Вслед за нашумевшей концепцией эмоционального интеллекта Дэниел

Восприятие злобы
Не только Элизе Яновиц пришлось терпеть унижения на работе. Одна
женщина, работающая в фармацевтической компании, прислала мне
письмо следующего содержания: “У меня жуткие персональные
разногласия с начальницей, которую, вообще-то, сложно назвать хорошим
человеком. Впервые за всю мою профессиональную жизнь я чувствую, что
моя уверенность в себе пошатнулась. А так как шефиня на короткой ноге со
всем высшим эшелоном компании, то я понимаю, что мне неоткуда ждать
поддержки. От этого стресса мне плохо физически”.
Но не воображает ли эта женщина связь между токсичностью шефа и
физическим недомоганием? Возможно. С другой стороны, ее заявление
отлично
согласуется
с
выводами,
основанными
на
метаанализе
208 исследований с участием 6153 человек, которых подвергали
разнообразным стрессовым воздействиям – от громких неприятных звуков
до конфликтов со столь же неприятными людьми
[568]
. Из всех видов
стресса худшим была грубая критика, с которой ее объект не мог ничего
поделать – так же как Яновиц и эта женщина из фармкомпании.
Почему это так, объяснила эксперт в области поведенческой медицины
Маргарет
Кемени.
В
медицинской
школе
при
Калифорнийском
университете в Сан-Франциско она проанализировала совместно с
коллегой, Салли Дикерсон, сотни исследований, посвященных стрессу.
Угрозы или трудности, как сказала мне Кемени, стрессируют сильнее всего,
“когда тебя оценивают, причем оценивают публично”.
Во всех этих исследованиях мерой стресса служил уровень кортизола
в крови испытуемых
[569]
. Выброс кортизола достигал пиковых значений,
когда источником стресса были межличностные взаимодействия. Так

---

происходило, например, когда кто-то учинял судилище над добровольцем,
который в это время должен был вслух вычитать 17 из 1242, а потом из
результата снова вычитать 17, и так далее, причем как можно быстрее. На
фоне высказываний о том, как человек справлялся с заданием, выброс
кортизола у него в три раза превышал показатели, достигаемые при
выполнении той же тяжелой задачи, но на фоне безличных помех
[570]
.
Представьте, что вы, желая устроиться на работу, проходите
собеседование. И как раз тогда, когда вы рассказываете о своей
квалификации и профессиональных успехах, которые непременно должны
характеризовать вас с наилучшей стороны, происходит нечто тревожное.
Вы видите неулыбчивое, окаменевшее лицо интервьюера, который
бесстрастно записывает что-то в блокнот. Дальше – хуже: по ходу вашего
рассказа
он
отпускает
критические
замечания,
принижая
вашу
компетентность.
Именно в такое нерводробительное положение попадали добровольцы,
набранные для эксперимента по измерению социального стресса. Все они
как раз находились в поиске работы, и ученые предложили им пройти
якобы тренировочное собеседование, которое на самом деле было стресс-
тестом. Разработанное немецкими специалистами, это испытание
прижилось в психологических лабораториях по всему миру, потому что
позволяет получить много достоверной информации. Лаборатория Кемени
постоянно использовала один из вариантов этого теста, чтобы оценить
биологическое действие социального стресса.
Дикерсон и Кемени утверждают, что оценка нас другими людьми
угрожает нашей социальной самости – тому, как мы видим себя через
призму отношений с другими. Это ощущение нашей социальной
значимости и положения – а значит, и наша самооценка – вытекает из
совокупности получаемых нами посланий о том, как нас воспринимают
окружающие. Угрозы нашему положению в глазах других весьма сильны в
биологическом отношении – почти так же сильны, как и угрозы
физическому выживанию. Ведь и в самом деле, подсознательно мы
уравниваем эти опасности: если нас признали нежелательными, одним
позором можно и не отделаться – нас могут окончательно и бесповоротно
отвергнуть
[571]
.
Нервирующая, враждебная реакция интервьюера гарантированно
запускает ГГНС, обеспечивая одни из самых высоких уровней кортизола,
каких только удавалось достигать в лабораторных симуляциях стресса.
Социальный стресс-тест стимулирует выброс кортизола куда сильнее, чем

---

стандартные лабораторные испытания вроде решения математических
задач возрастающей сложности на фоне надоедливого шума и гудков,
сигнализирующих о неверном ответе, – но не под отвратительные, злобные
замечания людей
[572]
. Безотносительные к социальному Я испытания скоро
забываются, в то время как оценочные награждают сильным и
долгоиграющим чувством стыда
[573]
.
Удивительно, но даже символический судья, существующий только в
нашем уме, способен доставлять нам не меньше беспокойства. Виртуальная
публика может воздействовать на ГГНС так же мощно, как и реальная.
Кемени объясняет это так: “В тот момент, когда вы о чем-то думаете, вы
создаете внутреннюю репрезентацию, которая действует на мозг”
практически так же, как это делала бы сама репрезентируемая реальность.
Стресс усиливается от ощущения беспомощности. В исследованиях
стрессовой секреции кортизола, проанализированных Дикерсон и Кемени,
угроза воспринималась людьми как особенно страшная, если у них не было
возможности повлиять на нее. Если угроза не исчезает несмотря на все
наши усилия, уровень кортизола продолжает расти. В подобных ситуациях
оказываются люди, например, ощутившие себя мишенями злостного
предубеждения – как те две женщины, на которых ополчилось руководство.
Отношения, сопровождающиеся беспрестанными упреками, неприятием
или травлей, держат ГГНС в постоянном перенапряжении.
Если же источник стресса безличный – как, например, чужая
надоедливая автосигнализация, которую мы не можем выключить, – то
удовлетворению нашей базовой потребности в принадлежности к группе и
принятии ею ничто не угрожает. Кемени обнаружила, что в подобных
случаях организм способен справиться с кортизольным бунтом где-то
за 40 минут. Но если стресс вызван оценочными суждениями людей, то
действие повышенных концентраций кортизола продлевается на 50 % – до
часа и даже больше.
Нейровизуализация позволяет выявить, какие области мозга так
сильно реагируют на восприятие чужой злобы. Вспомните описанную в
главе 5 симуляцию, проведенную Джонатаном Коэном, когда добровольцы
прямо в МР-томографе играли в “Ультиматум”. Правила игры
предусматривают дележку денег, причем один участник предлагает ее
условия, а второй может их принять или отвергнуть.
Если участники № 2 понимали, что предложения участников
№ 1 нечестные, в их мозге активировалась передняя часть островка – а это
признак переживания гнева или отвращения. Мало того, они выказывали

---

МР-признаки обиды и были склонны отвергать не только это предложение
партнера, но и следующее, каким бы оно ни было. Но если участники
№ 2 считали, что их партнер – компьютерная программа, то их островок
оставался
спокойным,
невзирая
на
вопиющую
несправедливость
предложения. Социальный мозг безошибочно различает случайный и
умышленный вред и реагирует сильнее всего, если распознает
злонамеренность.
Эта находка может помочь клиницистам в разрешении загадки
посттравматического
стрессового
расстройства:
почему
из
травм
сравнимой интенсивности чаще к болезни приводят те, которые жертва
относит на счет злого умысла других людей, а не слепых сил природы.
Ураганы, землетрясения и другие природные катастрофы оставляют после
себя меньше жертв ПТСР, чем, например, изнасилования или
рукоприкладство. Последствия травмы, как и всякий стресс, тем тяжелее,
чем больше жертве кажется, что удар был нацелен именно на нее.