Случалось участливо заглянуть в лицо беспомощного, подавленного горем бедняка

Глава XXXVIII
Поселившись у Дженни, Герхардт немедленно приступил к исполнению многообразных обязанностей,
предназначенных, по его мнению, специально для него.
Он взял на себя заботу об отоплении и об участке, не допуская и мысли о том, чтобы чужому человеку
платили жалованье, когда сам он сидит без дела.
Деревья вокруг дома в безобразном состоянии, заявил он дочери.
Нужно достать пилу и садовый нож, и весной он ими займется.
В Германии понимают толк в таких вещах, а эти американцы — беспомощный, непрактичный народ!
Затем Герхардт потребовал гвоздей и столярных инструментов и постепенно отремонтировал все
шкафы и полки.
В двух милях от дома он обнаружил лютеранскую церковь и нашел, что она лучше той, куда он ходил в
Кливленде, а пастор — поистине человек, угодный богу.
Он тут же настоял, чтобы Веста каждую неделю ходила с ним в церковь, и слушать не хотел никаких
отговорок.
Начиная новую жизнь в Хайд-Парке, Дженни и Лестер были не совсем спокойны: они знали, что им
будет нелегко.
На Северной стороне Дженни без труда избегала знакомства и разговоров с соседями.
Здесь же дом, который они занимали, был на виду; следовало ожидать, что соседи сочтут своим
долгом явиться к ним с визитом, и Дженни придется играть роль опытной хозяйки.
Они с Лестером подробно все обсудили, и он решил — пусть их считают мужем и женой.
Про Весту можно сказать, будто она дочь Дженни от первого мужа, мистера Стовера (девичья
фамилия миссис Герхардт), умершего сразу после рождения ребенка.
Хайд-Парк был расположен так далеко от фешенебельного центра Чикаго, что Лестер считал себя
застрахованным от встреч с городскими знакомыми.
Он объяснил Дженни, как ей следует себя вести, чтобы первая же гостья не застала ее врасплох.
Не прошло и двух недель, как первая гостья действительно явилась, — то была миссис Джейкоб
Стендл, особа, пользовавшаяся почетом среди соседей и жившая через пять домов от Дженни, тоже в
прекрасном особняке с газонами. Она приехала в собственной коляске, возвращаясь из поездки по
магазинам.

---

— Дома ли миссис Кейн? — спросила она у новой горничной Жаннет.
— Дома, мэм, — ответила та.
— Позвольте вашу визитную карточку.
И она отнесла карточку Дженни, которая с интересом прочла незнакомое имя.
Когда Дженни вышла в гостиную, миссис Стендл, высокая брюнетка с любопытными глазами,
сердечно поздоровалась с ней.
— Я взяла на себя смелость нарушить ваше уединение, — сказала она чарующе любезным тоном.
— Я ваша соседка, живу наискосок от вас.
Белая каменная ограда — может быть, вы обратили внимание?
— Да, конечно, — ответила Дженни.
— Я хорошо знаю этот дом.
Мы с мистером Кейном любовались им еще в первый раз, как приезжали сюда.
— Фамилию вашего мужа я, разумеется, слышала.
А мой муж связан с электрической фирмой «Уилкс и компания».
Дженни кивнула.
По тону миссис Стендл было ясно, что это — весьма крупное и доходное предприятие.
— Мы живем здесь уже несколько лет, и я прекрасно понимаю, как неуютно себя чувствуешь в новой
части города.
Надеюсь, вы вскоре соберетесь ко мне.
Я была бы очень, очень рада.
Мы принимаем по четвергам.
— С удовольствием, — ответила Дженни, внутренне содрогаясь в предвидении этой мучительной
церемонии.
— С вашей стороны было очень любезно зайти к нам.
Мистер Кейн очень занят, но как только он немного освободится, мы оба будем рады видеть у себя и
вашего мужа.
— И вы приходите вдвоем как-нибудь вечером, сказала миссис Стендл.
— Мы живем очень тихо.
Мой муж не любит театров и выездов.
Но с соседями мы поддерживаем самые дружеские отношения.
Дженни приветливо улыбнулась.
Гостья собралась уходить, и Дженни проводила ее до дверей.
— Как я рада, что вы оказались такой прелестной, — откровенно сказала миссис Стендл, пожимая ей
руку.

---

— Благодарю вас, — отозвалась Дженни, краснея.
— Право же, я не заслужила такой похвалы.
— Ну, так я буду вас ждать.
До свидания. И она с улыбкой помахала на прощание рукой.
«Кажется, сошло не плохо, — подумала Дженни, глядя вслед удаляющейся коляске.
— Она приятная женщина.
Надо будет рассказать Лестеру».
Побывали у них и некие мистер и миссис Кармайкл Бэрк, и миссис Филд, и миссис Боллингер; они
либо оставляли свои карточки, либо заходили посидеть и поболтать, Дженни, видя, что ее считают
достойной уважения, всячески старалась не ударить лицом в грязь.
И это ей отлично удавалось.
Она была гостеприимна и приветлива; в улыбке ее сквозила доброта, в манерах — полная
естественность; она производила прекрасное впечатление.
Гостям своим она рассказывала, что последнее время жила на Северной стороне, что ее муж мистер
Кейн давно мечтал поселиться в Хайд-Парке, что с ней живут ее отец и дочь от первого брака.
Она выражала надежду и впредь поддерживать знакомство со своими милыми соседями.
По вечерам она докладывала о своих гостях Лестеру, — сам он не желал знакомиться с этими людьми.
Дженни постепенно входила во вкус.
Ей нравилось завязывать знакомствам она надеялась, что в новой обстановке Лестер привыкнет
видеть в ней хорошую жену и идеальную спутницу жизни.
И тогда, может быть, когда-нибудь он женится на ней.
Однако первые впечатления не всегда оказываются прочными, в чем Дженни скоро убедилась.
Соседи приняли ее в свое общество, пожалуй, слишком поспешно, а потом поползли слухи.
Некая миссис Соммервил, сидя в гостях у миссис Крейг, ближайшей соседки Дженни, намекнула в
разговоре, что ей кое-что известно про Лестера. — Да, да.
Вы знаете, милочка, репутация у него не совсем… — Она вздернула брови и погрозила пальцем.
— Да что вы говорите! — встрепенулась миссис Крейг.
— А на вид он такой положительный, серьезный.
— Отчасти это так и есть, — проговорила миссис Соммервил.
— Он из прекрасной семьи.
Но муж рассказывал мне, что у него была связь с какой-то молодой женщиной.
Уж не знаю, она это или нет. С той они жили как муж и жена где-то на Северной стороне, и он
представлял ее всем как мисс Горвуд или что-то в этом роде.
— Подумайте только! — и миссис Крейг от удивления прищелкнула языком.

---

— А знаете, ведь, наверное это та самая женщина.
Фамилия ее отца — Герхардт.
— Герхардт! — воскликнула миссис Соммервил.
— Вот, вот, совершенно верно.
И раньше у нее, кажется, тоже была какая-то скандальная история, во всяком случае, был ребенок.
Может быть, Кейн потом женился на ней — не знаю.
Но семья его, насколько мне известно, и слышать не хочет о ее существовании.
— Это страшно интересно! — воскликнула миссис Крейг.
— И подумать только, что все-таки женился на ней! А может быть, нет?
В наше время так трудно знать, с кем имеешь дело.
— Вы совершенно правы.
Иногда просто невозможно разобраться.
А она как будто очень милая женщина.
— Прелестная! — подтвердила миссис Крейг.
— Такая наивная.
Она меня просто очаровала.
— А может быть, это все-таки не та женщина, — продолжала гостья.
— Я могла ошибиться.
— Ну, едва ли!
Герхардт!
И она сама мне говорила, что они жили на Северной стороне.
— Тогда, значит, она и есть.
Как странно, что вы о ней упомянули.
— Очень, очень странно, — сказала миссис Крейг, уже обдумывая про себя, как ей держаться с
Дженни в дальнейшем.
Слухи доходили и из других источников.
Кто-то видел Дженни с Лестером в коляске на Северной стороне; кому-то ее представляли под именем
миссис Герхардт; кто-то был осведомлен о разладе в семействе Кейн.
Разумеется, теперешнее положение Дженни, прекрасный дом, богатство Лестера, красота Весты —
все благоприятно влияло на мнение света.
Дженни держала себя с таким тактом, как явно была прекрасной женой и матерью и вообще
производила такое милое впечатление, что сердиться на нее не представлялось возможным; но у нее
было прошлое, и об этом не забывали.
Впервые Дженни почувствовала, что надвигается гроза, когда Веста, вернувшись из школы,

---

неожиданно спросила ее:
— Мама, а кто был мой папа?
— Фамилия его была Стовер, — ответила мать, сразу почуяв, что дело неладно, что кто-то сболтнул
лишнее.
— А с чего это тебе вздумалось спросить?
— Где я родилась? — продолжала Веста не отвечая на ее вопрос и, видимо, задавшись целью как
можно больше узнать о самой себе.
— В Колумбуса, крошка, в штате Огайо.
А что?
— Анита Боллингер сказала, что у меня не было никакого папы и что ты даже не была замужем, когда
я у тебя родилась.
Она говорит, что я не настоящая девочка, просто неизвестно кто.
Я так рассердилась, что отколотила ее.
Дженни молча, с застывшим лицом смотрела в пространство Миссис Боллингер была у нее в гостях и
чуть ли не усерднее всех предлагала ей свою дружбу, а теперь ее дочка так разговаривает с Вестой.
Где это она наслушалась?
— Ты не обращай на нее внимания, — сказала наконец Дженни.
— Она ничего не знает.
Твой папа был мистер Стовер, и ты родилась в Колумбусе.
А драться нехорошо.
Когда девочки дерутся, они могут наговорить всяких обидных вещей иногда просто так, сгоряча.
Ты ее не трогай и не подходи к ней, тогда и она тебе ничего не скажет.
Объяснение вышло не очень удачное, но на время оно удовлетворило Весту, которая сказала только:
— Если она попробует меня ударить, я ей тоже дам.
— Да ты совсем не подходи к ней, понимаешь?
Тогда она тебя не ударит.
Думай о своих уроках, а к ней не Приставай, не ссорься с ней, и она с тобой не будет ссориться.
Веста убежала, а Дженни глубоко задумалась.
Соседи сплетничают.
Ее прошлое ни для кого не секрет.
Откуда они узнали?
Рана, нанесенная сердцу Дженни разговором с дочерью, еще не зажила, как ее стали бередить новые
щелчки и уколы.
Однажды Дженни зашла навестить свою ближайшую соседку миссис Филд и застала ее за чашкой чая

---

с другой гостьей, миссис Бейкер.
Миссис Бейкер была наслышана о жизни Дженни на Северной стороне и об отношении к ней
семейства Кейн.
Эта сухощавая, энергичная, неглупая женщина, несколько напоминавшая миссис Брейсбридж, была
весьма осмотрительна в выборе светских знакомых.
Она всегда считала, что миссис Филд держится столь же строгих правил, и, встретив у нее Дженни,
возмутилась, хотя и сохранила внешнее спокойствие.
— Познакомьтесь, это миссис Кейн, — сказала миссис Филд с любезной улыбкой.
Миссис Бейкер смерила Дженни взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Миссис Лестер Кейн? — переспросила она.
— Да, — ответила миссис Филд.
— Вот как, — продолжала миссис Бейкер ледяным тоном.
— Я много слышала о миссис… миссис Лестер Кейн.
И, словно забыв о существовании Дженни, она повернулась к хозяйке и завела с ней интимный
разговор, в котором Дженни не могла принять участия.
Дженни беспомощно молчала, не зная, как вести себя в таком щекотливом положении.
Миссис Бейкер вскоре поднялась, хотя собиралась пробыть в гостях гораздо дольше.
— Никак, никак не могу остаться, — говорила она, вставая.
— Я обещала миссис Нийл, что непременно заеду к ней сегодня.
Да я вам, вероятно, и так уж надоела.
Она пошла к дверям и лишь на пороге обернулась в сторону Дженни и холодно кивнула ей головой.
— С кем только не приходится встречаться! — заметила она на прощание хозяйке.
Миссис Филд не сочла возможным заступиться за Дженни, ибо сама была не бог знает кто и, как
свойственно недавно разбогатевшим женщинам, всячески старалась пролезть в хорошее общество.
А миссис Бейкер занимала в этом обществе куда более почетное положение, чем Дженни, так что
ссориться с ней не хотелось.
Вернувшись к столу, где сидела Дженни, миссис Филд улыбнулась несколько виноватой улыбкой, но
видно было, что ей очень не по себе.
Дженни, естественно, тоже была расстроена и вскоре под каким-то предлогом простилась и ушла.
Она чувствовала себя глубоко оскорбленной и понимала, что миссис Филд уже раскаивается в своем
дружеском отношении к ней.
С одним знакомством покончено, в этом Дженни не сомневалась.
Ею снова овладело гнетущее сознание, что жизнь не удалась.
Теперь уже ничего нельзя исправить, а на будущее нет надежды.
Лестер не захочет на ней жениться и спасти ее репутацию.

---

Время шло, не принося с собой никаких перемен.
Глядя на красивый особняк, аккуратный газон и раскидистые деревья, на колонны веранды, увитые
легкой зеленой сеткой дикого винограда; видя, как Герхардт возится в саду, как Веста возвращается
из школы, а Лестер по утрам уезжает в своей щегольской двуколке, всякий подумал бы, что здесь
царит довольство и покой, что заботам и горю нет места в этом чудесном жилище.
И действительно, жизнь в доме текла спокойно, без потрясений.
Правда, соседи почти перестали навещать Лестера и Дженни, и светские развлечения кончились; но
это не было для них лишением, потому что и в своих четырех стенах они находили достаточно
радостей и пищи для ума.
Веста училась играть на рояле и делала большие успехи, — у нее был отличный слух.
Дженни в голубых, лиловых, темно-зеленых домашних платьях, которые ей были так к лицу, хлопотала
по хозяйству, шила, стирала пыль, провожала Весту в школу, присматривала за прислугой.
Герхардт трудился с утра до ночи, — ему непременно нужно было приложить руку ко всякому
домашнему делу.
Одной из обязанностей, которые он сам на себя возложил, было ходить по дому следом за Лестером и
слугами, выключая газ или электрические лампы, если кто-нибудь забывал их погасить, что в его
глазах было преступной расточительностью.
Огорчала бережливого старика и манера Лестера носить даже самые дорогие костюмы всего
несколько месяцев, а потом выбрасывать.
Он чуть не плакал над превосходными башмаками, которые Лестер не желал носить только потому,
что слегка стоптался каблук или кожа кое-где морщит.
Герхардт считал, что их нужно отдать в починку, но на все его ворчливые увещевания Лестер отвечал,
что эта обувь стала ему неудобна.
— Такая расточительность! — жаловался Герхардт дочери.
Столько добра пропадает!
Вот увидишь, плохо это кончится, никаких денег не хватит.
— Он иначе не умеет, папа, — оправдывалась Дженни.
— Так уж его воспитали.
— Ну и воспитание!
Эти американцы ничего не смыслят в экономии.
Им бы в Германии пожить, тогда узнали бы цену доллару.
Лестер, слыша об этих разговорах от Дженни, только улыбался.
Старый Герхардт забавлял его.
Не мог старик примириться и с привычкой Лестера переводить спички.
Бывало, Лестер, чиркнув спичкой держал ее некоторое время на весу и разговаривал, вместо того
чтобы зажечь сигару, а потом бросал.
Или начинал чиркать спичку за спичкой задолго до того, как закурить.

---

На веранде был уголок, где он любил покурить летними вечерами, беседуя с Дженни; поминутно
зажигая спички, он швырял их одну за другой в сад.
Однажды, подстригая газон, Герхардт, к своему ужасу, нашел целую кучу полусгнивших спичек.
Он совсем приуныл и, собрав в газету вещественные доказательства преступления, понес их в
комнату, где Дженни сидела за шитьем.
— Вот что я нашел! — заявил он.
— Ты только посмотри!
Этот человек понимает в экономии не больше чем… чем… — Он так и не нашел нужного слова.
— Сидит курит, а со спичками вот как обращается.
Ведь они пять центов коробка стоят — пять центов!
Как он, интересно, думает прожить при таких тратах?
Нет, ты только посмотри, что это такое.
Дженни посмотрела и покачала головой.
— Да, Лестер совсем не бережлив, — сказала она.
Герхардт унес спички в подвал.
Хотя бы сжечь их в плите — и то будет толк.
Он мог бы раскуривать ими свою трубку, но гораздо удобнее для этого были старые газеты, а их
набирались целые кипы, что опять-таки свидетельствовало о расточительной натуре хозяина дома.
Герхардт сокрушенно качал головой. Ну как тут работать!
Все против него.
Но он не складывал оружия и не оставлял попыток пресечь это греховное мотовство.
Сам он соблюдал строжайшую экономию.
Года два носил по воскресеньям перешитый черный костюм Лестера, на который тот в свое время
ухлопал уйму денег.
Носил его старую обувь, храбро делая вид, что она ему по ноге, и его галстуки, но только черные,
других Герхардт не любил.
Он и рубашки Лестера стал бы носить, если бы умел их перешить себе по росту, а нижнее белье
отлично приспосабливал для собственного употребления, пользуясь дружескими услугами кухарки.
О носках и говорить нечего.
Таким образом, на одежду Герхардта не тратилось ни цента.
Другие вещи, уже отслужившие Лестеру — башмаки, рубашки, костюмы, галстуки, воротнички, — он
хранил неделями, месяцами, а затем с мрачной решимостью приводил в дом портного или
старьевщика, которому и продавал все это добро, немилосердно набивая цену.
Он держался того мнения, что все скупщики старого платья — пауки-кровососы и ни одному их слову
нельзя верить.

---

Все они врут.
Жалуются на бедность, а сами купаются в деньгах.
Герхардт своими глазами в этом убедился — он прослеживал старьевщиков и видел, как они
поступают с купленными у него вещами.
— Мерзавцы! — негодовал он.
Предлагают десять центов за пару башмаков, а сами выставляют эту пару в своей лавчонке за два
доллара.
Разбойники, да и только!
Могли бы дать мне хоть доллар.
Дженни улыбалась.
Только она и выслушивала его жалобы, — на сочувствие Лестера Герхардт не рассчитывал.
Свои собственные гроши он почти целиком жертвовал на церковь, и пастор считал его образцом
смирения, нравственности, благочестия — словом, воплощением всех добродетелей.
Итак, несмотря на зловещий ропот людской молвы, эти годы оказались самыми счастливыми в жизни
Дженни.
Лестер, хоть его порой и одолевали сомнения относительно правильности избранного им пути, был
неизменна ласков и внимателен к ней и казался вполне довольным своей семейной жизнью.
— Все в порядке? — спрашивала она, когда он к вечеру возвращался домой.
— Разумеется! — отвечал он и, мимоходом потрепав ее по щеке, шел с ней в комнаты, в то время как
проворная Жаннет вешала на место его пальто и шляпу.
Зимой они усаживались в библиотеке перед огромным камином.
Весною, летом и осенью Лестер предпочитал веранду, с которой открывался красивый вид на лужайки
сада и тихую улицу. Здесь он закуривал свою предобеденную сигару, а Дженни, сидя на ручке его
кресла, гладила его по голове.
— Волосы у тебя совсем не поредели, — говорила она. — Ты доволен? Или журила его:
— Что это ты морщишь лоб?
Разве можно?
И почему ты сегодня утром не переменил галстук?
Я ведь тебе приготовила новый.
— Забыл, — отвечал он и разглаживал морщины на лбу или со смехом предсказывал, что скоро у него
будет огромная лысина.
В гостиной, в присутствии Весты и Герхардта, Дженни бывала с ним так же ласкова, но более
сдержанна.
Она любила игры и головоломки — шарики под стеклом, ребусы, настольный бильярд.
Лестер тоже участвовал в этих нехитрых развлечениях.
Иногда он по часу просиживал над какой-нибудь головоломкой.

---

Дженни справлялась с ними необыкновенно ловко и бывала горда и счастлива, когда он обращался к
ней за помощью.
Если же он непременно хотел разрешить загадку сам, она молча наблюдала за ним, обняв его за шею
и прижавшись подбородком к его плечу.
Ему это нравилось, он наслаждался любовью, которую она так щедро на него изливала, и не уставал
любоваться ее молодостью и красотой.
С Дженни он сам чувствовал себя молодым, а больше всего в жизни страшило Лестера наступление
бессмысленной старости.
Он часто говорил: — Я хочу остаться молодым или умереть молодым. И Дженни понимала его.
Любя Лестера, она теперь и сама была довольна, что настолько моложе его.
Особенно радовала Дженни растущая привязанность Лестера к Весте.
Вечерами они часто собирались в библиотеке. Веста, сидя за огромным столом, готовила уроки.
Дженни шила. Герхардт читал свои нескончаемые немецкие газеты.
Старика огорчало, что Весте не разрешают учиться в приходской церковной школе при лютеранской
церкви, а Лестер об этом и слышать не хотел.
— Чтобы ее учили какие-то немцы? Вот еще! — заявил он, когда Дженни рассказала ему о заветном
желании старика.
Скажи ему, пусть оставит ее в покое.
Иногда им бывало вчетвером особенно хорошо.
Лестер любил подразнить семилетнюю школьницу. Зажав ее между коленями, он принимался
выворачивать на изнанку простые истины, наблюдая, как сознание девочки воспринимает его
парадоксы.
— Что такое вода? — спрашивал он и, услышав ответ «Это то, что мы пьем», — удивленно раскрывал
глаза и продолжал допытываться: — Хорошо, но что это такое, не знаешь?
Чему вас после этого учат в школе?
— Но мы же пьем воду? — не сдавалась Веста.
— Пьем-то пьем, а что такое вода, ты не знаешь.
Спроси учительницу, может быть, она тебе скажет. И он предоставлял малышке ломать себе голову
над трудной задачей.
Пищу, посуду, платье девочки — Лестер все готов был разложить на химические элементы, и Веста,
смутно подозревая что-то иное за внешней оболочкой знакомых предметов, стала даже побаиваться
его.
Утром, перед уходом в школу, она приходила показаться Лестеру, потому что он очень придирчиво
относился к ее внешности.
Он хотел всегда видеть ее нарядной, с огромным голубым бантом в волосах, велел обувать ее то в
туфельки, то в высокие башмачки, смотря по сезону, и, одевая ее, выбирать оттенки, подходящие к ее
цвету лица и характеру.
— У девочки веселый, легкий нрав, — сказал он однажды.

---

— Не надевай не нее ничего темного.
Дженни поняла, что и в этом вопросе следует советоваться с Лестером, и часто говорила дочери:
— Беги, покажись дяде.
Веста являлась и начинала кружиться перед ним, приговаривая:
— Смотри!
— Так, так.
Все в порядке.
Можешь идти. И она убегала.
Он стал прямо-таки гордиться Вестой. Выезжая по воскресеньям на прогулку, он всегда сажал ее
между собой и Дженни; он настоял, чтобы девочку отдали учиться танцам, и Герхардт был вне себя от
горя и ярости.
— Грех-то какой! — жаловался он Дженни.
— Только дьявола тешить!
Танцевать ей нужно!
К чему?
Чтобы из нее вышла какая-нибудь вертушка, чтобы мы же потом ее стыдились?
— Ну что ты, папа, — возражала Дженни.
— Ничего в этом страшного нет.
Школа очень хорошая.
Лестер говорит, что Весте полезно поучиться.
— Ох, уж этот Лестер!
Много он понимает в том, что полезно ребенку.
Сам в карты играет, виски пьет!
— Тише, тише, папа, не надо так говорить, — унимала его Дженни.
— Лестер хороший человек, ты сам это знаешь.
— Кое в чем хороший, да не во всем.
Ох, не во всем!
И он уходил, недовольно кряхтя.
В присутствии Лестера он помалкивал, а Веста делала с ним что хотела.
— Дедушка, — говорила она, дергая его за рукав или гладя по жесткой щеке, и Герхардт таял.
Он был бессилен перед ее лаской, что-то подступало у него к горлу и душило его.
— Знаю я тебя, озорница, — говорил он.

---

А Веста, бывало, щипнет его за ухо.
— Перестань, — ворчал он.
— Хватит баловаться.
Но всякий мог заметить, что Веста переставала лишь тогда, когда ей самой надоедало шалить.
Герхардт обожал девочку и выполнял малейшее ее желание. Он был ее покорным рабом.