Девушка в поезде

Вторник, 6 августа 2013 года
Утро
Я почти не спала. Всю ночь я лежала, размышляя об этом
и прокручивая все в голове снова и снова. Это глупо, безрассудно
и бессмысленно? Это опасно? Я не знаю, что делаю. Вчера утром я
записалась на прием к доктору Камалю Абдику. Я позвонила в приемную
и поговорила с секретаршей, попросив записать меня именно к нему.
Может, мне показалось, но она удивилась. Она сообщила, что он может
принять меня сегодня в половине пятого. Так скоро? Чувствуя, что сердце
вот-вот выскочит из груди, а во рту пересохло, я сказала, что меня
устраивает. Сеанс стоит семьдесят пять фунтов. Трехсот фунтов от матери
надолго мне не хватит.
После записи на прием я уже не могла думать ни о чем другом.
Мне страшно, но не буду скрывать, что перспектива встретиться с Камалем
меня сильно интригует. Потому что все началось именно с него: я увидела
его мельком, и вся моя жизнь сошла с накатанной колеи. Когда я увидела,
как он целует Меган, изменилось все.
И мне необходимо с ним встретиться. Я должна что-то сделать,
потому что полицию интересует только Скотт. Вчера его опять вызывали
на допрос. Хотя они это не подтвердили, в Интернете выложили ролик,
где он входит в полицейский участок в сопровождении матери.
Узел у него на галстуке был затянут слишком сильно и, казалось,
душил его.
Все строят догадки. Газеты пишут, что полиция теперь действует
более осмотрительно, поскольку не хочет оказаться под огнем критики из-
за
нового
поспешно
произведенного
ареста.
Высказывается
предположение, что расследование зашло в тупик и его могут передать
другой бригаде. В Интернете о Скотте пишут ужасные вещи, выдвигаются
дикие, отвратительные версии. Размещаются ролики, где он со слезами
на глазах просит Меган вернуться, их сопровождают фотографии убийц,
которые также плакали с телеэкранов, якобы переживая за судьбу своих
близких. Это страшно и бесчеловечно. Я лишь надеюсь, что он не заходит
на подобные сайты. Потому что это разобьет ему сердце.

---

Каким бы глупым и безрассудным ни казалось мое решение,
я собиралась встретиться с Камалем Абдиком, потому что, в отличие
от всех этих досужих сочинителей, я видела Скотта. Видела его так близко,
что могла до него дотронуться. Я знаю, какой он, и знаю, что он не убийца.
Вечер
Я поднимаюсь по ступенькам на станции Корли, и ноги у меня
продолжают дрожать. Я не могу унять дрожь уже несколько часов –
наверняка это адреналин, потому что сердце никак не хочет успокоиться.
В поезде полно народа – шансов найти свободное место никаких, это не то
что садиться в Юстоне, – поэтому мне приходится стоять, пробравшись
в середину вагона. Тут душно, как в парилке. Я опускаю глаза и стараюсь
дышать медленно. Пытаюсь разобраться в том, что чувствую. Торжество,
страх, смятение и вину. В основном вину. Все оказалось не так, как мне
представлялось.
Я пришла к назначенному времени, успев довести себя до состояния
полного и абсолютного ужаса: я не сомневалась, что стоит ему взглянуть
на меня, как он поймет, что я все знаю и представляю угрозу. Я боялась,
что проговорюсь, что не смогу удержаться и назову имя Меган. Я вошла
в обычную и довольно унылую приемную, и секретарша средних лет
записала мои анкетные данные, даже не взглянув на меня. Я села, взяла
номер «Вог» и стала листать его, пытаясь унять дрожь в руках
и сосредоточиться на предстоящей встрече, в то же время стараясь казаться
скучающей, как самая обычная пациентка.
Кроме меня в приемной сидели еще два человека – парень лет
двадцати с небольшим, который что-то читал в своем мобильнике,
и женщина постарше, угрюмо глядевшая себе под ноги и ни разу
не поднявшая глаз, даже когда секретарша назвала ее имя. Она просто
поднялась и пошла к нужной двери, уже зная, где ее ждут. Просидев
в приемной сначала пять, потом десять минут, я заметила, что дыхание
у меня стало частым и сбивчивым – в комнате было жарко и душно, легким
не хватало кислорода, и я боялась, что упаду в обморок.
Затем открылась дверь, и вышел мужчина – я поняла, что это он, даже
не успев его толком рассмотреть. Я сразу узнала его по росту, по манере
двигаться – как поняла, что тогда в саду был не Скотт, хотя видела лишь
силуэт мужчины, направлявшегося к Меган. Он протянул мне руку:
– Миссис Уотсон?
Я подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, и почувствовала,
как по спине пробежал холодок. Его ладонь оказалась теплой, сухой

---

и огромной – моя рука утонула в ней.
– Прошу вас, – сказал он, предлагая мне пройти в кабинет, и я
последовала за ним, чувствуя тошноту и головокружение.
Я шла по пути, который до меня проделала Меган. Она так же
устраивалась в кресле напротив него, а он, наверное, точно так же,
как сейчас, складывал руки чуть ниже подбородка и, кивая, спрашивал:
«Итак, о чем бы вы хотели поговорить сегодня?»
Он буквально излучал тепло: теплой была его рука, которую я пожала,
теплыми были глаза и тембр голоса. Я искала в его лице хоть какие-то
признаки того, что он мог оказаться жестоким убийцей, который
размозжил Меган голову, или был озлобленным на весь мир беженцем,
потерявшим родных. Ничего такого я не увидела. И вдруг неожиданно
для себя успокоилась и позабыла обо всех своих страхах. Я сидела и больше
не боялась. С трудом сглотнув слюну, я вспомнила, что именно собиралась
ему рассказать, и рассказала все. О том, что уже четыре года не могу
избавиться от пристрастия к спиртному, из-за которого потеряла мужа
и работу, и это сказывается на моем здоровье и может лишить меня
рассудка.
– Я не могу вспомнить, – призналась я. – Я отключаюсь, а потом
не могу вспомнить, где была и что делала. Иногда сама задаюсь вопросом,
не натворила ли чего ужасного, и не могу вспомнить. А бывает и так,
что мне рассказывают, что я натворила, а я не чувствую, что это про меня.
Как будто все это совершала не я. А отвечать за то, о чем понятия
не имеешь, невыносимо трудно. Поэтому я не чувствую себя виноватой
в полной мере. То есть вину свою ощущаю, но за что именно – от меня
скрыто. Как будто происшедшее не имеет ко мне никакого отношения.
Всю эту правду я выложила в первые несколько минут. Мне так давно
хотелось этим с кем-нибудь поделиться, но таким человеком не должен
был оказаться именно он. Он слушал, не сводя с меня ясных, янтарного
цвета глаз, сложив руки и не шевелясь. Он не отводил взгляда и не делал
заметок. Просто слушал. Наконец он слегка кивнул и произнес:
– Вы хотите отвечать за свои поступки, но не можете чувствовать
своей вины в полной мере, потому что не помните?
– Да, точно. Именно так.
– А как мы заглаживаем свою вину? Вы можете извиниться, и даже
если не помните, что именно сделали, это не значит, что ваше раскаяние,
то чувство, которое стоит за извинением, является неискренним.
– Но я хочу ощущать его в полной мере. Я хочу чувствовать себя…
хуже.

---

Это, конечно, странное заявление, но я думаю об этом постоянно.
Я чувствую себя недостаточно плохо. Я знаю, в чем виновата, знаю
об ужасных вещах, которые вытворяла, даже если не помню деталей,
но они существуют как бы отдельно от меня, и внутренне я не ощущаю
своей к ним причастности.
– Вы считаете, что должны чувствовать себя хуже, чем сейчас?
Что недостаточно вините себя за свои прегрешения?
– Да.
Камаль покачал головой:
– Рейчел, вы сказали, что ваш брак разрушен, что вы потеряли работу –
разве этого наказания мало?
Я кивнула, соглашаясь.
Он чуть откинулся на спинку кресла:
– Мне кажется, что вы, возможно, слишком строги к себе.
– Не думаю.
– Хорошо, пусть так. А теперь не можем ли мы вернуться немного
назад? К тому времени, когда эта проблема дала о себе знать. Вы сказали,
что все началось… четыре года назад? Вы можете рассказать о том
времени?
Я сопротивлялась. Меня не убаюкали тепло его голоса и мягкость
взгляда. Я не была совершенно безнадежной. И не собиралась рассказывать
ему всю правду. О том, как жаждала ребенка. Я просто сказала, что мой
брак распался, что я сильно переживала, что всегда любила выпить,
а потом не смогла держать себя в руках.
– Ваш брак распался, и… вы ушли от мужа, или он оставил вас, или вы
оставили друг друга?
– У него был роман, – ответила я. – Он встретил другую женщину
и полюбил ее.
Он кивнул, ожидая продолжения.
– Но его вины в этом не было. Во всем виновата я сама.
– Почему?
– Ну, проблема со спиртным возникла до этого.
– Значит, причиной послужил не роман вашего мужа?
– Нет, я уже начала злоупотреблять, и это отдалило мужа, поэтому он
и перестал…
Камаль ждал, не пытаясь мне помочь наводящими вопросами,
он просто сидел, дожидаясь, когда я сама произнесу все вслух.
– И поэтому он перестал меня любить, – закончила я.
Я ненавижу себя за то, что расплакалась перед ним. Не понимаю,

---

почему я не смогла удержать себя в руках. Мне не следовало рассказывать
о себе правду, нужно было прийти с какой-нибудь выдуманной историей
несуществующего человека. Мне следовало подготовиться получше.
Я ненавижу себя за то, что его взгляд заставил меня поверить в его
сопереживание. Потому что в его взгляде было именно оно, и этот взгляд
выражал не жалость, а понимание и желание помочь.
– Итак, Рейчел, проблема со спиртным началась до того, как распался
ваш брак. А вы можете назвать первоначальную причину? Дело в том,
что это могут сделать не все. Для некоторых это просто постепенное
погружение в депрессивное состояние или зависимость. А что было
в вашем случае? Может, тяжелая утрата или что-то еще?
Я покачала головой и пожала плечами. Этого он от меня не услышит.
Про это я ему не скажу.
Он немного подождал, а потом бросил взгляд на часы на столе.
– Возможно, стоит поговорить об этом в следующий раз? – спросил он
и улыбнулся, и от этой улыбки внутри у меня все похолодело.
В нем все излучало тепло – руки, глаза, голос, но только не улыбка.
Убийцу в Камале выдавали зубы. В животе у меня образовался комок, пульс
снова забился как бешеный, и я вышла из кабинета, не пожав протянутой
мне руки. Я не смогла заставить себя дотронуться до него.
Я все понимаю. Понимаю, что увидела в нем Меган. И дело даже не в
том, что он по-настоящему красив. Он излучает спокойствие, уверенность,
терпимость и доброту. Человек доверчивый и искренний может
не разглядеть под этой личиной его волчью сущность. Я все понимаю. Но я
почти час находилась под воздействием его обаяния. Позволила себе
раскрыться перед ним. Забыла, кем он был. Я предала Скотта, предала
Меган, и мне за это стыдно.
Но больше всего мне стыдно за то, что хочется вернуться.