Проявленьем

Тема."Гуттаперчивый мальчик" Д. Григоровича: мотивы и конфликт

Исследование ведущих мотивов художественного произведения является одним из путей его изучения, поскольку понятие “мотив” как литературоведческая категория помогает выявить идейно-художественное своеобразие произведения, дать более полную характеристику персонажей.
Мотив – термин, обозначающий минимальный значимый компонент повествования, простейшую составную часть сюжета. В качестве мотива могут выступать ситуация, предмет или состояние персонажа, повторяющиеся на протяжении произведения.
В повести Д. Григоровича “Гуттаперчивый мальчик” две истории о детях. С одной стороны, история сироты Пети, никому не нужного, становящегося игрушкой в руках акробата Беккера, ребенка, лишенного детства. С другой – история детей графа Листомирова, которые на первый взгляд счастливы, но по сути тоже никому не нужны: ни отцу, ни матери, всецело предоставившей их воспитание гувернантке мисс Блике и своей сестре Соне – приживалке в доме Листомировых.
Две истории о детях объединяет не только событийный уровень (посещение цирка детьми – падение Пети на их глазах – реакция Верочки), но и пронизывающий повесть мотив неестественности, кукольности, автоматизма.
Повесть начинается описанием метели, которая вносит ощущение путаницы, сумятицы, “смятения чувств” и, как природная стихия, включается в круговорот Масленицы – последнего игрового, фарсового, балаганного празднества перед Великим постом – и фарсу же противостоит, напоминая о грозных силах природы, о возмездии за грехи, о смерти. Сумятица метели сродни суете и давке, которые царят на площади против цирка: люди застигнуты метелью врасплох. “Масленица бесспорно владеет таинственной силой” – и это касается не только страсти к “увеселениям и зрелищам всякого рода”. Она по природе своей двойственна: с одной стороны, она связана с праздником в честь языческого бога плодородия и скотоводства Волоса (Белеса). С другой – сохранившись после принятия христианства, она была переосмыслена православной церковью как религиозный праздник под названием сырной, или “мясопустной”, недели перед Великим постом.
В повести Д. Григоровича пятый день Масленицы тоже двойствен: солнце, сияющее с утра, внезапно сменяется метелью, густым снегом, когда “ничего нельзя было разобрать на улице” – и радость петербургского населения от солнца заменяется ворчливостью и рассерженностью.
Цирк, со стороны напоминающий волшебный мир (блеск, музыка, огни, радость, развлечение – именно так его воспринимают дети графа Листомирова), на самом деле является трудной работой, и в нем ничего не напоминает о блестящем представлении, которое видят зрители. Здесь важна сама семантика слова: представление – это игра, в которой человек перестает быть самим собой, он потешает зрителей, а как и какой ценой – смотрящим совсем не важно. В цирке за внешним весельем – страдания, боль, невидимые муки и слезы. Недаром автор замечает, что “все здесь напоминало частые и страшные случаи ушибов, перелома ребер и ног, падений, сопряженных со смертью...”. Да и само описание опустевшего помещения не вызывает чувства радости – напротив, писатель акцентирует внимание на мутновато-желтом (совсем не радостном!) пятне арены, пишет о том, что верхние окна, “затемненные снаружи пасмурным небом, залепленные наполовину снегом <...> проглядывали вовнутрь как сквозь кисель, сообщая настолько свету, чтобы нижней части цирка придать еще больше сумрака”. Мы видим изнанку праздника: беспорядочно сваленные приспособления, декорации, костюмы, грубый грим на лицах, толчею, а главное – неестественные, корыстные отношения, которые убивают человеческое не только морально, но и прямо, физически.
Воплощением этих сил становится акробат Беккер – человек-машина, автомат, не знающий жалости и сострадания. “Он казался не столько отлитым в форму, сколько вырубленным из грубого материала, и притом грубым инструментом”. Он всегда доволен собой, любуется своим телом, своими искусственными кудрями и думает, что все должны любоваться тем, какой он сильный, как он правильно живет. А если заставляет работать ребенка, так это тому только на пользу: быстрее привыкнет, будет иметь профессию, выбросит из головы ненужное. Он старается довести до автоматизма упражнения и приемы, которые должен выполнять Петя. Но мы видим, как в этом стремлении Беккер почти в прямом смысле ломает мальчика: чего стоит описание того, как происходила “проба на гибкость”: “...акробат неожиданно поставил мальчика на колена, повернул его к себе спиною и начал выгибать ему назад плечи, снова надавливая пальцами между лопатками, когда голая худенькая грудь ребенка выпучилась ребром вперед, голова его опрокинулась назад и весь он как бы замер от боли и ужаса...”. Примечательно, что Петя не хочет в цирк, он боится, и лишь детское любопытство помогает ему привыкнуть к цирку, но не к автомату Беккеру.
Не менее важно и то, что для цирковой жизни бездушный Беккер органичен, ведь он, в сущности, так же безжалостно эксплуатирует Петю, как и режиссер – других артистов: уставшая наездница Мальхен по приказанию режиссера вынуждена участвовать в представлении, а бедному Пете Беккер запрещает прогуляться.
Автоматизм определяет и обычную жизнь семьи Листомировых. Стремление графа к порядку само по себе не означает ничего дурного, однако постепенно он перестал видеть людей. Важно лишь то, чтобы раз и навсегда определенный им порядок не нарушался. С его точки зрения поведение Верочки неправильно, следовательно, нужно запретить ее импровизации, исключить все то, что отклоняется от “нормы”.