Девушка в поезде

Раннее утро
Я просидела всю ночь в гостиной с включенным для компании
телевизором, чувствуя, как страх то накатывается волной, то отпускает.
И силы тоже – то оставляют, то вновь появляются. Мне кажется, будто я
перенеслась во времени и оказалась в прошлом, и рана, нанесенная им,
вновь открылась и болит. Это глупо, я знаю. Глупо было рассчитывать,
что у нас с ним снова появился шанс, на основании одной-единственной

---

беседы и нескольких мгновений, которые я приняла за нежность, в то
время как они скорее всего были лишь проявлением сентиментальности
и чувства вины. Но мне все равно больно. И я позволяю этой боли ныть,
потому что, если буду загонять ее вглубь, она никогда не пройдет.
И так же глупо было воображать, что у нас со Скоттом появилось
нечто общее, что я могла ему помочь. Вот и выходит, что я круглая дура.
Но это не новость. Однако больше я не хочу ею быть. Я провела тут всю
ночь и дала себе слово, что возьмусь за ум. Я уеду отсюда, уеду далеко.
Найду новую работу. Верну себе девичью фамилию, порву все связи
с Томом, сделаю так, чтобы меня было трудно найти. Если, конечно, этого
кому-то захочется.
Я мало спала. Я лежала на диване и строила планы, и каждый раз,
когда начинала засыпать, слышала голос Тома, причем совсем близко,
будто он говорил мне прямо в ухо: «Ты была в стельку пьяной, грязной
и вонючей». Сон снимало как рукой, и меня охватывал стыд. Но помимо
стыда меня не покидало ощущение дежавю, потому что я слышала эти
слова раньше – в точности эти слова.
И я не могла не начать вспоминать, как тогда проснулась и увидела
на подушке кровь, как изнутри болела щека, точно я ее прикусила, какими
грязными были у меня ногти, как раскалывалась голова, как из ванной
появился Том с выражением обиды и злости на лице и как меня
захлестнула волна страха.
– Что случилось?
Том показал мне синяки от моих ударов у себя на руках и груди.
– Этого не может быть, Том. Я бы не смогла поднять на тебя руку.
Я в жизни никогда никого не била.
– Ты была в стельку пьяной, Рейчел. Ты хоть что-нибудь помнишь
о вчерашнем вечере?
А когда он мне все рассказал, я никак не могла поверить, потому что
это было совсем на меня не похоже. И выбоина в штукатурке, оставленная
клюшкой от гольфа и похожая на выколотый глаз, смотревший на меня
каждый раз, когда я проходила мимо, никак не вязалась с насилием,
о котором он говорил, и страхом, который я помнила.
Или мне казалось, что помнила. Через какое-то время я перестала
задавать вопросы о том, что сделала, или спорить, когда он об этом
рассказывал, потому что не хотела знать подробностей, не хотела слышать
самого худшего, узнать, что сказала и натворила, когда была той самой
грязной, вонючей пьяницей. Иногда он грозился записать наш скандал,
а потом дать мне послушать. Однако до этого так и не дошло. Он проявил

---

милосердие.
Позже, просыпаясь в подобных ситуациях, я научилась не спрашивать
о том, что случилось, а сразу извинялась и просила прощения за все,
что натворила, и за то, что я такая никудышная, и клятвенно обещала,
что больше подобного никогда не повторится.
И теперь это действительно так. И за это я должна благодарить
Скотта: мне слишком страшно выйти на улицу ночью, чтобы купить
спиртное. Слишком страшно, что я могу оступиться, потому что в этот
момент становлюсь совсем беззащитной.
Я собираюсь стать сильной, а больше ничего и не требуется.
Веки наливаются тяжестью, и я клюю носом. Я почти полностью
убираю звук телевизора, ложусь лицом к спинке дивана, устраиваюсь
поудобнее, накрываюсь пледом и чувствую, что начинаю засыпать.
И вдруг – бах! – меня поражает словно молнией, и я резко вскакиваю:
перед глазами все плывет, и от шока я не могу дышать. Я вспомнила!
Вспомнила!
Я была в подземном переходе, он подошел ко мне, залепил с размаху
пощечину и попал по губам, а потом поднял руку с зажатыми в ней
ключами. Я вспомнила жгучую боль от удара по голове, сдирающего кожу
зазубринами бороздок.

---

Анна