной системы, однако начиная с XII в. в них появля­
ются формы с окончанием -шь: тружаешь (Ев. ХП в.), прЪтъкнешь
(Пант. ев. XII — XIII вв.); емлешь, выдаешь, &кешь (Гр. ок.
1300 г.), погубишь, молвишь, избавишь (Лавр, лет.) и мн. др.
Если учесть, что праславянским окончанием, вероятно, было
ши], то едва ли можно предполагать, что древнерусские [ши] и
шь] были просто параллельными образованиями: скорее всего,
шь]—это продукт изменения первоначального [ши], возник­
шего в результате тенденции сокращать слоги-окончания, кото­
рые и после этого создают законченный облик морфологической
формы. В самом деле, как форма несеши, так и форма несешь
(т. е. после падения редуцированных сокращенная на один слог)
равно определяют форму 2-го л. ед. ч., ибо ни та, ни другая омо­
нимично не совпадают с какой-либо иной формой.
Что касается 3-го л. ед. и мн. числа, то древнерусские памят­
ники до XIII в. фиксируют в этих формах окончание -ть (т. е. пос­
ле падения редуцированных [т']), и этой особенностью они отлича­
ются от старославянских памятников, имеющих здесь тъ (т. е.
после падения редуцированных [т] твердое). Однако с XIII в.,
а особенно в XIV в. в древнерусских памятниках появляется на­
писание тъ в 3-м л. ед. и мн. ч., что отражает твердое произно­
шение конечного [т] в этих формах. Так, например, в Рус, Пр.:
дЬлитъ, иси.\литъ, в Парем. 1271 г.: расыплетъ, чтоутъ, в Лавр.
лет.: даетъ, крьнетъ, оускочитъ, в гр. ок. 1374—1375 гг.: иметь,
ц-клоуютъ, в Смол. гр. 1229 г.: купить, в Ев. 1339 г.: пиетъ, възгла-
голютъ, в берестяной гр. № 157: биютъ и мн. др.
Вместе с тем начиная с XI в. в 3-м л. ед. и мн. ч. наст, врем, в
памятниках письменности обнаруживаются формы без оконча­
ния -ть или -тъ. Для нетематических глаголов такие формы отме­
чаются большей частью у глагола быти: чьто е вола, бжиа, е ли ти
жена, е ли ти жъ ёлдка (Изб. 1076 г.), е ли геб'к Црь, трЪбе ми е
клЪть (Син. пат.), гав*Ь же е, трЪбе е (Панд. Ант. XI в.), ели у неговремени фиксируют форму с окончанием -ши, реконструирован­
ную для исходной системы, однако начиная с XII в. в них появля­
ются формы с окончанием -шь: тружаешь (Ев. ХП в.), прЪтъкнешь
(Пант. ев. XII — XIII вв.); емлешь, выдаешь, &кешь (Гр. ок.
1300 г.), погубишь, молвишь, избавишь (Лавр, лет.) и мн. др.
Если учесть, что праславянским окончанием, вероятно, было
ши], то едва ли можно предполагать, что древнерусские [ши] и
шь] были просто параллельными образованиями: скорее всего,
шь]—это продукт изменения первоначального [ши], возник­
шего в результате тенденции сокращать слоги-окончания, кото­
рые и после этого создают законченный облик морфологической
формы. В самом деле, как форма несеши, так и форма несешь
(т. е. после падения редуцированных сокращенная на один слог)
равно определяют форму 2-го л. ед. ч., ибо ни та, ни другая омо­
нимично не совпадают с какой-либо иной формой.
Что касается 3-го л. ед. и мн. числа, то древнерусские памят­
ники до XIII в. фиксируют в этих формах окончание -ть (т. е. пос­
ле падения редуцированных [т']), и этой особенностью они отлича­
ются от старославянских памятников, имеющих здесь тъ (т. е.
после падения редуцированных [т] твердое). Однако с XIII в.,
а особенно в XIV в. в древнерусских памятниках появляется на­
писание тъ в 3-м л. ед. и мн. ч., что отражает твердое произно­
шение конечного [т] в этих формах. Так, например, в Рус, Пр.:
дЬлитъ, иси.\литъ, в Парем. 1271 г.: расыплетъ, чтоутъ, в Лавр.
лет.: даетъ, крьнетъ, оускочитъ, в гр. ок. 1374—1375 гг.: иметь,
ц-клоуютъ, в Смол. гр. 1229 г.: купить, в Ев. 1339 г.: пиетъ, възгла-
голютъ, в берестяной гр. № 157: биютъ и мн. др.
Вместе с тем начиная с XI в. в 3-м л. ед. и мн. ч. наст, врем, в
памятниках письменности обнаруживаются формы без оконча­
ния -ть или -тъ. Для нетематических глаголов такие формы отме­
чаются большей частью у глагола быти: чьто е вола, бжиа, е ли ти
жена, е ли ти жъ ёлдка (Изб. 1076 г.), е ли геб'к Црь, трЪбе ми е
клЪть (Син. пат.), гав*Ь же е, трЪбе е (Панд. Ант. XI в.), ели у негороба {бер. гр. № 109), а от гривны е мечнику куна (Рус. Пр.);
су ли ты чада, су ли ты дъщери (Изб. 1076 г.), су (Добр. ев.
1164 г.), та же су седмь грЪхь (Георг. Ам. XIII — XIV вв.); у дру­
гих нетематических глаголов такие формы отмечаются реже: иму
(Гал. ев. 1144 г.), водадл (бер. гр. № 163). У тематических гла­
голов формы 3-го л. ед. и мн. ч. фиксируются достаточно часто:
о къто горазяке сего н а п и ш е, възгласи {Остр, ев.), объвЪшта-
вае, призывав, не хоще (Панд. Ант.), кто м ож е поб'кдити (Син.
пат.), къто може о(т)пущати, возлюби (Арх. ев. 1092 г.), Тле
нарицае, умирае, боли, боуде, бывае (Изб. 1073 г.), радость
англы приноси тебЪ сгктели ...НОСА {МИН. 1096 г.). К XIV в.
количество таких форм увеличивается: аще б уде кто убогъ,
х о ч е добра, се ид е Русь, уста свои о(т)верзе, ис того
л\са пот е че Волга, а кЪгини х о ч е за вашь к~нзь., не во змо-
ж е, к~нзь ... по ч н е слати (Лавр, лет.), а то по ид е, что п е-реуде (Гр. 1314 г,), приде часъ (Панд. Ник. Черн. XIV в.),
приве (бер. гр. № 43), поведе (бер. гр. № 53), гн\въ его обла­
дав (Палея 1406 г,); кто ... створи криво, стужи ми, Тто-
полкъ скди коневи (Лавр, лет.), ся приводи (Рус. Пр.),
приходи, достой (Добр, ев.), проси (Гал. ев.) и др.; a rk n о ид у
къ Новгороду (Гр. 1314 г.), поидоу (Новг. лет.), тЪхъ в ыд а в аю
(Гр. 1294—1301 гг.), ся у р я д я (Смол. гр. 1229 г.). грады раз­
биваю яясе стоя до нынешняго дне (Лавр, лет.), испълня
(Гал. ев.), прось, въсхытл. (Холм. ев. XIII —XIV вв.).
Таким образом, формы 3-го л. ед. и мн. ч. наст. врем, в па­
мятниках XI — XIV вв. имеют три способа образования, отражаю­
щиеся на письме в виде написания на конце этих форм -ть, -тъ или
отсутствия того и другого. В исходной системе была форма, имев­
шая на конце -ть, которая господствует в памятниках XI в. Сле­
довательно, для эпохи до падения редуцированных на конце этих
форм выступало (т'ь|, Вместе с тем уже в этот период древнерус­
ский язык знал и формы 3-го л. без окончания, причем для XI в.
такие формы были у глагола быти и у тематических глаголов на
-ати, -чи, -сти, т. е. у тех, которые относятся ныне к I спряжению.
Важно, что такие формы отмечаются в XI в. 8 памятниках как
явно северного (берест, гр., Новгор. минеи), так и южного про­
исхождения (Арх. ев., Изб. 1073 г,, Панд. Ант.). Форма 3-го л.
ед. ч. без флексии для глаголов на -ити, Лги, т. е. современного
II спряжения, отмечена только в трех случаях, н только в южных
памятниках. Поэтому можно предполагать, что форма 3-го л. ед. ч.
без окончания была шире распространена в XI в. на юге Древней
Руси, охватывая тематические глаголы всех типов образования;
на севере же эта форма была ограничена только глаголами совре­
менного I спряжения.
Для 3-го л. мн. ч. сделать какие-либо выводы о характере рас­реуде (Гр. 1314 г,), приде часъ (Панд. Ник. Черн. XIV в.),
приве (бер. гр. № 43), поведе (бер. гр. № 53), гн\въ его обла­
дав (Палея 1406 г,); кто ... створи криво, стужи ми, Тто-
полкъ скди коневи (Лавр, лет.), ся приводи (Рус. Пр.),
приходи, достой (Добр, ев.), проси (Гал. ев.) и др.; a rk n о ид у
къ Новгороду (Гр. 1314 г.), поидоу (Новг. лет.), тЪхъ в ыд а в аю
(Гр. 1294—1301 гг.), ся у р я д я (Смол. гр. 1229 г.). грады раз­
биваю яясе стоя до нынешняго дне (Лавр, лет.), испълня
(Гал. ев.), прось, въсхытл. (Холм. ев. XIII —XIV вв.).
Таким образом, формы 3-го л. ед. и мн. ч. наст. врем, в па­
мятниках XI — XIV вв. имеют три способа образования, отражаю­
щиеся на письме в виде написания на конце этих форм -ть, -тъ или
отсутствия того и другого. В исходной системе была форма, имев­
шая на конце -ть, которая господствует в памятниках XI в. Сле­
довательно, для эпохи до падения редуцированных на конце этих
форм выступало (т'ь|, Вместе с тем уже в этот период древнерус­
ский язык знал и формы 3-го л. без окончания, причем для XI в.
такие формы были у глагола быти и у тематических глаголов на
-ати, -чи, -сти, т. е. у тех, которые относятся ныне к I спряжению.
Важно, что такие формы отмечаются в XI в. 8 памятниках как
явно северного (берест, гр., Новгор. минеи), так и южного про­
исхождения (Арх. ев., Изб. 1073 г,, Панд. Ант.). Форма 3-го л.
ед. ч. без флексии для глаголов на -ити, Лги, т. е. современного
II спряжения, отмечена только в трех случаях, н только в южных
памятниках. Поэтому можно предполагать, что форма 3-го л. ед. ч.
без окончания была шире распространена в XI в. на юге Древней
Руси, охватывая тематические глаголы всех типов образования;
на севере же эта форма была ограничена только глаголами совре­
менного I спряжения.
Для 3-го л. мн. ч. сделать какие-либо выводы о характере рас­
пространения формы без окончания в XI в. трудно в снлу малого
количества зафиксированных в памятниках фактов.
В XII — XIV вв. формы без окончания распространяются ши­
ре: они фиксируются у разных нетематических глаголов, причем
во мн. ч., и у тематических всех типов и в ед., и во мн. ч. Вместе
с тем в этот период времени формы 3-го л. без окончания больше
всего и шире всего обнаруживаются в северных по происхожде­
нию памятниках (Новг. лет. и новг. гр., Рус. Пр., Панд. Ник.
Черн.), тогда как южные дают меньше материала. Иначе говоря,
источники XII — XIV вв. свидетельствуют о значительном рас­
пространении форм 3-го л. без окончания в северных диалектах
древнерусского языка, причем эти формы охватывали прежде
всего ед. ч. и глаголы 1 спряжения; во мн. ч. они были характерны
больше для глаголов П спряжения.
Опираясь на данные памятников, можно считать, что формы
3-го л. ед. и мн. ч. без окончания были с древних времен принад­
лежностью языка восточных славян, но это было диалектное об­
разование, неравномерно территориально распространенное и охватывавшее на разных территориях не одни и те же области
глагольной системы. Возможно, что до определенного времени
эти формы были развивающимся явлением, но они никогда не
характеризовали словоизменение всех глаголов и никогда не бы­
ли распространены во всем русском языке.
Что касается появления -тъ в 3-м л. наст, врем., то такие фор­
мы возникают в памятниках ХШ — XIV вв. прежде всего север­
ного происхождения (Новг. гр., Рус, Пр.), а также в смоленских
и московских грамотах. Вместе с тем письменность XIII — XIV вв.
удерживает в этой форме и написание -гь, что для эпохи после
падения редуцированных является отражением наличия в ней
[т']. Появление окончания -г» не может быть связано для этой
эпохи со старославянским влиянием, так как оно обнаруживается
в оригинальной восточнославянской письменности, далекой от
старославянской традиции. Следовательно, надо предполагать,
что начиная с ХШ в., а особенно в XIV в, на севере Древней Руси
в 3-м л. наст. врем, развивается |т], причем оно отмечается как
у нетематических, так и у тематических глаголов всех типов.
Появление [т) в одних диалектах древнерусского языка при
сохранении [т'] в других отражается в современных русских го­
ворах: в северновеликорусском наречии, во многих средневелико-
русских говорах, а также в литературном языке в этих формах
произносится |т], тогда как южновеликорусскому наречию и
части средневеликорусских говоров свойственно (т*].
Проблема происхождения [т] в 3-м л. глаголов до настоящего
времени остается не решенной, хотя в истории русского языко­
знания выдвигались различные гипотезы относительно причин
его возникновения. Здесь прежде всего заслуживает внимания
теория фонетического развития данного явления, выдвинутая в
свое время А. А. Шахматовым, согласно которой изменение [т']
в [т] объясняется отвердением после утраты редуцированных
конечного мягкого согласного, подобно тому как отвердевали ко­
нечные мягкие губные. Эта теория, имеющая под собою, видно,
некоторые основания, оказывается все же недостаточной, ибо не объясняет до конца, во-первых, почему такой фонетический
процесс охватил лишь северные территории русского языка, а
во-вторых, почему при отвердении [т'] в 3-м л, глаголов сохра­
няется мягкость [т') в таких изолированных образованиях, как
опять, вспять, чуть и под. Ведь если речь идет о фонетическом
процессе, то это означает, что изменение какого-либо звука осу­
ществляется в каком-то определенном фонетическом положении
независимо от части речи или формы слова. Для фонетического
изменения звука важна позиция последнего по отношению к уда­
рению, к качеству соседних звуков или фонетико-фонологической
структуре словоформы, а не морфологическая ее характеристика.
Поэтому, если бы изменение [т'] в (т] носило фонетический ха­
рактер, следовало бы ожидать, что после падения редуцирован­
ных каждое [т'] в конце слова должно было отвердеть, чего вдействительности в говорах, развивших [т] в 3-м л. глаголов, не
произошло. Именно поэтому, в противоположность фонетическо­
му объяснению Шахматова, С. П. Обнорским была выдвинута
морфологическая теория происхождения [т] в этих формах. По
мнению Обнорского, твердое [т] генетически является членом
указательно-местоименного происхождения тъ, который присоеди­
нялся к глагольной форме, придавая ей значение определенности,
тогда как формы без окончания выступали как неопределенные.
Однако эта гипотеза оказывается недостаточно аргументирован­
ной фактами памятников письменности.
В специально посвященной этому вопросу работе „К истории
форм 3-го лица наст, времени глагола в русском языке" {Slavta.—
XXV / 2.— 1956) П. С. Кузнецов высказал ряд соображений в
пользу как фонетического, так и морфологического происхожде­
ния [т] в формах 3-го л. наст, вр. По его мнению, отвердение ко­
нечных согласных после утраты последующего [ь] вполне объяс­
нимо с артикуляционной точки зрения. Русский язык в артикуля­
ционном отношении характеризуется постепенным переходом ор­
ганов речи от состояния напряжения, при котором осуществля­
ются речевые работы, к состоянию покоя. Такое свойство было
характерно для русского языка с давнего времени, и с этим свя­
зана тенденция конечных согласных к ослаблению артикуляции,
служащей для их образования; в этом плане твердые согласные
произносятся с меньшим напряжением, чем мягкие, и поэтому
все русские диалекты, хотя и в разной степени, отразили отверде­
ние конечных мягких согласных. В северновеликорусских говорах
артикуляция согласных характеризуется вообще меньшей напря­
женностью по сравнению с южновеликорусскими, о чем свиде­
тельствуют такие фонетические явления этих говоров, как утрата
интервокального [j], интервокальных [д] и [г], конечного [т] в
сочетании [ст] и под. Отсюда возможно, что именно в этих диа­
лектах могло пройти и фонетическое изменение конечного [т'1в [т].
С другой стороны, по мнению П. С. Кузнецова, есть основания
и для принятия морфологического объяснения появления ]т] в
3-м л. глаголов, а именно то, что указательное местоимение тъ
в др.-руеск. языке часто использовалось как подлежащее, В этом
плане важным представляется и то обстоятельство, что если [т] в
3-м л. появлялось под влиянием местоимения-подлежащего тъ,
то оно должно было сначала укрепиться именно в ед. ч. Некото­
рые олонецкие говоры как будто подтверждают такой путь раз­
вития: в этих говорах в ед. ч. глаголов I спр. выступает [т], а во
мн.ч.— (т'| (у глаголов II спр. во мн, ч. здесь наличествует [т]).
При подобном морфологическом объяснении становится понят­
ным и отсутствие отвердения в изолированных образованиях
типа чуть, опять, вспять, которые находятся вне глагольной систе
мы, и его отсутствие в форме есть глагола быть: ведь утрата спря­
гаемых форм этого глагола, по существу, вывела сохранившуюся форму 3-го л. есть из глагольного словоизменения, т. е, из-под
влияния процессов, проходящих в рамках этой системы.
фонетическое объяснение развития [т] в 3-м л. может полу­
чить поддержку еще и в том, что существуют определенные фо­
нетические изменения, связанные с флексией, т. е. есть особая
фонетика флексий. Проявление этой фонетики обнаруживается
при избыточности фонемного состава этих флексий. Так, во 2-м л.
ед. ч. наст. врем, в результате избыточности [и] во флексии [-ши]
произошла редукция конечного гласного до нуля, хотя в ту эпоху
[и] вообще не редуцировался. Такая утрата конечного [и] не
повлияла на морфологический облик формы, который остался
достаточно выраженным. Подобная же утрата избыточного ко­
нечного гласного обнаруживается и в истории инфинитива, где
по диалектам прошло изменение [т'и] > [т'ь) > [т']( а в части
говоров — даже [т'] > [т). Возможно, что избыточность при­
знака мягкости конечного [т'] в 3-м л. глаголов, проявляющаяся
в том, что и без этого признака морфологическая выраженность
формы оставалась достаточной, и обусловила отвердение [т*|,
которая осуществилась в диалектах с недостаточно развитым
противопоставлением согласных по твердости-мягкости (такие
диалекты относятся прежде всего к северновелнкорусской терри­
тории). Особая фонетика флексий не затрагивала других образо­
ваний с конечным [T'J, как и с конечными (ши], [т'и!, и поэтому
такие образования сохранили свой исконный фонетический облик.
ДРЕВНЕРУССКИЕ ФОРМЫ СЛОЖНОГО БУДУЩЕГО
ВРЕМЕНИ