Настоящей выпускной квалификационной работы «Поэтика имени в творчестве И. А. Бунина». Количество страниц работы: 136. Список использован

*Kaur-aris’у» [Там же: 192]. В другой статье «От имени к тексту» исследова-
тель проводит подобный же анализ и делает вывод: «То, что подобные имена 
выступают как средство перехода к текстам, т.е. к образованию иной приро-
ды и иного жанра, чем само двучленное имя, нужно считать принципиально 

---

23 
важной их характеристикой, имеющей прямое отношение к проблеме рекон-
струкции текста» [Топоров, 2007: 20]. 
Вторую стадию в истории поэтики С.Н. Бройтман называет эйдетиче-
ской, а другие исследователи – эпохой поэзии, рефлексивного традициона-
лизма, традиционалистской, нормативной, риторической. Эта стадия начина-
ется в Греции в VII – VI вв до н.э. (на Востоке – в первые века новой эры) и 
продолжается в Европе до середины XVIII в. (на Востоке – до начала XX в.).
В этот период на смену синкретизму приходят новые порождающие 
художественные принципы – риторичность и рефлексивность. Постепенно 
эпоха синкретизма пришла к принципу различения: старого и нового, своего 
и чужого, правильного и неправильного, рационального и нерационального. 
Появившаяся необходимость выбора из ряда расчлененных объектов привело 
к тому, что риторическая поэтика приобрела новые признаки и тенденции: 
традиционность, ориентацию на канон. Рациональный тип мышления карди-
нально изменил всю систему художественного целого. Эйдетическая природа 
эстетического объекта состояла в соединенном образном и понятийном нача-
ле, сращении идеи предмета (его внутренней сущности) и его конкретно-
чувственного образа. Эти две стороны уже различались, однако еще не отде-
лились друг от друга, не стали автономными: эйдетическое сознание было 
склонно овеществлять идею.
Слово эпохи эйдетической поэтики утратило свою слиянность с объек-
том обозначения. Однако оно и не воспринималось как чистая абстракция, 
занимало срединное положение между этими полюсами. Слово стало медиа-
тором между миром человека и Бога, заняв положение выше человека. Такое 
слово не создавалось каждый раз заново, оно было готово, закончено и авто-
ритетно, и бралось человеком в своем идеальном, повторенном, канониче-
ском варианте. Выполняя свою функцию посредника, слово не имело ценно-
сти само по себе, вне этой функции. Эйдетическая стадия развития слова ин-
тересна нам, прежде всего тем, как в последующей стадии новая поэтика 
строилась по принципу отталкивания от предыдущей.

---

24 
Третья стадия в терминологии С.Н. Бройтман названа эпохой поэтики 
художественной модальности, а другими исследователями – эпохой некано-
нической, нетрадиционалистской, исторической, индивидуально-творческой. 
В Европе она берет начало в середине XVIII в. (на Востоке – с начала XX в.) 
и продолжается по сегодняшний день [Бройтман, 2004: 13]. 
Переход к новой стадии был связан с кризисом, культурным перело-
мом, происходившим на рубеже XVIII – XIX вв. В это время тенденция по-
всеместного разделения и отделения, начавшаяся в эпоху эйдетической по-
этики, привела к высвобождению автономной человеческой личности. Цен-
ной стала не ориентация на канон, а напротив – индивидуальность и непо-
вторимость [Там же: 222]. В сфере художественного идея и образ, различае-
мые, но неавтономные в эйдетической поэтике, обрели полную самостоя-
тельность. Между физическим и метафизическим установилась непреодоли-
мая граница. Разные способы преодоления этой границы, их трансформация 
стали причиной и следствием такого обилия и бурления разных направлений 
и школ в мировой литературе рассматриваемого периода. Появление авто-
номной личности исключило ориентацию на авторитет, представление о ми-
ре как о готовой данности. Этот принцип стал решающим для преобразова-
ния структуры эстетического объекта, в том числе – для формирования новой 
концепции художественного слова.
На смену одноголосому (термин М.М. Бахтина) пришло слово, ориен-
тированное на чужое сознание; так возник феномен двуголосого слова. Оно 
высвободилось из-под власти авторитетов (приписанной ему модальности и 
стилистики) и переориентировалось с отношений к обозначаемой реалии на 
другое слово, став и предметом и средством изображения, материалом. Бли-
зость слова эпохи художественной модальности к предмету сблизило его со 
словом эпохи синкретизма. Однако если архаичное слово, отличавшееся 
крайним тематизмом, сливалось с реалией, которое оно обозначало, то слово 
поэтики художественной модальности, напротив, стремилось к предельному 
отделению от этой реалии и становлению отдельной от нее вещью [Там же: 

---

25 
267–274]. Преодолевая свойство риторичности, присущее слову предшест-
вующей эпохи, в новом периоде слово явилось в двух ипостасях: в профан-
ном смысле – как пережиток риторической культуры, утилитарный знак, в 
сакральном смысле – самостоятельное, лишенное поэтической обработки и 
обретающее нужную значимость только в данном индивидуальном контек-
сте.
Период поэтики художественной модальности уже прошел два этапа 
развития: классический (вторая половина XVIII в. – 1880-е) и неклассический 
(конец XIX – XX в.) [Бройтман, 2004: 221]. Некоторые интересующие нас 
особенности перехода от первого этапа ко второму можно показать на при-
мере особенностей функционирования знака у автора, творившего на самом 
их рубеже – А.П. Чехова. Об этом говорит А.Д. Степанов в монографии 
«Проблемы коммуникации у Чехова» (2005). Исследователь пишет, что од-
ним из проявлений гносеологической и коммуникативной проблематики в 
творчестве Чехова являются препятствия семиотического характера. Во-
первых, это общепозитивисткое недоверие к информативной функции знака. 
Во-вторых, это специфическая черта творчества Чехова – явление «старения / 
стирания знака» [Степанов, 2005: 95], заключающееся в том, что знак лиша-
ется содержания и значимости, которыми наполнила его культура. Иными 
словами знак в результате разных причин и процессов опустошается, обес-
смысливается
2
.