Птичка певчая

Кушадасы, 2 апреля.
Три дня тому назад нам вернули школу. После пятимесячного
перерыва начались занятия. Но к чему? Уже конец года.
Весна. Классы наполнились ярким солнечным светом. На стенах
колышутся зелёные волнистые полосы — то «зайчики», отражённые
зеркальной гладью Средиземного моря. Ни у детей, ни у взрослых нет
желания работать.
Старшая учительница ни за что не хотела оставаться в Кушадасы.
Месяц тому назад её перевели в другой город. На её место назначили
меня. Прежнюю должность «старшей учительницы» упразднили, и
теперь я считаюсь «мюдюре». Но я не радуюсь, мои коллеги-
учительницы начали на меня косо посматривать. Нельзя сказать, что
они очень культурные и образованные люди, но всё-таки надо уважать
их возраст; у каждой за плечами, говоря языком чиновников
министерства образования, стаж в пятнадцать — двадцать лет.
Наверно, и я бы на их месте обиделась, если бы в один прекрасный
день надо мной поставили маленькую девчонку, которая годится мне в
дочери.
В начале марта Хайруллаха-бея перевели на пенсию. Он человек
богатый, в жалованье не нуждается. Но это его огорчило.
— Сколько раз вот этой рукой я закрывал глаза моим дорогим
медвежатам. Я хотел, чтобы и мои глаза закрыли они, чтобы они
проводили меня в последний путь. Не вышло…
Хайруллах-бей всю молодость посвятил науке и был поистине
кладезь всевозможных знаний. В доме у него хранилась огромная
библиотека, хотя сам он говорил, будто в мире нет ничего бесполезнее
книг, и утверждал, что и те, кто пишет книги, и те, кто их читает, —
остолопы, ничего не понимающие в жизни.
Вчера я пыталась сразить его убедительным доводом:
— Хорошо, но почему тогда вы сами так много читаете и меня
даже подстрекаете к этому?
Столь веский аргумент мог сбить с толку кого угодно. Но
Хайруллах-бей ничуть не смутился, напротив, даже расхохотался и
ответил:

---

— Ты очень ловко заметила, крошка. Но кто тебя заставляет
верить мне?
Не понимаю этого старого доктора. Он в оппозиции ко всему, что
ему дорого. Я даже чувствую: бранясь, он любит меня больше, чем
обычно.
Оставив службу, Хайруллах-бей целые дни проводит дома за
чтением книг. Иногда он надевает свои сапожищи, память об армии,
вешает через плечо, как жандарм, винтовку, садится на Дюльдюля (это
его любимая серая лошадь) и ездит по деревням, лечит крестьян. Дома
остаются его восьмидесятилетняя кормилица и старый садовник,
которого он величает онбаши
[102]
.
Три дня назад доктор пригласил нас с Мунисэ в гости. Настроение
у него было чудесное. Я копалась в его книгах, а он возился с Мунисэ,
отдавая ей серьёзным тоном приказания. Я умирала со смеху, глядя на
них.
— А сейчас, — гремел доктор, — сыграем с тобой в прятки.
Только, чур, не прятаться в непроходимые места! Ты величиной с
пальчик, залезешь куда-нибудь — потом часами ищи тебя. А если
вдруг тебе придётся долго меня искать, не удивляйся, очевидно, я
задремал где-нибудь в укромном уголке.
Через несколько дней надену на Мунисэ чаршаф. Ей исполняется
четырнадцать лет. Ростом она уже с меня. Моя малышка расцвела, как
роза. У неё светло-рыжие, почти соломенные волосы, белое личико,
тёмно-синие глаза, которые меняют оттенок в зависимости от
освещения — утром они одни, вечером — другие. Мунисэ похожа на
сказочную пери, у которой, когда она улыбается, на щеках
распускаются розы, а если плачет — из глаз струится жемчуг.
Хайруллах-бей решительно возражает против чаршафа. Я сама
знаю, что девочка ещё слишком мала. Но что делать? Я боюсь. Кое-кто
из знакомых говорит: «Феридэ-ханым, пора уже прятать Мунисэ от
мужских глаз, а то ты преждевременно станешь тёщей».
На сердце у меня неспокойно. Я радуюсь и злюсь. Недаром
говорят, что тёщи злы.
Вчера, когда мы возвращались из школы, я обратила внимание на
симпатичного школьника лет шестнадцати — семнадцати, который
шёл по противоположной стороне. Мне показалось странным, что
юноша посматривает на нас. Я украдкой взглянула на Мунисэ. И что

---

же я увидела! Противный рыжий скорпион исподтишка дарил улыбка
молодому человеку. Я была так поражена, что едва не лишилась чувств
прямо на улице. Дёрнув негодницу за руку, я принялась ругать её.
Мунисэ ни в чём не сознавалась, но, увидев, что я ни капли ей не верю,
притворно захныкала. Вот хитрая, ведь знает, что я не переношу слёз и
могу сама разреветься.
Я сказала:
— Знаю, как тебя наказать! Я купила на базаре тёмно-зелёный
шёлк и начала шить тебе чаршаф.
Сегодня утром мы опять поссорились с Мунисэ из-за розового
масла. Несколько месяцев назад я в разговоре между прочим
упомянула, что очень люблю розовое масло. Через три дня старый
доктор раздобыл где-то маленький флакончик и принёс мне. Я очень
экономно его расходую, трясусь над каждой каплей. Но моя шалунья
словно сошла с ума. Стоит её на час оставить дома одну, как все
комнаты начинают благоухать. Я выговариваю ей, а она отказывается:
«Не брала, абаджиим, клянусь аллахом!»

---