Ritzer modern sociological theory fifth

Теория пересечений
Она проистекает из осознания того, что женщины подвергаются угнетению в раз- личных формах и в различной степени (С. Anderson, 1996; Anzaldua, 1990; Aptheker, 1989; Caldwell, 1991; P. Collins, 1998; Crenshawe, 1989,1991,1997; E. Glenn, 1985; Lorde,
1984; Williams, 1991, 1995; Linn & Dill, 1993). Эти теории предлагают следующее объяснение (и оно является их центральным предметом) указанных различий: хотя все женщины подвержены угнетению по половому признаку, оно неодина- ково, поскольку возникает под влиянием переплетения множества других уста- новлений социального неравенства. Последние можно описать как векторы угнетения и привилегий (или термином П. Коллинз — как «матрицу господства» [P. Collins, 1990]), что предусматривает учет не только гендера, но также класса, расы, местожительства, сексуальных предпочтений и возраста. Вариации такого пересечения существенно изменяют бытие женщины, что необходимо принимать во внимание при построении теорий о жизни «женщин». Согласно теории пере-

' Читателям следует обратить внимание на то, что между теоретиками нет единства в отношении ука- занных терминов, особенно материалистического феминизма. История полемики относительно этих понятий хорошо изложена в работе: Hennessey & Ingraham (1997).

392

сечений, конкретная ситуация угнетения порождена самой моделью пересечения, а не какой-либо одной переменной величиной. Креншау (Crenshawe, 1989), напри- мер, доказывает, что чернокожие женщины зачастую подвергаются дискримина- ции в работе потому, что они чернокожие женщины, однако суды обычно отказыва- ются признавать факт именно такой дискриминации — если невозможно доказать, что это случай, считающийся общей дискриминацией, «дискриминацией по полу» (читай «белых женщин») или «расовая дискриминация (читай «чернокожих муж- чин»). Характеризуя это как векторы угнетения и привилегий, хотелось бы ска- зать о фундаментальном выводе теорий пересечений, согласно которому приви- легии, которыми пользуются некоторые женщины и мужчины, оборачиваются угнетением других женщин и мужчин. Теория пересечений, в сущности, оценива- ет эти закрепления неравенства как иерархические структуры, базирующиеся на несправедливых отношениях власти. Тема несправедливости указывает на после- довательный критический разворот этого подхода.

Рассматриваемая теория признает связь идеологии с властью, что позволяет господствующим субъектам контролировать подчиненных, проводя такую поли- тику, в которой различие становится концептуальным орудием, используемым
393


для оправдания установок подавления. В социальной практике господствующие группы пользуются имеющимися между людьми различиями, чтобы оправдать деспотические действия, переводя различие в модель низшего/высшего положе- ния. В процессе социализации люди усваивают отношение к таким различиям не как к источнику разнообразия, интереса и культурного богатства, но в оце- ночном плане, с точки зрения «лучшего» или «худшего». Как утверждает Лорд (Lorde, 1984, р. 115), это «неприятие различий, характерное для социальных ин- ститутов, признается абсолютно необходимым в экономике, которая нацелена на получение прибыли, поскольку ей требуются аутсайдеры в качестве избытка лю- дей». Такие идеологии создают «мифическую норму», относительно которой люди оценивают других и себя. В обществе Соединенных Штатов это норма «белого, ху- дощавого, мужского пола, молодого, гетеросексуального, христианского и финан- сово надежного человека» (Lorde, 1984, р. 116). Она позволяет господствующим группам контролировать общественное производство (как оплачиваемое, так и бес- платное). Кроме того, она превращается в аспект субъективного настроя индиви- да, будучи усвоенным неприятием различий, что вполне способно повлиять на сни- жение самооценки, сказаться в отвержении других людей, принадлежащих иным
394

группам, и привести к созданию в рамках его собственной группы критериев ис- ключения, наказания или отторжения членов группы. Ансалдуа описывает по- следнее как «Отчужение»: принятое подчиненной группой определение, помо- гающее установить, что кто-либо не может быть в нее принят, он «другой» по какому-либо критерию. Исследовательница отмечает, что это действие, предпо- лагающее такое определение, устраняет возможность коалиции и общего сопро- тивления.

Различное скрещение векторов угнетения и привилегий обусловливает разно- образие как в форме, так и в мощи угнетения: «страдание неодинаково, боль исчи- слима» (Arguelles, 1993). Исследования, создаваемые в рамках теории пересечений, показывают конкретную реальность человеческой жизни как ее формирование по- средством пересечений указанных векторов. В наибольшей степени исследованы феминистами пересечения тендера и расы (Amott & Mathhaei, 1991; Clark-Lewis, 1994; Dill, 1994; Jacobs, Thomas, & Lang, 1997); тендера и класса (Cohen, 1998; Foner, 1994; Gregson & Lowe, 1994; Seitz, 1995; Sugiman, 1994; Wrigley, 1995), расы, тендера и класса (Anderson & Collins, 1992; Edin & Lein, 1997; Rollins, 1985). Существуют также исследования тендера и возраста (Findlen, 1995; Gibson, 1996; Lopata, 1996; Walker, 1995); тендера и местожительства (Goodwin, 1994; Momsen, 1993; Rueschemeyer, 1994; Scheper-Hughes, 1992), а также тендера и сексуальных пред- почтений (Dunne, 1997).
Реагируя на материальные условия своей жизни, женщины изобретают раз- личные объяснения, разрабатывают стратегии выживания и сопротивления по- стоянному проявлению несправедливой власти. Проект теории пересечений пре- дусматривает возможность выразиться знанию, которое выработано отдельными группами в рамках их специфического существования, обусловленного истори- чески сформированными пересечениями неравенства, и заявить такое знание в различных направлениях феминизма — будь то, например, «черный» феминизм или феминизм чикана¹ (R. Brewer, 1989; P. Collins, 1990; Cordova et al, 1990; Alma Garcia, 1989; James & Ousia, 1993; Zandy, 1990).
Приверженцы теории пересечений критикуют работы, созданные в период «вто- рой волны» феминизма (как, впрочем, и «первой волны»), видя в них отражение опыта и интересов белых феминистов, принадлежащих к привилегированному классу североатлантических обществ. Некоторым из этих критических работ соответству- ют постмодернистские работы, хотя этот факт преувеличивать не следует. Теория пересечений — одна из старых традиций в движении феминизма, по крайней мере, в Соединенных Штатах; она восходит, например, к речи Соджорнер Трут «Разве я не женщина», произнесенной на Съезде по правам женщин в Акроне, который состоялся в 1852 г.; целому ряду работ, посвященных положению чернокожих женщин, что появились в 90-е гг. XIX., это, в свою очередь, сказалось в появлении множества иных книг, в том числе таких, как «Голос с Юга от чернокожей Юга» Анны Джулии Купер (1892) или «Цветная женщина в мире белых» (1940) Мери Черч Террел. Эти критические работы подняли вопрос о том, что мы подразумева- ем под такими категориями, как «женщина», «гендер», «раса» и «женское сообще-


¹ Чикаиа — мексиканоамериканский. — Примеч. пер.
395


ство» (Hooks, 1984; Kaminsky, 1994; Mohanty, 1991). В них было обращено внима- ние на разнообразие опыта, связанного с такими, казалось бы, универсальными ситуациями, как «материнство» и «семья». Кроме того, оказались переосмыслен- ными иные работы теоретического плана, в частности исследования Чодороу и Бенджамин (Dickerson, 1995; Glenn, Chang, & Forcey, 1993; Mahoney & Yngvesson, 1992; Segura & Pierce, 1993; Zhang, 1993), созданные в рамках психоаналитической социологии. Критика привела к пересмотру представителями «белого» феминиз-
396


ма самого понятия «белый», осознанию его как конструкции, а также желанию понять, каким образом это ведет к установлению привилегий, какие действия следует предпринять, чтобы уменьшить расизм и внести вклад в разработку бо- лее цельного феминистского подхода (Alcoff, 1998; A. Bailey, 1998; Breines, 1992; Chodorow, 1994; Frankenberg, 1993; Ward, 1994).
В процессе теоретических построений, исследований и критики теория пересе- чений подошла к одной из важнейших тем и одной из центральных проблем сегод- няшнего феминизма: как совместить принцип анализа, базирующийся на эмпири- ческой данности, показывающей различия женщин, и пристрастную политическую позицию, согласно которой определенные группы женщин придерживаются свой- ственной им точки зрения. Объясняя выражение «точка зрения», Патриция Хилл Коллинз (Collins, 1998, р. 224-225) уточняет, что это взгляд на мир, разделяемый группой, которая характеризуется «разнородной общностью». Слово «разделяе- мое» имеет отношение, по мысли Маркса, к «обстоятельствам, с которыми сталки- ваются, которые даны и унаследованы от прошлого». Таким образом, Коллинз за- ключает, что точку зрения группы формирует не эссенциализм, а тот факт, что, по словам чернокожей активистки Фанни Лу Хэмер, «мы в этом мешке все вместе». Хотя векторы угнетения и привилегий — раса, класс, гендер, возраст, местожи- тельство, сексуальные предпочтения — пересекаются в жизни каждого человека, указанные теоретики утверждают, что специфика такого пересечения заметно влияет на степень установления общей точки зрения. Среди факторов, которые способствуют этому утверждению, можно назвать такие: существование группы в течение определенного времени, ощущение группой своей собственной истории, ее нахождение в относительно изолированном, опознаваемом пространстве и раз- витие внутри нее системы социальных организаций, а также наличие знаний для борьбы с угнетением. Однако позиция группы никогда не бывает монолитной или герметичной: уже сам факт того, что последняя образована благодаря пере- сечениям разных векторов, означает вариативность в понимании членами груп- пы самих себя. Они нередко оказываются вырванными из своей исконной груп- пы и включенными в более крупное сообщество, в котором приобретают опыт
«внутреннего постороннего» (P. Collins, 1990,1998). Кроме того, в исконную группу проникают идеи извне, и она неоднородна: ей присуща своя внутренняя ди- намика различий. Более того, она подчас существует в «пограничной области» (Anzaldua, 1990) культуры. Приверженцы теории пересечений предупреждают, что хотя и возможно связать ситуации пересечения и точки зрения с индивиду- альной сферой, подобный редукционизм представляет теоретическую и полити- ческую опасность, поскольку зачеркивает исторически сложившиеся структуры неравноправной власти, породившие индивидуальный опыт, и скрадывает не- обходимость политических перемен.
Разрабатывая проект изменений, сторонники теории пересечений обращают- ся к знанию угнетенных людей и к их ценностным принципам веры и справедли- вости (Collins, 1990,1998; Hooks, 1984,1990; Reagon, 1982/1995; Lorde, 1984). Эта теория ратует за показ, протест, принятие мер, чтобы изменить ситуацию в рам- ках угнетенного сообщества, поскольку только тогда можно сохранить веру в окончательное торжество справедливости — не той справедливости, что заключе-
397

на в узкие легальные рамки рациональности, а осознаваемой как установление в социальных институтах и социальных отношениях принципов честности и забо- ты о других и о себе.

Феминизм и постмодернизм
Теория постмодернизма описана в главе 13. Здесь же дается сокращенное описа- ние, причем акцент сделан на взаимосвязи ее с теорией феминизма.
В 1990-е гг. стало заметнее вовлечение постмодернистских идей и лексики в сфе- ру академического феминизма (Clough, 1994; P. Collins, 1998; Hennessey and Ing- raham, 1997; Mann and Kelley, 1997; Stacey and Thome, 1996). Но постмодернизм как социальная теория привлекается феминистами в меньшей степени, чем, скажем, эпистемологический подход; в равной степени они могли бы привлечь для анализа эмпиризм или феноменологию. Причина в том, что постмодернизм не предлагает ответа на фундаментальный вопрос феминизма «А как насчет женщин?». Его от- вет оказался бы встречным вопросом: каким образом вы конструируете категорию или понятие «женщин»? На наш взгляд, постмодернизм имеет для феминистской теории основное значение в качестве «оппозиционной эпистемологии», стратегии подвергать сомнению притязания на истину или знания, утверждаемые какой- либо теорией (см. также: P. Collins, 1998).
Постмодернизм исходит из следующего наблюдения: мы — т. е. те, кто живет на рубеже веков — вступили в «постсовременность». Этот постсовременный мир характеризуется четырьмя аспектами: это этап агрессивной экспансии глобально- го капитализма; ослабевание централизованной государственной власти (с распа- дом бывших империй, раздроблением коммунистического блока и ростом этни- ческих проблем в государственно-национальных образованиях); моделирование жизни посредством становящейся более мощной и всеохватной технологии, дик- тующей правила производства и способствующей утверждению консьюмеризма; развитие освободительных социальных движений, опирающихся не на класс, а на другие формы идентичности: национальные интересы (революционные дви- жения в бывших колониальных государствах), расу (движение за гражданские права афроамериканцев), гендер (феминизм как глобальное движение), сексу- альную ориентацию (права гомосексуалистов), а также развитие движения за ох- рану окружающей среды. Освободительные движения, возможно, — важнейший фактор отрицания постмодернизмом модернистской эпистемологии и теории. Как разъясняет феминистский философ Сьюзан Бордо:
За развенчание притязаний и иллюзий, свойственных идеалам эпистемологической объективности, обоснованности и нейтральности суждения, в конечном счете, ответ- ствен не какой-то профессионал-интеллектуал. Сначала произошло развенчание... в политической практике. Его агентами были освободительные движения 1960-х и 1970-х гг., возникшие не только для того, чтобы заявить о легитимности маргинальной культу- ры, неуслышанных голосов, запрещенных высказываний, но также чтобы разоблачить ракурс и пристрастность официальных сообщений... [Ключевыми теперь стали] исто- рические, социальные вопросы: Чья правда? Чья природа? Чье соображение? Чья ис- тория? Чья традиция? (Bordo, 1990, р. 136-137)
398


Вопрос « Чье знание?» подтолкнул радикальную трансформацию. Им начались дебаты о взаимосвязи власти со знанием и об основе притязаний человека на зна- ние. Постмодернисты отрицают основной принцип модернистской гносеологии, согласно которому люди, благодаря чистому разуму, способны достичь совершен- ного и объективного знания о мире, являющегося отражением действительности,
«зеркалом природы». Они утверждают, что этот принцип дает целый ряд гносео- логических ошибок, к которым относятся, в частности: понятие «взгляд творца», что помещает наблюдателя вне наблюдаемого мира; большое повествование, хо- листически объясняющее этот мир; фундаментализм», полагающий определен- ные правила анализа неизменно адекватными; универсализм», утверждающий наличие познаваемых принципов, которыми определяется мир; эссенциализм», устанавливающий что люди обладают некой сущностью и неизменными свойства- ми; репрезентация», или допущение, что определенное утверждение о мире в точ- ности его отражает. Постмодернизм ставит под вопрос существование как «разу- ма» в качестве универсального, неотъемлемого свойства человеческого ума, так и
«мыслящего субъекта» в качестве непротиворечивой унифицированной формы сознания. Постмодернисты описывают процесс формирования знаний как одно из многочисленных представлений опыта, свойственного различным группам, имеющим разный дискурс, в которых появление любого монопольного притяза- ния на знание вызвано эффективным использованием власти. Постмодернисты предлагают такие гносеологические альтернативы, как децентрация, или помеще- ние в центр дискурса и знаний воззрения непривилегированных групп; деконструк- ция, показывающая историческую обусловленность и противоречивость концеп- ций, представлявшихся точным изображением мира; различие, или рассмотрение конструкта знания не только в связи с тем, о чем он сообщает, но и тем, что он вычеркивает или отодвигает на задний план, особенно с помощью модернистской двойной логики «или/или».
И феминизм, и постмодернизм поднимают вопрос о том, чьи знания или опре- деления должны приниматься в расчет, и в определенной мере оба эти направле- ния занимаются децентрацией и деконструкцией. Если мы посмотрим на популяр- ные лозунги феминистских активистов 1960-х и 1970-х гг., то увидим устранение бинарных оппозиций — «Личное — это политическое»; вызов традиционным категориям — «Мужчина нужен женщине как рыбе зонтик»; акцент на децент- рации — «Идет Всевышний и, парень, ОНА сердится»; понимание языка как контекстуального и относительного явления — «Если она говорит "Нет", это изнасилование»; понимание мира как построенного на основе отношений влас- ти — «Если бы мужчины могли рожать, аборт был бы благим делом». Современ- ные теоретики феминизма находят в постмодернизме подкрепление и оправдание своей собственной уверенности в гносеологической и политической необходимо- сти децентрации и деконструкции. Они обогатили свой анализ, заимствуя лекси- ку постмодернизма: дискурсивные практики, анализ дискурса, генеалогия, код, интер- тексту алъность, репрезентация, текст, Воображаемое, различие, сверхреалъностъ, изменчивость. Таким образом, постмодернистская эпистемология дала возмож- ность некоторым феминистам проименовать свои работы, войдя в практику как проект «деконструкции гендера», разрабатываемые сторонниками либерального феминизма. Такое усвоение лексики — совершенно в традициях феминизма «вто-
399

рой волны», который разработал словарь, чтобы означить угнетение женщин и способы лишения их власти. Здесь нет бездумного перехвата терминологии, но тонкое их подключение к своей сфере при сохранении, иногда видоизменении пер- воначальных значений. Многие феминисты, особенно интересующиеся областями, в которых главным фигурирует текст, — например литературой, также считают постмодернистское понимание мира, выраженное в понятиях «репрезентации»,

«текста» и «дискурса», важным для построения концепций социальной жизни. Феминисты в сфере социальных наук иногда перенимают образ социальной жиз- ни как дискурса и репрезентации или используют это направление для анализа того, что явным или скрытым образом присутствует в культурных и политических репрезентациях, затрагивающих жизнь женщин. Прежде всего, постмодернист- ский «поворот» побуждает теорию феминизма к тому, чтобы придерживаться реф- лексивности, что позволит ей не превратиться в то, против чего она выступает, — во влиятельный дискурс, который с помощью эссенциалистских и универсалист- ских категорий угнетает людей (Haraway, 1990; King, 1994; Nicholson, 1994; Sawicki, 1991).Это устремленность особенно значима, поскольку совпадает с поднимаемы- ми цветными женщинами, женщинами, не принадлежащими к североатланти- ческим сообществам, лесбиянками и женщинами, относящимися к рабочему клас- су, вопросами о свойственных феминизму «второй волны» эссенциалистских притязаниях в отношении «сообщества сестер», «женщины», «женщин третье- го мира», «половой жизни», «семьи», «материнства» и «работы». Яна Савицки утверждает, что феминисты «имеют достаточные основания призывать к негатив- ной свободе Фуко, т. е. свободе отбросить нашу политическую идентичность, наши предположения о гендерных различиях и категории и отринуть действия, харак- теризующие феминизм... Женщины — продукты патриархальной власти, и в то же время они ей сопротивляются. Существуют достаточные причины для про- тиворечивого отношения к освободительным возможностям призыва к «разуму»,
«материнству» или «женскому», так как они также были источником нашего угне- тения» (Jana Sawicki, 1991, p. 102).
Однако отношение феминизма к постмодернизму скорее отмечено сдержан- ным недовольством, нежели считается безоговорочно приняты. Многие феми- нисты считают, что постмодернизм стремится к исключительности и, следова- тельно, прямо противоположен феминистскому проекту включения. Об этом свидетельствует загадочность словаря постмодернизма, его место в академиче- ской сфере, а не в политической борьбе и неосознанное стремление занять в ака- демическом дискурсе монопольный статус. Многие феминисты также сомневают- ся в «невинности» постмодернистского вызова, задаваясь вопросом о том, может ли он быть освободительным или же является частью той политики знания, кото- рой привилегированный академический класс отвечает на вызов маргинальных личностей, прибегая к изощренному аргументу, что никакая позиция не может пре- тендовать на авторитетность. Хартсок (Hartsock, 1990, р. 169) принадлежит клас- сическое высказывание по поводу такого подхода: «Представляется почему-то весь- ма подозрительным, что именно в тот самый момент, когда столь многие группы стали... переосмысливать маргинальных Других, появляются сомнения относи- тельно природы "субъекта", возможностей общей теории, которая может описать мир, относительно исторического "прогресса"». Еще один источник сдержанного
400

отношения заключается в том, что акцентирование постмодернизмом бесконеч- ного регресса деконструкции и различий ведет людей от коллективной освободи- тельной политики к радикальному индивидуализму, который может привести к выводу о том, что «"поскольку... каждый из нас отличен от другого и индивидуа- лен, следовательно, каждая проблема или кризисная ситуация порождаются ис- ключительно нашей собственной или, наоборот, вашей проблемой — а не моей"» (Jordan, 1992, цит. по: Collins, 1998, р. 150). Главное же состоит в том, что постмо- дернистский поворот уводит феминистов от материальных явлений неравенства, несправедливости и угнетения к неоидеалистической позиции, рассматривающей мир как «дискурс», «репрезентацию» и «текст». Разрывая связь с вопросами ма- териального неравенства, постмодернизм удаляет феминизм от его приверженно- сти прогрессивным изменениям — фундаментального проекта любой критиче- ской социальной теории.