Оправданности страданий ради светлого будущего

Глава 1. Основные темы
повести «Конец мелкого человека»
Повесть была завершена Л. Леоновым в декабре 1922 года и впервые опубликована в журнале «Красная новь» (№3) в 1924 году. В том же году вышло отдельное издание: Л. М. Леонов «Конец мелкого человека». В мае 1960 года Леонов вновь отредактировал повесть. В данной работе использована поздняя редакция повести.
Повесть «Конец мелкого человека» - вещь спорная. Советские литературоведы, рассматривая ее с идеологической позиции, в один голос твердили: Леонов изобличает «мелкого» человека, мещанина, трутня, которому нет места в новой жизни. Например, читаем у З. Богуславской: «Ранний Леонов направляет луч творческого прожектора лишь на незначительные, убогие чувства, на людей, чрезмерное внимание к которым кажется неоправданным, чьи переживания не представляют особого интереса. В повести действуют лишь одни мелкие люди, им никто не противопоставляется, поэтому ощущение безысходности, типика жизни в этой повести Леонова гораздо явственнее, чем в предыдущей («Петушихинский пролом» - С. М.)» (1, С. 27). З. Богуславская расценивает произведение писателя как неудачное, механистически используемое приемы Достоевского.
С ней солидарна исследователь Е. Старикова, написавшая большую вступительную статью к собранию сочинений Леонова в 9 тт, вышедшему в 60 г.: «Зависимость образов и некоторых идей «Конца мелкого человека» от Достоевского настолько очевидна, что в данном случае правильнее говорить не о влиянии, а о сознательных литературных реминисценциях Леонова, открыто сопоставляющих новый жизненный материал с известными уже читателю художественными решениями. <…> Но любая литературная реминисценция, как бы ни была она талантлива, не заменит собственных художественных решений, продиктованных всей совокупностью сложных проблем современности.
Ведь в то самое время, когда гости доктора Елкова мучались ощущениями собственной неполноценности, как раз тот самый безвестный Ванька, о котором спорят Лихарев и ферт, проливал кровь «за землю и волю». И вопросы, которые так страстно-сосредоточенно, но умозрительно ставились в повести Леонова, в действительности могли решаться и решались на полях сражений, на первых субботниках, на строительствах первых советских электростанций. Современный художник не мог без ущерба для глубины и правдивости своего произведения не учитывать освещения, падавшего на его натуру с широких просторов жизни. Но именно этой ограниченностью грешила повесть «Конец мелкого человека». Не соотнеся мира Елкова-Лихарева с миром больших свершений, новых широких горизонтов, Леонов сам замыкался в заколдованном круге своих больных, ущербных персонажей, и образы, в которых столько отрицания, столько неприятия мещанско-интеллигентских, «мезозойских» настроений, приобретали в произведении самодовлеющую, преувеличенную значимость» (25, С. 12).
Мы представили здесь только два взгляда, выражающих по сути одну мысль, однако это типические оценки «Конца мелкого человека» в советском литературоведении. К сожалению, нам удалось найти лишь одну статью современного литературоведа, анализирующую именно эту повесть уже под другим углом зрения.
Итак, позволим себе достаточно большую цитату. Л. П. Якимова отмечает: «Текущая критика, а по инерции и более позднее литературоведение закрепили за повестью роль произведения, узаконившего исключительную власть революции лишать права на жизнь тех, кто не понял или не принял ее великих целей и, следовательно, подпал под категорию «мелких». Не усвоившие суровых правил выживания в условиях произведенного «перекувырка», люди, подобные главному герою повести - ученому-палеонтологу Федору Андреевичу Лихареву или его сестре Елене Андреевне, обречены на вымирание, и их «конец» должен быть воспринят как онтологически оправданный и закономерный. Жестокой логикой революционного отбора они безоговорочно причисляются к сонму «лишних» и «бывших», к обитателям человеческого «паноптикума», «трюма жизни», исторической «подворотни». Само социальное положение этого круга людей как бы автоматически отождествляется с их судьбой, исторической предопределенностью: «Леонов впервые показал гибель и распад старой интеллигентной подворотни дней революции, он ввел нас в паноптикум «мозга» страны. Образы Лихарева, Елкова, Кромулина, Титуса, Водянова, Елены, хотя и навеяны Достоевским, но правдивы, художественно верны и убедительны. В частности, художник подвел черту и нашей российской интеллигентской достоевщине» (цитата по: Воронский А. Литературные портреты.1928. Т.1. С.497 – С. М.). Так читалась повесть в 20-е годы, и из всех оценок этого времени ощутимо проступает стремление критиков не заметить ее исследовательской, вопрошающей интонации, поставить на ее место утвердительно-безоговорочную. Удивительно, но оценочный курс повести не изменился даже и в приближении к нашему времени, о чем свидетельствует вступительная статья к издававшемуся в восьмидесятые годы собранию сочинений Леонова в 10 томах, в целом весьма содержательная и во многом даже опередившая время. В отношении же повести «Конец мелкого человека» инерция литературно-критической мысли работала безотказно: и по мнению О. Михайлова, Леонов «показывает нам, говоря словами Горького, «какой гнилью нагружена душа» подобных личностей, оставшихся в наследстве от старого общества» (цитата по: Михайлов О. О. О Леониде Леонове // Леонов Л. Собр. соч.: В 10 т. М., 1981. Т.1. С.9. – С.Р.).
Без преувеличения можно сказать, что ни одно из произведений Л. Леонова не было прочитано и истолковано так противоположно его истинному смыслу, как эта повесть, авторский замысел которой состоял вовсе не в том, чтобы признать историческую неизбежность, и тем более оправданность «конца» личностей, подобных брату и сестре Лихаревым, а в том, чтобы заставить задуматься над сутью избранного курса жизнестроения, оправдывающего классовый геноцид, увидеть конкретно-исторический лик «лихой поры» в общем контексте исторических судеб человечества, непрерываемых поисков путей к изменению мира. Пафос повести не обличительно-критический, а философский. Отличительную особенность ее поэтики составляет то, что, принадлежа к числу ранних, она в постижении ее внутреннего смысла даже более, чем позднее написанные произведения, обнаруживает значимость подтекста и «второй композиции» (30, С. 19).
Сразу оговоримся, что связи Леонова с Достоевским мы не рассматриваем в данной работе, хотя, безусловно, будем иметь их ввиду. Н. А. Грознова в научных очерках о Леонове уделяет главное внимание осмыслению традиции Достоевского у Леонова. Исследователь рассматривает движение этой традиции в публицистике писателя 20-70-х годов, отчасти в ранних произведениях, в «Барсуках» и в Воре» (7). В. П. Крылов в книге «Проблемы поэтики Л. Леонова (психологический анализ) также большое место уделяет интертекстуальным связям писателя(14). В. А. Ковалев в монографии «Реализм Леонова» обстоятельно исследует горьковскую традицию в текстах автора (12).
В заключение дадим высказывание исследователя Л. П. Якимовой:
«Л. Леонов не полемизирует с великим писателем и не берет его в судьи, он вводит его в общее диалогическое пространство повести на равных, предоставляя роль критерия истины нарисованной картине, начиная «с того самого дня, как над Россией прозвенело стальное крыло небывалых сотрясений, и понеслась она из мрака в иную, огнедышащую новь, где, подобно быкам, ревут громовые трубы, земля стала в двенадцать раз быстрей обращаться вокруг солнца, а дома и люди, по той же причине научились стариться скорее ровно в двенадцать раз…» (30, С.22-23)