Особенности использования языковых средств и приёмов при создании поэмы "Мёртвые души" Н. В. Гоголя

2.2. Своеобразие поэтических средств в изображении пейзажа в поэме "Мёртвые души" Н.В.Гоголя
Проблема сюжетно-композиционной организации произведений была актуальной для Гоголя на протяжении всей его писательской деятельности. Об этом свидетельствует тщательная работа над художественной формой каждой его книги (деление циклов на части, на главы), особое внимание к названиям произведений, глав, сопровождение их эпиграфами, авторскими замечаниями и т. д. О том, что Гоголь специально думал о структуре и содержании каждой своей работы, говорят многочисленные письма писателя, особенно друзьям, литературным деятелям, а также его статьи, записные книжки, эстетические сборники.
О сюжетно-композиционной организации гоголевских произведений написано немало исследований. Новый поворот в осмыслении этого вопроса открывает концепция природоописаний Гоголя. Анализ гоголевских пейзажей, природных мотивов, отдельных образов природы во всем их многообразии позволяет глубже понять своеобразие авторского замысла, который скрыт в сюжете и композиции отдельных повестей, циклов. Итоговую книгу Н. В. Гоголя, вбирающую в себя все элементы гоголевской поэтики, представляющую собой синтез нравственных и эстетических поисков художника, также нельзя рассматривать вне определяющей проблемы взаимообусловленности природоописаний и сюжетно-композиционного устройства.
Традиционно у Гоголя чрезвычайно значимым оказывается заглавие произведения. Поэма имеет двойное название «Похождения Чичикова, или Мертвые души», что говорит о двойном сюжете. Первая часть названия указывает на реальное «путешествие» главного героя произведения, это сюжет чичиковских похождений с целью покупки мертвых душ, вторая часть - на нравственную, философскую проблематику книги, связанную, прежде всего, с образом автора. Сама форма заглавия - оксюморон - обращает внимание на использование антитез и антиномий как средств воссоздания картины современной жизни и бытия в целом, где космос души прорывается сквозь хаос омертвевшей материи. «Авторский» сюжет, сконцентрированный, как известно, в лирических отступлениях книги, захлестывает мощной энергией прорыва к идеалу, к космическому прозрению. Таким образом, две сюжетные линии: эпическая и лирическая определяют все устройство поэмы, и формальное, и содержательное. «Их взаимодействие, - отмечает В. Ш. Кривонос, - должно дать ответ на вопрос - какая из картин является истинной».
Очевидно, что теснейшим образом связаны с первой главой последние пять глав. Они - о пребывании главного героя, П. И. Чичикова, в губернском городе N. Для нас главным критерием, объединяющим эти главы, является «городской» пейзаж. Его структура: от картины городской природы в 1-й главе, где есть сад, деревья, к фиксации природных образов в пространстве города в последующих городских главах - свидетельствует о деградации представленного мира, его движении к разобщенности, пошлости, утрате первородных связей. Отсюда такая особенность построения поэмы: чем меньше уделяется внимания описанию городской природы, тем больше нарастает объем и роль природоописаний в лирических отступлениях произведения. Пик деградации реального мира, дошедшего до саморазрушения (что подтверждает полное исчезновение пейзажа из повествования), и одновременно градации авторской системы ценностей, о чем свидетельствует «идеальный» пейзаж в лирических отступлениях, наблюдается в 11-й главе поэмы. Это позволяет нам говорить о соотношении 1-й и 11-й главы поэмы и о композиционной раме повествования.
Первая и последняя главы поэмы соотнесены между собой, как мы уже сказали, по типу пейзажа («городской» пейзаж - хронотоп). Прорисованный в первой главе, он почти без изменений, однако с усилением трагического звучания, появляется в последней. Нарастание трагизма подчеркивается и нумерацией глав (1 - 11), и номинацией города. В первой главе Чичиков приезжает в город NN. в последней герой покидает город, обозначенный одной латинской буквой N. Возможно, такое несовпадение в наименовании города является случайной авторской ошибкой, однако, следуя логике сюжетно- композиционного устройства поэмы, этот факт кажется неслучайным. Здесь действует принципиальный для всего строя поэмы гоголевский принцип алогизма, чрезвычайно ярко проявляющийся в природоописаниях поэмы. Значимость первой главы, задающей ключ к прочтению произведения вообще, связывающей эпический и лирический сюжет повествования в единый текст, концентрируется в названии самого места действия через наименование NN. «Городские» главы второй части поэмы демонстрируют дробность и хаотичность мира города, измельчание нравов современного человека, искажение природного пространства и природы самого человека. Эта тематика «городских» глав заложена в наименовании самого города, утратившего важную свою сущность. Теперь это город N (и цифровое обозначение последней главы как бы распадается: единица раздвоилась -1 и 1).
Последовательное распадение природного мира, замкнутого в рамках городского пространства, от 1-й главы до 11-й, выразилось в нарастающем затруднении «распознавания» природы, которая напоминает о себе лишь отдельными образами, деталями, ассоциациями.
В 1-й главе пейзаж-хронотоп воспроизводится путем фиксации внимания читателя на отдельных локусах, имеющих тенденцию к суживанию пространства: улицы города - городской сад - гостиница - губернаторский дом. Точками «городского» пейзажа-хронотопа в 7-й главе являются городская площадь, присутственные места, в 9-й - дом «приятной дамы» и дом дамы, «приятной во всех отношениях», в 11-й главе - улицы, заборы, мостовая, шлагбаум, предвещающий конец города. Разные точки пространства объединяются в систему «городского» пейзажа с помощью одних и тех же эпитетов, которые становятся оценочными.
Так, отрицательная оценка уже в 1-й главе распространяется на следующие определения с семантикой пространственного обозначения: бесконечный, широкий («бесконечно широкие улицы», «широкие, как поле, улицы»), нескончаемый, длинный («нескончаемые деревянные заборы»; гостиница «очень длинна», «длинные деревянные заборы»), затерянный, «пустынный» («дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы»); с семантикой цвета: желтый («вечная желтая краска»; «била в глаза желтая краска на каменных домах), серый («скромно темнела серая»), темно-красный («темно- красные кирпичики»), «тощее освещение», темный, грязный («потемневшие от лихих холодных перемет), «грязноватые уже сами по себе»); с семантикой качества: каменный (каменные дома), деревянный (деревянные дома, деревянный тротуар, деревянные заборы, «деревянная галерея»), масляный, потемневший, залосненный, закопченный, копченый (залы, «выкрашенные масляной краской, «закопченный потолок», «копченая люстра»). Везде подчеркивается нарушение чувства меры, нормальной логики.
Однако «городской» пейзаж в 7-й главе наполняется новыми объектами, например, обозначается его центр - это городская площадь. Она выделена в тексте эпитетами, поданными как синонимы, но таковыми отнюдь не являющимися: «уединенная, или, как у нас выражаются, красивая площадь». Главное здание этого пространства, «где находились присутственные места», обозначено через такие определения: «большой», огромный, «весь белый, как мел» (вновь подчеркивается дисгармония, диспропорции), не менее показателен и эпитет «каменный».
Дом «приятной дамы» в 9-й главе поэмы - «оранжевый деревянный с голубыми колоннами». Здесь те же приметы городского пейзажа: сочетание несочетаемых цветов (оранжевый, т. е. желтый и красный - цвет кирпичных домов, выделенный в 1-й главе, и голубой); деревянный как символ живого, но и непрочного одновременно (по сравнению с каменным, вечным, но мертвым). Дом «дамы приятной во всех отношениях» тоже деревянный, он темно-серого цвета, «с узеньким палисадником, за решёткою которого тоненькие деревца побелели от никогда не сходившей с них городской пыли».
Мотив света выделяет в пространстве города 1-й главы губернаторский дом («дом был так освещен, хоть бы для бала»). В «городском» пейзаже 1-й главы данный мотив напоминает о его «петербургской» трактовке (ср. НП (Невский проспект)). Чрезмерность, искусственность освещения дома (здесь, как и в повести НП, важен образ фонаря) подчеркивается при помощи эмоционально-экспрессивных словосочетаний: «страшный блеск», «все было залито светом», «белый сияющий рафинад». Контраст этой рафинадной белизны с черным цветом, который вводится вместе с природными образами мух (символ суеты и тщетности мира, знакомый читателю), придает данному городскому пейзажу негативный характер. Усиливается эта оценка приемом сгущения образов, нагромождения однородных предметов, который к тому же переплетается с метонимией и олицетворениями (мухи - черные фраки, «черные фраки носились врознь и кучами», «воздушные эскадроны мух <...> где густыми кучами».
В 7-й главе негативная оценочность сияющего белого цвета получает особую экспрессивность за счет утверждения идеала через сатирическое отрицание антиидеала.
Традиционная символика белого цвета ведомственного здания обыграна с помощью сравнения «как мел», что подчеркивает неестественную яркость цвета. Значимо и авторское объяснение выбора такого цвета для ведомственного здания: сделано это «для изображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей». Интерьер «ведомственного здания», снаружи «белого, как мел», также показателен. Его основные характеристики: темнота и грязь («темный коридор», «взор их не был поражен чистотою», «то, что было грязно, так и оставалось грязным, не принимая привлекательной наружности»).
В остальных «городских» главах поэмы находит свое воплощение гоголевский прием обрисовки образа путем концентрации одного главного свойства, выделенного с помощью образов природы. Немедленное выполнение приказа уподобляет чиновников «трудолюбивым пчелам», образ полицмейстера выделен образом рыбы, но не живой, а приготовленной для еды. На его столе рыбное изобилие - белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки и т. д. Все это для полицмейстера является «произведением природы».
В главе 8-й, не менее важной в плане сюжетного построения поэмы, образами природы выделены действующие лица и события, преломляющие сюжет всей книги. Бальное действие воплощается в образе кучи, губернаторская дочка, ставшая предметом любования Чичикова и послужившая началом перемены в отношении к герою со стороны женской половины города, оттеняет этот образ. Ее лицо «только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, все, что ни есть: и горы, и леса, и степи, и лица, и губы, и ноги...».
Акцент на внутреннем состоянии присутствующего на балу героя также сделан при помощи образов природы: «Он стал чувствовать себя <...> точь-в-точь как будто прекрасно вычищенным сапогом вступил вдруг в грязную, вонючую лужу».
Наконец, еще одна важная для развития сюжета фигура 8-й главы - помещица Коробочка - также обозначена в главе образами природы: ее приезд сопровождает лай собак, ее экипаж «был скорее похож на толстощекий выпуклый арбуз, поставленный на колеса. Щеки этого арбуза, т. е. дверцы» носили «следы желтой краски...», т. е. цвета, абсолютно неестественного для данного плода.
Взаимосвязь 8-й и 9-й главы обозначена композиционно: «Разговор сей... но пусть лучше сей разговор будет в следующей главе». Поэтому вполне логично прочтение этой главы в том же ключе, что и предыдущей. И действительно, уже завязка 9-й главы демонстрирует значимость природных образов в построении сюжета и композиции главы. Характерно само пространство, где происходит важнейшее событие рассматриваемой главы - разговор двух дам о Чичикове и его афере. Это дом с «мелькающими» в окнах «горшками с цветами», с не прекращающим раскачиваться в клетке попугаем и спящими беспробудным сном двумя собачонками. Впоследствии выясняется, что одна «беспрестанно путается в собственной шерсти», у другой неестественно «тоненькие ножки», они с лаем «понесли кольцами хвосты свои вперед! пою», где в то самое время «просто приятная дама» распутывала «длинные хвосты» своего модного платья. Поведение собачонок будет описываться параллельно поведению дам: они «звонко» целуются и вскрикивают - собачонки лают; дамы отправляются в гостиную - «вслед за ними побежали, ворча, мохнатая Адель и высокий Попурри». Переход разговора двух дам к главной теме - к загадочной персоне Чичикова - выделен следующим образом: «слова, как ястребы, готовы были пуститься в погоню одно за другим...». Еще одна кульминация их разговора: разоблачение чичиковского плана - выделена мотивом вслушивания.
Наконец, и биография Чичикова, как одного из главных героев поэмы, имеющего свою сюжетную линию, выделена в строении последней главы с помощью образов природы. Так, о трудном детстве героя узнаем из весьма краткого повествования: «жизнь при начале взглянула на него как-то кисло-неприютно, сквозь какое-то мутное, занесенное снегом окошко». Наметившаяся перемена в жизни героя связана «с первым весенним солнышком и разлившимися потоками». Новая жизнь в городе обозначена знаковыми топосами ямы, «узкого переулка, всего стремившегося вниз, запруженного грязью». Сопровождает Чичикова и значимый для Гоголя образ животного мира - мышь: герой «добился наконец до того, что мышь становилась на задние лапки, ложилась и вставала по приказу, и продал потом ее тоже очень выгодно».
Таким образом, особую роль играют образы природы в сюжете произведения, где лицо или событие, выступающее на первый план повествования, подается через отдельные природные фрагменты, образы, эпитеты, используемые прежде Гоголем для обрисовки природного мира.
Главы со 2-й по 6-ю описывают посещение героем помещиков, причем каждому из них отводится отдельная глава. При похожей, на первый взгляд, структуре главы различны именно по построению. «Легкие отклонения от стройности можно увидеть уже во внешнем рисунке глав», - пишет Ю. В. Манн²⁶. Описание дороги в поместье и из него, погоды, деревни, помещичьего двора и дома (снаружи и внутри), сада, окружающих владений - эта парадигма, как правило, составляет природоописание каждой отдельной главы. Однако всякий раз обнаруживается «недостача» хотя бы одного элемента этой системы, благодаря чему природоописания в отдельно взятой главе индивидуализируют характеристики помещика. Вместе с тем, таким образом нагнетается общая атмосфера алогизма, дисгармонии.
Поскольку описания природы от главы к главе выстраиваются в определенную систему, постольку они позволяют глубже понять сущность русского человека вообще, увидеть общечеловеческие принципы его жизни и те, что характерны для современной Гоголю России. Именно поэтому автор постоянно сопровождает описание дома помещика (как символа души) изображением того, что окружает этот дом. В связи с этим в повествование входят пейзажи, образы и мотивы природы, традиционные: для поэтики Гоголя.
Так, во второй главе последовательно и довольно подробно описана дорога в Маниловку, с кочками и ельником, «низкими жидкими кустами молодых сосен», «обгорелыми стволами старых», с «диким вереском и тому подобным вздором» по обеим сторонам. Далее в деталях описан господский дом, стоявший «одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам». Ландшафт вокруг дома включает в себя «покатость горы», одетую «подстриженным дерном», разбросанные «по-английски две- три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций, пять-шесть берез», которые «небольшими куполами кое- где возносили свои мелколистые жиденькие вершины», беседку «с плоским куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления», пруд, «покрытый зеленью». При описании деревни отмечено, наряду с количеством и «качеством» крестьянских изб, отсутствие хотя бы одного деревца «или какой-нибудь зелени». Сосновый лес «темнеет» поодаль, да и то «скучно-синеватым цветом». Есть и указание на погоду: «день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат». Есть и очень яркое описание петуха - «предвозвестника переменчивой погоды, который, несмотря на то, что голова продолблена была до самого мозгу носами других петухов по известным делам волокитства, горланил очень громко и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки». При этом в главе о Манилове отсутствует описание двора.
3-я глава начинается с подробного и объемного описания погоды: «удар грома», «все небо было совершенно обложено тучами», «пыльная дорога опрыскалась каплями дождя», «громовой удар раздался в другой раз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра», «дождь <...>, казалось, зарядил надолго». Собственно ливень и явился одной из причин изменения планов Чичикова (и нового сюжетного поворота в поэме). Следующий природный мотив - собаки, собачий лай - «приводит» чичиковскую бричку в поместье Коробочки. «Уже по одному собачьему лаю, составленному из таких музыкантов» и уподобляемому хору, герой предположил, что «деревушка была порядочная». И действительно, наутро герой был удивлен и «порядочным» размером деревни («Да у ней деревушка не маленькая», - сказал он), и «порядочным» ее состоянием. Притом, что «крестьянские избы» «были выстроены врассыпную и не заключены в правильные улицы», они «показывали довольство обитателей».
По причине того, что герои приехали в именье Коробочки ночью и в дождь, в главе отсутствует описание внешнего вида дома и окружающего дом ландшафта, хотя очень подробно описан интерьер и «узенький дворик», который «весь был наполнен птицами и всякой домашней тварью». За забором «небольшого дворика, или курятника» герой увидел не сад, а «пространные огороды с капустой, луком, картофелем, свеклой и прочим хозяйственным овощем». Впрочем, «по огороду были разбросаны кое-где яблони и фруктовые деревья», но они накрыты сетями «для защиты от сорок и воробьев».
В построении 4-й главы принципиальное значение имеет отсутствие практически всех элементов парадигмы природного мира поэмы. Здесь нет описания погоды, деревни, сада, внешнего вида помещичьего дома. Описание дороги в имение Ноздрева заменяется жизнеописанием героя: «Деревня Ноздрева давно унеслась из вида, закрывшись полями, отлогостями, пригорками...». Отсутствие пейзажа восполняется за счет описания двора помещика, где гости «обсматривали» конюшню, «пустые стойла», собачий двор, «пруд, в котором, по словам Ноздрева, водилась рыба такой величины, что два человека с трудом вытаскивали штуку». Важное значение в природоописании главы приобретают образы животных, которые позволяют оценить внутреннее содержание помещика, определить его место в иерархии мироздания. Но не менее важно и раз движение границ разоренного ноздревского поместья до «бесконечности» природного пространства, границами которого становятся поле и синеющий вдали лес.
Природоописание 5-й главы складывается из детального описания дерев Собакевича, внешнего и внутреннего устройства дома, где природные образы, детали становятся способом характеристики человека. Деревня помещика показалась Чичикову «довольно велика», с двух сторон она окружена дикой, нетронутой природой: «два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее, другое светлее, были у ней справа и слева». И «деревенские избы мужиков», и колодец были срублены из самого прочного природного материала: крепкого дуба. Внутри этого «лесного» пейзажа и находится помещичий дом «с мезонином, красной крышей и темно-серыми или, лучше сказать, дикими стенами». Он окружен «крепкою и непомерно толстою деревянною решеткой». Двор с конюшнями, сараями и кухнями из «полновесных и толстых бревен», определен «на вековое стояние».
Мотив дерева, образы птицы (в комнате «висела клетка, из которой глядел дрозд темного цвета с белыми крапинками») и медведя (Собакевич «показался весьма похожим на средней величины медведя», «фрак на нем был совершенно медвежьего цвета», «в углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь!» и т. д.) становятся определяющими в описании интерьера и самого хозяина дома. Однако в системе природоописания 5-й главы не достает описания сада и погоды. По дороге к Собакевичу и от него Чичиков не замечает окружающую его природу.
В 6-й главе представлены практически все элементы системы природоописания помещичьих глав, кроме описания погоды. О том, что «плюшкинская» глава занимает центральное место и в композиции, и в проблематике поэмы, говорят практически все исследователи. Поэтика природоописания этой главы подтверждает эту мысль. Дорога к дому помещика ведет через «бревенчатую мостовую», на которой «бревна, как фортепьянные клавиши, подымались то вверх, то вниз», и деревню, ветхость которой выдавали дома, сложенные из темных и старых бревен, сквозившие, как решето, крыши, «клади хлеба, застоявшиеся, как видно, долго», «две сельские церкви, одна возле другой: опустевшая деревянная и каменная, с желтенькими стенами, испятнанная, истрескавшаяся». «Господский дом», глядевший «дряхлым инвалидом», покрытый «зеленой плесенью» снаружи и поражающий беспорядком, холодом внутри, достраивает картину всеобщего запустения. Довершает картину описание сада. Бывший когда-то прекрасным, сейчас он - «старый, обширный», «заросший, заглохший», «выходивший за село и потом пропадавший в поле». Отдельное место занимает изображение плюшкинского двора, представляющего собой «толпу строений: людских, амбаров, погребов, видимо ветшавших».
Таким образом, природоописание «помещичьих» глав демонстрирует, что логика, система в его построении есть, но всякий раз «недостаточность» какого-то элемента системы приводит к тому, что эта логика нарушается. Во всех пейзажах сделан свой акцент, но за счет этого из общей системы что-то оказывается выпущенным.
Например, особенность маниловской усадьбы передана через бесполезное нагромождение и смешение разноплановых элементов: английского («разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций») и русского стилей («пять-шесть берез небольшими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины»), бытового («беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами») и бытийного (купол, «Храм уединенного размышления»), природного (березы, «пруд, покрытый зеленью», «сосновый лес») и человеческого (клумбы, «серенькие бревенчатые избы»). Резюмирует этот «идиллический» псевдопейзаж описание погоды, в котором и описание, и погода превращаются в мираж. Все это проектируется на характеристику Манилова, раскрывающего в поэме тип людей, названный повествователем «люди так себе, ни то ни се, пи в городе Багдан ни в селе Селифан».
Глава 3-я, посвященная помещице Коробочке, отличается от других не только своей хронотопической структурой (с помощью «пейзажа - хронотопа» очень подробно представлена дорога к помещице и от нее), но и особым типом пейзажа - «бурным», на что указывают и образы природы (гром, тучи, дождь), и звуковой ряд («удар грома», «громовой удар раздался в другой раз громче и ближе», дождь «барабанил»), и смысловой градационный ряд («дорога опрыскалась каплями дождя», «дождь хлынул, как из ведра», «хлестал», «зарядил надолго», «лежавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь»). Ливень, дождь, грязь, лужи - вот составляющие этого пейзажа, связанного с мотивом вода.
В целом, образ Коробочки выделен как собирательный образ утопающего человека, даже не задумывающегося об очищении, возрождении. Поэтому в описании дома-двора помещицы выделены образы животных («лихие собаки» встретили Чичикова во дворе Коробочки, «свинью с семейством» и «всякую домашнюю тварь» видит герой из окна спальни, с боровом сравнивает Настасья Петровна Чичикова, измазавшегося в грязи), домашних птиц (в доме Коробочки развешаны «картины с какими-то птицами», «индейский петух», индейки, куры, цыплята уподобляют «небольшой дворик» курятнику), насекомых (мухи стали причиной пробуждения героя в доме помещицы, упоминаются в главе и хлопоты, связанные с приготовлением меда: «ездили, пчел морили, кормили их в погребе целую зиму»). Атмосфера дома Коробочки наполнена хрипеньем, щелканьем, шипеньем.
Усадьба Собакевичей демонстрирует грубое вмешательство в жизнь природы в угоду материальных потребностей человека. Все в поместье Собакевича: и дом хозяина, предметы его быта, и крестьянские избы, даже колодец - были сделано из самой крепкой породы дерева, дуба, «какой идет только на мельницы да на корабли». Повествователь замечает, что многочисленные блюда, поданные к столу, приготовлены за счет уничтожения природного мира. Например, «няня, известное блюдо, которое подается к щам», «состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками», последовательно за столом появляются «свиные котлеты», «бараний бок». Сам помещик привык видеть на своем столе «всю свинью», «всего барана», «всего гуся».
Напомним, что каждая глава первой части поэмы прочными нитями связана с вводной. Мотивы, образы или просто определения, первоначально заявившие себя и получившие авторскую оценку в «городском» пейзаже первой главы, в дальнейшем активно используются при характеристике всех персонажей и мира, их окружающего. Так, первое впечатление от помещика Собакевича - «сапог исполинского размера». Синонимичные определения к этому образу «бесконечный», «нескончаемый», «длинный», «широкий» уже получили отрицательную оценку в «городском» пейзаже 1-й главы. Далее в 5-й главе о деревне Собакевича сказано «велика», о решетке, окружающей двор - «непомерно толстая», о лице жены - «длинное, как огурец», о лице хозяина - «круглое, широкое, как молдаванские тыквы» и т. д.
В структуре замкнутого круга, в которую складываются главы со 2 -й по 5-ю, с точки зрения природоописаний, особую смысловую нагрузку несет глава 4-я, находящаяся в самом центре композиционного круга, а также глава 6- я, являющаяся заключительной для первой части поэмы и одновременно переходной от поместных глав к городским. 4-ая глава посвящена Ноздреву и выделена отсутствием всякой логики в устройстве его поместья, которое не имеет даже границ. Окружающий помещика мир скуп в своем естественном, природном выражении. Однако именно в этой главе находим нагромождение образов животных, насекомых, что всегда у Гоголя характеризовало тип бездушных людей, нравственно опущенных до состояния тварного мира.
Неслучайно, осматривая поместье Ноздрева, гости посещают сначала конюшню, «где видели двух кобыл, одну серую в яблоках, другую каурую, потом гнедого жеребца, на вид и неказистого...», потом «пустые стойла», где вместо лошадей «видели козла», затем «Ноздрев повел их глядеть волчонка», который вопреки своей природе, сидел «на привязи». Среди «всяких собак, и густопсовых, и чистопсовых, всех возможных цветов и мастей», Ноздрев чувствовал себя «совершенно как отец среди семейства». На его поле «русаков такая гибель, что земли не видно», и он даже «сам своими руками поймал одного за задние ноги». Помещик предлагает Чичикову покупку жеребца, каурой кобылы, собаки. Ночью в доме Ноздрева Чичикова «кусали нестерпимо больно» «маленькие пребойкие насекомые».
6-я глава, разделяющая поэму на две равные части, до сих пор вызывает споры среди исследователей-гоголеведов. Мнения расходятся в связи с ответом на вопрос: считать ли Плюшкина высшей степенью деградации человечества или же символом грядущего вочеловечивания и возрождения. Разобраться в этом вопросе и постичь миромоделирующий принцип 6-й главы помогают ее природоописания. Именно в плюшкинской главе мы встречаем «идеальный» пейзаж, очень важный для Гоголя образ сада, мотив естественного света. Именно в этой главе находим и развернутое авторское лирическое отступление, где философия жизни и человека преподносится сквозь призму природных ассоциаций.
Таким образом, эпический сюжет поэмы последовательно разворачивается и в «помещичьих» (1-я часть произведения), и в «городских» главах поэмы (2-я часть). Значимую роль в нем играют природоописания, которые складываются из мотивов, образов, деталей природы, причем их смысл становится понятным в связи с прочтением 1-й главы.
В природоописаниях 11-й главы авторское слово пронзает атмосферу хаоса и суеты и выводит хаос в космос и гармонию бытия. Это чувствуется и в финале, когда бричка превращается в тройку, тройка - в птицу-тройку, езда - в полет, дорога, проложенная по земле - в небо, воздух, вдохновение.
Итак, образы природы лирических отступлений разрушают ограниченность городского и поместного пространства. С одной стороны, образы городской природы обращают финал поэмы к началу, указывают на причины возникновения реального, чичиковского сюжета о современном обществе, с другой стороны, авторские лирические природоописания исключают закрытый финал поэмы.
Безусловно, природоописания в «Мёртвых душах» подчиняются одной главной цели - изобразить всю Русь, все грани русской жизни, русского характера. Поэтому они участвуют в раскрытии индивидуального образа русского помещика, символизирующего тип русского человека, в раскрытии русской действительности в целом, взятой во всей ее сложности. Врастая в лирические отступления поэмы, природоописания указывают на несовершенство земной жизни человека вообще и одновременно на возможность и необходимость прорыва человечества из хаоса действительности к космосу авторской мечты.