Девушка в поезде

Среда, 7 августа 2013 года
Вечер
Жара просто невыносимая и продолжает усиливаться. Окна квартиры
распахнуты настежь, и с улицы тянет запахом угарного газа. В горле
першит. Я второй раз за день принимаю душ, и в это время звонит телефон.
Я не беру трубку, но он звонит снова. А потом еще раз. Когда я выхожу
из душа, он звонит в четвертый раз, и я отвечаю.
Он охвачен паникой и говорит, задыхаясь, отрывистыми фразами:
– Я не могу попасть домой. Там повсюду камеры.
– Скотт?!
– Я знаю, это… звучит дико, но мне надо пойти куда-то, где меня
не будут ждать. Я не могу пойти к матери или друзьям. Я… просто езжу
на машине. Езжу с тех пор, как ушел из полицейского участка… –
Он запинается. – Мне надо просто побыть где-то час или два. Сесть
и подумать. Без них, без полиции, без всех этих людей, задающих
проклятые вопросы. Извините, но не мог бы я приехать к вам?
Я отвечаю, что, конечно, пожалуйста. И не потому, что он в панике
и отчаянии: мне хочется его увидеть.
Хочется ему помочь. Я называю ему адрес, и он говорит, что будет
через пятнадцать минут.
Через десять минут раздаются резкие короткие звонки в дверь.
– Извините, что беспокою, – говорит он в дверях, – но я не знаю,
к кому еще обратиться.
У него затравленный вид: он потрясен, он бледный и мокрый от пота.
– Все в порядке, – заверяю я его и впускаю в дом. Я провожаю его
в гостиную и предлагаю сесть на диван. Приношу с кухни стакан воды.
Он залпом выпивает его, садится и, упираясь локтями в колени, понуро
свешивает голову.
Я медлю, не зная, что лучше – сказать что-нибудь или промолчать.
Потом беру стакан и снова наполняю его, не говоря ни слова. Наконец он
нарушает молчание:
– Вы думаете, самое плохое уже случилось? Я хочу сказать, могли бы
подумать? – Он поднимает на меня глаза. – Моя жена умерла, и полиция
считает меня убийцей. Что может быть хуже этого?
Он рассказывает о новостях, о том, что пишут про Меган. О статье

---

в таблоиде, в которой, якобы по сведениям из полиции, сообщается
о причастности Меган к смерти ребенка. Невразумительная, грязная
клевета на мертвую женщину. Это подло.
– Это гнусная ложь! – говорю я. – Такого просто не может быть!
Он непонимающе смотрит на меня. Вид у него потерянный.
– Сегодня утром сержант Райли сообщила мне, – продолжает он
и кашляет, прочищая горло, – новость, которую я всегда мечтал услышать.
Вы не можете себе представить, – его голос больше похож на шепот, –
как долго я этого ждал. Я постоянно представлял себе, как она на меня
посмотрит, застенчиво и со значением улыбнется, возьмет мою руку
и поднесет к губам…
Он замолкает, погружаясь в воспоминания, а я понятия не имею, о чем
идет речь.
– Сегодня, – наконец произносит он, – сегодня мне сообщили,
что Меган была беременна.
Он заплакал, и меня начинают душить слезы. Я плачу о женщине,
которой не знала, и ребенке, которого ей не суждено было родить. Но как
можно вынести подобный ужас?! Я не могу понять, как Скотт еще дышит.
Это должно было убить его, а он держится.
Я не могу говорить, не могу пошевелиться. Несмотря на открытые
окна, в гостиной жарко и душно. С улицы доносятся обычные звуки:
вой полицейской сирены, крики и девчачий смех, уханье басов
в проехавшей машине. Но тут, в гостиной, миру пришел конец. Для Скотта
настал конец света, и я не могу выдавить из себя ни слова и стою, застыв
на месте, молча и беспомощно.
На ступеньках перед входом слышатся шаги и знакомое звяканье,
с которым Кэти выуживает ключи из своей огромной сумки.
Это возвращает меня к жизни. Надо что-то предпринять: я хватаю Скотта
за руку, и он смотрит на меня испуганно.
– Идем, – говорю я и, пока Кэти возится с ключами, успеваю
проскочить с ним по лестнице наверх, в свою комнату, и закрыть дверь.
– Это моя соседка по квартире, – объясняю я. – Она… она может
задавать вопросы. А вам сейчас это вряд ли нужно.
Он кивает и окидывает взглядом мою крошечную комнату
с неубранной кроватью, разбросанным бельем – не только чистым, но и
грязным, – голые стены, дешевую мебель. Мне становится стыдно. В этом
вся моя жизнь: неопрятная, убогая и примитивная. Одним словом,
незавидная. И тут до меня доходит, что Скотту сейчас явно не до оценки
моего образа жизни, и думать об этом просто глупо.

---

Я жестом приглашаю его сесть на кровать. Он подчиняется и, тяжело
дыша, вытирает глаза тыльной стороной ладони.
– Хотите чего-нибудь? – спрашиваю я.
– Может, пива?
– Я не держу в доме спиртного, – объясняю я, чувствуя, как краснею.
Однако Скотт ничего не замечает и даже не поднимает глаз.
– Я могу сделать вам чаю.
Он снова кивает.
– Прилягте и отдохните.
Он скидывает ботинки и покорно, как заболевший ребенок, ложится.
Внизу, пока закипал чайник, я немного поболтала с Кэти, которая
рассказала, что обнаружила в Норткоуте отличное место для ленча («там
чудесные салаты»), и сообщила, какая зануда их новая сотрудница.
Я улыбаюсь и киваю, но мои мысли заняты другим. Я напряженно
вслушиваюсь, не скрипнут ли под ним ступеньки на лестнице. Невероятно,
что он здесь и лежит в моей постели наверху. От самой этой мысли у меня
слегка кружится голова.
Кэти замолкает и, нахмурившись, внимательно на меня смотрит.
– С тобой все в порядке? – спрашивает она. – Ты выглядишь… как-то
не так.
– Просто немного устала, – объясняю я. – Что-то нездоровится. Хочу
лечь сегодня пораньше.
Она снова на меня смотрит. Она знает, что я не пила (она всегда может
это определить), но, видимо, думает, что собираюсь. Мне сейчас все равно,
я не могу об этом думать и, забрав чашку для Скотта, ухожу к себе,
попрощавшись с Кэти до утра.
Я подхожу к своей двери и прислушиваюсь. Все тихо. Я осторожно
поворачиваю ручку и вхожу. Он лежит в том же положении, в котором я его
оставила: руки вытянуты, глаза закрыты. Я слышу его дыхание – тихое
и неровное. Он занимает половину кровати, но мне хочется лечь рядом,
прильнуть к нему, положить руку ему на грудь и погладить. Однако я
просто кашлянула и протянула ему кружку с чаем.
Он садится.
– Спасибо, – говорит он, забирая кружку. – Спасибо, что… приютили.
Это был кошмар… даже не знаю, как описать, что началось после
публикации.
– О том, что случилось несколько лет назад?
– Да, об этом.
Как такая информация могла просочиться в таблоиды, широко

---

обсуждалось. Теперь все соревновались в домыслах, называя источником
то полицию, то Камаля Абдика, то Скотта.
– Но это неправда, – говорю я, – разве не так?
– Конечно, неправда, но зато появляется мотив. Во всяком случае,
они так говорят: Меган убила своего ребенка, а некто – скорее всего его
отец – мог расправиться за это с ней. Даже через столько лет.
– Немыслимо!
– Однако все только и твердят, что я специально это выдумал, чтобы
очернить Меган, отвести от себя подозрение и перевести стрелки на кого-
то другого. На человека из ее прошлого, о котором никто ничего не знает.
Я сажусь на кровать рядом с ним. Наши бедра почти соприкасаются.
– А что думает полиция? Он пожимает плечами:
– Ничего конкретного. Они спрашивали, что мне об этом известно.
Знал ли я, что у нее раньше был ребенок? Знал ли, что с ним случилось?
Знал ли, кто был его отец? Я ответил, что не знал, что все это бредни,
что она никогда не была беременна… – У него перехватывает дыхание,
и он делает глоток из кружки. – Я спросил, как все это попало в газеты,
а они отказались объяснять. Думаю, это все Абдик. – Скотт шумно
выдыхает. – Я не понимаю зачем. Зачем ему нужно говорить о ней такие
вещи. У него точно не все дома.
Я думаю о человеке, с которым познакомилась на днях: о его
спокойной манере держаться, мягком голосе, участии во взгляде. Он точно
не похож на тех, у кого не все дома. Правда, улыбка…
– Но как такое могли напечатать?! Наверняка есть законы…
– Нельзя клеветать на мертвых, – говорит он и, помолчав, добавляет: –
Меня заверили, что не станут раскрывать информацию о ее…
беременности. По крайней мере сейчас. Не исключено, что вообще
не будут. Во всяком случае, пока не узнают наверняка.
– Узнают наверняка?
– Это не ребенок Камаля Абдика.
– Они сделали тест на ДНК? Он качает головой:
– Нет, просто я знаю. Не могу объяснить как, но я знаю. Этот ребенок
мой… был моим.
– Если он считал, что ребенок от него, то тогда появляется мотив,
разве не так?
Камаль не стал бы первым мужчиной, который решил избавиться
от ребенка, убив его мать. Но говорить об этом вслух я не стала. Как и
о том, что у Скотта тогда тоже появлялся мотив. Если он думал, что его
жена забеременела от другого мужчины… Только он не мог этого сделать.

---

Его шок и отчаяние не вызывают сомнений. Сыграть их так убедительно
просто невозможно.
Скотт, похоже, уже не слушает. Его взгляд устремлен куда-то вдаль,
и постель затягивает его в свои объятия, как зыбучий песок.
– Вам надо побыть здесь какое-то время, – предлагаю я. –
Постарайтесь уснуть.
Он смотрит на меня, и уголки его глаз трогает улыбка.
– А можно? – спрашивает он. – Это было бы… я был бы очень
благодарен. Мне трудно спать дома. И дело не в людях, которые ждут
на улице и чего-то от меня хотят. Совсем не в них. Просто дома повсюду
Меган, я постоянно ее вижу. Я спускаюсь по лестнице и не смотрю,
заставляю себя не смотреть, но, проходя мимо окна, обязательно
возвращаюсь, чтобы убедиться, что она не сидит на террасе.
Слушая его, я чувствую, как к глазам подступают слезы.
– Знаете, она любила там сидеть, на нашей маленькой террасе.
Любила сидеть и наблюдать за проходящими поездами.
– Знаю, – говорю я и накрываю его руку своей. – Я часто ее видела
там.
– Я все время слышу ее голос, – продолжает он. – Слышу, как она меня
зовет. Я ложусь в кровать и слышу, как она зовет меня снаружи. Мне все
время кажется, что она там. – Он не может унять дрожь.
– Прилягте, – говорю я, забирая кружку. – Вам нужно отдохнуть.
Дождавшись, когда он уснет, я ложусь рядом, и его плечо оказывается
всего в нескольких дюймах от моего лица. Я закрываю глаза, слушаю свое
сердцебиение и чувствую, как пульсирует жилка на шее. Я вдыхаю его
несвежий и печальный запах.
Когда через несколько часов я просыпаюсь, его уже нет.