Аксиологический аспект изучения пьеса. Н. Островского 1Аксиологическое направление в литературоведение 5

Соотношение «нормы» и «ценности» в пьесах А.Н. Островского.

Вопрос о «нормах», их выражении и возможном соотношении с «ценностями» и «идеалами» имеет самостоятельный теоретический интерес. Углубляться здесь в него нет необходимости, если ограничиться прикладным значением этого вопроса для характеристики эпохи, национальной или социальной психологии. Но нужно иметь в виду основные закономерности соотношения названных жизненных ориентиров.

Ценности, их природа и значение, закономерности их соотношения и смены, попадали в центр внимания философов издавна, с античности. Однако, первую развернутую теорию ценностного суждения сумел разработать И. Кант, вписав ее во всеобъемлющую систему философского знания в качестве «Критики способности суждения» [19, С 568]. Вполне понятно, что особую роль понимание ценности играло в этических и эстетических взглядах и системах, но не только в них. Эта категория постепенно приобрела (особенно с XIX века) универсальное значение.
Какова сущность ценностей - только ли субъективны они, или существуют ценности объективные? Паскаль, к примеру, полагал, что объективность ценностной среды как среды исключительно человеческого воображения, не может быть подведена под определенную шкалу оценок. Таким образом, воображение субъекта пользуется всем,то что ценится в этом мире. Оно может преувеличить «любой пустяк» и придать ему «невероятную цену». С ним соглашался и Ларошфуко, любитель скрытых человеческих помыслов и увлечений. Несмотря на свой рационализм, он утверждал, что в моменты ценностных суждений «ум всегда в дураках у сердца».
Концом этой традиции аксиологии, на наш взгляд, являются труды Н.А. Бердяева. Он считал, что ценности существуют реально, объективно. Но в то же время указывал на невозможность их логического объяснения. Например, Н.А. Бердяев в своем труде «Философии свободы» пишет: «О ценности ничего нельзя изрекать словами, не может быть учения о ценности, потому что ценность должна предшествовать суждению, не зависеть от суждения, а определять его» [9, С . 928].
Иную традицию в трактовке ценностей питали суждения Канта. Он предполагал их природную классификацию: 1) ценности истинные, выполняющие функцию мерила человечности и свободы; 2) ценности мнимые, иллюзорные, выполняющие функцию отображения представления людей, порождаемых честолюбием.
Таким образом, именно Кант дал мощный импульс развитию аксиологии, даже по нескольким направлениям. Такие неокантианцы, как Виндельбанд и Риккерт, подняли до степени глубокого философского анализа вопрос, возникший еще на заре Возрождения: «Как сочетать ценность для одного человека с ценностью для другого, ценность для человека и ценность для сообщества людей?». В исследованиях данной школы были разработаны и объяснены проблемы разграничения и соотношения «ценностей» и «норм», а также различных сфер культуры соответственно четырем видам ценностей («логические, эстетические, этические и религиозные»).
Необходимо выделить, что Риккерт отличал 6 областей ценности: логические (в сфере науки), эстетические (в искусстве), мистические, нравственные и социально-этические, личные и религиозные. Он выступил противником аксиологического релятивизма Ницше. Риккерт полагал, что на человеческие оценки и взаимоотношения к ценностям, которых не нужно совмещать с самими ценностями, можно влиять. А если можно влиять на них, то допустима замена одной ценности другой. Сами ценности при этом не «пересматриваются». Они остаются тем, чем являлись. Ценности сами по себе не имеют шансов изменяться, совершает обмен только наш подход к ним. [19. С. 135, 568].
В России 2-ой половины XIX в. аксиологическая тема приобрела актуализацию в вопросе об отношении истины, добра и красоты, различные решения которой касались, в свою очередь, насущных вопросов художественного творчества и жизненной практики.
Опираясь на опыт Достоевского, Вл. Соловьев утверждал о диалектическом единстве «аксиологической троицы» «в противовес тем концепциям, которые жертвовали красотой во имя истины и добра-справедливости (Писарев, а затем и теоретически Л. Толстой) или добро и истину приносили в жертву красоте (К. Леонтьев, Ницше)». Достоевский был прав, когда доказывал, что три эти ценности «живут только своим союзом. Добро, отделенное от истины и красоты, есть только неопределенное чувство, бессильный порыв, истина отвлеченная есть пустое слово, а красота без добра и истины есть кумир» [31, С. 464].
К концу XIX в. ученые пришли к мнению, что необходимо различать в понятии «ценность» три аспекта: характеристику внешних свойств вещей и явлений, выступающих как объект ценностного отношения; психологические качества субъекта этого отношения; отношения между людьми как субъектами, их общение, благодаря которому ценности обретают общезначимость. Второй из них (субъектное выражение ценностного отношения) относительно к сфере искусства тщательно разработал в отечественной науке М.М. Бахтин. Ему принадлежит как теоретическое его осмысление, так и его продуктивная апробация в литературоведческом анализе текстов (творчества Рабле, Достоевского, Гоголя).
У Бахтина аксиологический подход развернулся в широком спектре таких понятий, как «ценностный центр», «ценностный вес», «ценностный момент», «ценностный смысл», «ценностный контекст», «ценностная установка», «культурная ценность», «жизненные ценности», «предметные ценности», «ценностное отношение», «ценностное сознание», «ценностный кругозор», «ценностная ориентация», «ценностная иерархия» и некоторые другие [7, С 615].
Как уже сказано, дальнейшего развития аксиологический подход в отечественном литературоведении долгое время не получал, и лишь в наше время методологическая «эмансипация» позволяет вновь к нему обратиться.
Творчество Островского приходится на один из важнейший для русской культуры период - 1850-70-е годы. Как и Тургенев, драматург был чуток к переменам, происходившим в русской действительности. Островский не просто описывал происходящее в обществе, как хроникер, а пытался аксиологические осмыслить происходящее. Если Тургенев всегда искал среди людей «героев времени» и в их судьбах раскрывал приметы перемен, то у Островского буквально каждый персонаж в этом отношении интересен и показателен. Совершенно справедливо заметил Я.С. Билинкис, писавший про первую пьесу драматурга: «индивидуум формируется, свой выбор утверждается тут в каждом уродливо, совершается всё это в самом непросветленном ... варианте. Однако совершается повсеместно в каждом» [8, С .197]. Так, получается, что исторические перемены у Островского идут как бы по всему фронту жизни, они совершаются в внутри самих людях. Изменения в обществе откладываются в людских пристрастиях, вкусах, настроениях, характерах. Поэтому Островский как писатель своей эпохи был ближе Л. Толстому, чем Герцену или Тургеневу. В этом можно видеть и высшую степень демократизма: Островскому (как и Г .Успенскому, Толстому, Достоевскому, Чехову) интересен и важен в первую очередь сам человек, а во вторую – его социальные показатели. Вот почему художественные свидетельства Островского о жизни и людях особенно достоверны в любую эпоху - людей он изучает и показывает такими, какие они есть, и лишь затем такими, какими их делают обстоятельства. Своеобразие, «натуральность» человека у него всегда на первом плане, типичность - на втором.
А.Н. Островского можно лишь условно подвести под эти два понятия -»нормы» и «ценности». Точно так же и прихотливые их соотношения не совсем точно обозначены здесь понятием «диалектика».
Обратимся к его первому драматургическому опыту, который получил признание и придал автору уверенности в своих силах. Имеется в виду «Картина семейного счастья» (1847). Здесь А.Н.Островский заведомо свободен от каких бы то ни было влияний со стороны, и потому особенно показательно: с каким же личным опытом представлений о жизни приходит он в литературу? Что он в жизни - не выискивает - видит и изображает изначально?
Вот название - в нем уже выставлена, заявлена общепринятая в изображаемой среде ценность, «семейное счастье». Судьба этой ценности в реальных семейных отношениях, ее неоднозначное понимание разными персонажами как раз и раскрывается в единой драматической «картине» - т.е. составляет своего рода смысловой ее сюжет.
Героини молодого Островского не откажут себе в удовольствии переглядываться в окно с проезжими и прохожими - но этому они знают меру, т.е. норму, в которой ценность остается самою собой, ограниченной во всех смыслах, зато не оборачивающаяся «срамом».
Заметим еще одну черту этой причудливой ценности: вольное поведение с мужчинами, особенно с военными, без соблюдения нормы оборачивается не только срамом, но и своей противоположностью - неволей перед своевольством партнера («После с ним и не развяжешься. Уж я этих военных-то знаю»).
Таким образом, бытующие обманчивые ценности мнимой «образованности» в качестве приманки на ярмарке невест в этой конкретной семье не имеют силы. В русской жизни эти стихии столкнулись, переплелись и боролись уже давно (особенно явно с конца 17 века). Островский же в конце 1840-х годов лишь начинает приближаться к пониманию драматизма их борьбы.

3.