Девушка в поезде

Вторник, 10 сентября 2013 года
Утро
Когда электричка останавливается на красный свет семафора,
атмосфера в вагоне меняется – это ощущается само собой, совсем
как гудение электричества. Теперь я не единственная, кто здесь смотрит
в окно. Наверное, другие и раньше смотрели на дома, мимо которых мы
проезжаем, но по-разному. Так было раньше. Но теперь все видят одно

---

и то же. Иногда это даже можно услышать.
– Вон тот дом. Нет-нет, тот, что слева – вон там. С розами у забора.
Там все и произошло.
Дома номер пятнадцать и номер двадцать три теперь стоят пустые.
Они не выглядят заброшенными – жалюзи подняты, двери открыты, но я
знаю: это потому, что их показывают потенциальным покупателям.
Оба дома выставлены на продажу, хотя, наверное, пройдет немало времени,
прежде чем их действительно кто-то захочет купить. Думаю, что сейчас
агенты по недвижимости водят по комнатам в основном жадных до зрелищ
зевак, желающих во что бы то ни стало лично посмотреть на место, где он
упал и его кровь пропитала землю.
Мне больно думать, что они ходят по моему дому, где я некогда была
полна надежд. Я стараюсь не думать о том, что случилось потом.
Стараюсь, но все равно думаю.
Мы с Анной, обе перепачканные его кровью, сидели рядом на диване.
Жены в ожидании приезда «скорой». Анна позвонила им, позвонила
в полицию – она сделала все. Вызвала всех. Прибыли медики, слишком
поздно для Тома, следом за ними – полицейские, Гаскилл и Райли. Увидев
нас вместе, оба буквально онемели. Они начали задавать вопросы, но я
не понимала, что они говорили. Отвечала Анна. Спокойно и уверенно.
– Это была самооборона, – сказала она. – Я все видела. Из окна.
Он бросился за ней с отверткой. Он бы точно ее убил. У нее не было
выбора. Я пыталась… – она запнулась, и это был единственный раз, – я
пыталась остановить кровотечение, но не смогла.
Один из полицейских в форме принес Эви, которая чудом проспала
все эти события, и нас всех отвезли в полицейский участок. Нас с Анной
развели по разным комнатам и задавали еще много всяких вопросов, но я
не помню каких. Мне было очень трудно отвечать, я никак не могла
собраться. Прежде чем произнести, мне приходилось сначала вспоминать
каждое слово. Я сказала, что он набросился на меня, ударил бутылкой.
А потом накинулся с отверткой. Сказала, что мне удалось ее вырвать
и использовать для самозащиты. Меня осмотрели – рану на голове, руки,
ногти.
– Для нападения не так много повреждений, – с сомнением заключила
Райли.
Они ушли и оставили меня одну под охраной полицейского в форме –
того самого, с прыщом, который приходил в квартиру Кэти в Эшбери еще
в другой жизни. Он стоял у двери и избегал моего взгляда. Потом Райли
вернулась.

---

– Миссис Уотсон подтверждает ваш рассказ, Рейчел, – сообщила она. –
Вы можете идти. – Она тоже отводила глаза.
Полицейский отвез меня в больницу, где мне наложили швы на рану
на голове.
О Томе появилось много материалов в газетах. Я узнала, что он
никогда не служил в армии. Дважды пытался завербоваться, но оба раза
получал отказ. Его история с отцом тоже оказалась ложью –
в действительности все было наоборот. Он вложил сбережения родителей
и все потерял. Родители простили его, но он порвал с ними все отношения
после того, как отец отказался перезаложить дом, когда Тому снова
потребовались деньги. Он лгал все время, лгал обо всем. Даже если во лжи
не было никакой нужды, даже когда лгать не имело никакого смысла.
Я отлично помню, как Скотт говорил о Меган, что не знал, какой она
была на самом деле, и понимаю, что то же самое могу сказать о себе
с Томом. Вся жизнь Тома была построена на лжи – на обмане
и полуправде, чтобы выглядеть лучше, сильнее, интереснее, чем на самом
деле. И я купилась на все это и полюбила его. Анна тоже. Мы любили его.
Не знаю, полюбили бы мы его, окажись он не таким идеальным.
Мне кажется, я бы полюбила. Я бы простила ему его ошибки и неудачи.
Я и своих наделала немало.
Вечер
Я остановилась в гостинице маленького городка на побережье
Норфолка. Завтра отправлюсь дальше на север. Может, в Эдинбург,
а может, еще дальше. Пока не решила. Я хочу чувствовать, что прошлое
осталось далеко. Кое-какие деньги у меня есть. Мама, узнав, через что мне
пришлось пройти, проявила щедрость, так что об этом мне можно
не беспокоиться. Во всяком случае, пока.
Я взяла напрокат машину и после обеда съездила в Холкхэм. Возле
деревушки, где похоронены Меган и Либби, стоит церковь. Я прочитала
об этом в газетах. По поводу ее захоронения возникли споры, поскольку
Меган подозревалась в причастности к смерти ребенка. Но, в конце
концов, разрешение похоронить их рядом было получено, и мне кажется,
что это правильно. В чем бы ни заключалась ее вина, она дорого за нее
заплатила.
Когда я добралась до места, начался дождь и кругом не было ни души,
но я все равно припарковалась и обошла все кладбище. Я нашла ее могилу,
почти незаметную в тени елей, в самом дальнем углу. Ее невозможно
найти, если не знать, где искать. На надгробии высечены только ее имя

---

и даты жизни – нет ни «любимая жена», ни «дочь», ни «мать».
На надгробии ее ребенка высечено просто: «Либби». По крайней мере,
могила у малышки теперь нормальная, она не лежит в одиночестве возле
старых железнодорожных путей.
Дождь усилился, и когда я проходила через церковный двор, заметила
мужчину в дверях часовни – на мгновение мне почудилось, что это Скотт.
У меня екнуло сердце, я протерла глаза от капель дождя и увидела, что это
всего лишь священник. Заметив меня, он приветственно поднял руку.
До машины я добралась почти бегом, хотя и понимала, что бояться
нечего. Но я не могла забыть о последней встрече со Скоттом и о том,
каким он был – буйным, неадекватным, на грани безумия. Теперь он
никогда не обретет внутреннего покоя. Да и как его можно обрести?
Я думаю об этом и о том, каким он был – какими они оба были, какими
казались мне, – и ощущаю печаль. И боль утраты.
Я написала Скотту на электронную почту письмо, в котором просила
прощения за свою ложь. Мне хотелось извиниться за то, кем оказался Том,
потому что я должна была раскусить его раньше. Если бы все последние
годы я не пила, смогла бы я это сделать? Не исключено, что и мне
не суждено обрести душевный покой.
На мое письмо он не ответил. Впрочем, на ответ я и не рассчитывала.
Я возвращаю машину, добираюсь до гостиницы, снимаю номер
и думаю, как было бы чудесно устроиться в кожаном кресле в полумраке
их уютного бара с бокалом вина в руке, но вместо этого направляюсь
в гавань.
Я представляю, какое удовольствие доставил бы мне первый бокал.
Чтобы преодолеть искушение, я считаю, сколько дней не брала в рот
ни капли спиртного. Двадцать! Двадцать один, если считать сегодняшний.
Ровно три недели. Самый длинный период моего воздержания за долгие
годы.
Как ни странно, но последний стакан я приняла из рук Кэти. Когда
полиция доставила меня домой, смертельно бледную и запачканную
кровью, и рассказала ей, что случилось, Кэти принесла из своей комнаты
бутылку виски и налила нам обеим по приличной дозе. Она не могла
сдержать слез и все время повторяла, как ей жаль, будто в случившемся
была отчасти и ее вина. Я выпила виски, и меня тут же вырвало прямо
на ковер – с тех пор я не прикасалась к спиртному. Но тяга к нему
не прошла.
Добравшись до гавани, я поворачиваю налево и иду вдоль берега –
при желании, так можно дойти до Холкхэма. Уже почти стемнело, и у воды

---

холодно, но я продолжаю шагать. Я буду идти, пока не устану, пока совсем
не выбьюсь из сил, и тогда, возможно, мне удастся уснуть.
На берегу никого нет, и я так замерзла, что приходится сжимать
челюсти, чтобы зубы перестали стучать. Я быстро шагаю по гальке мимо
пляжных хижин, таких живописных днем, но теперь зловещих и похожих
на тайные убежища. При порывах ветра они оживают, деревянные доски
скрипят, и сквозь шум моря слышатся звуки какого-то движения: кто-то
или что-то подходит все ближе и ближе. Я разворачиваюсь и со всех ног
бегу назад.
Я знаю, что там ничего нет и бояться мне нечего, но это не спасает
от волны страха, поднимающейся откуда-то из живота и накрывающей
меня с головой. Я бегу изо всех сил. И останавливаюсь только в гавани
под ярким светом уличных фонарей.
Добравшись до своего номера, я сажусь на кровать, подсунув под себя
руки, и жду, пока они не перестанут дрожать. Потом открываю мини-бар
и достаю бутылку воды и орешки. Я не трогаю вино и маленькие
бутылочки с джином, хотя они наверняка помогли бы мне согреться,
расслабиться и уснуть, погрузившись в небытие. Помогли бы хоть
ненадолго забыть его взгляд, когда я смотрела, как он умирает.
Когда поезд прошел, я услышала за собой шум и, обернувшись,
увидела, что из дома выходит Анна. Она быстро подошла к нам, опустилась
рядом с ним на колени и приложила руки к его шее.
Его лицо исказилось от шока и боли. Я хотела сказать ей, что это
бесполезно, что ему нельзя помочь, но потом поняла, что она вовсе
не пытается остановить кровь. Она его добивала. Проворачивала отвертку
снова и снова, разрывая ему горло и все время что-то тихо нашептывая.
Слов разобрать я не могла.
Последний раз я ее видела в полицейском участке, когда с нас
снимали показания. Нас развели по разным комнатам, но перед этим она
дотронулась до моей руки и сказала:
– Побереги себя, Рейчел.
Она произнесла это так, будто предостерегала и предупреждала.
Мы теперь с ней навеки связаны тем, что рассказали: у меня не было
выхода, кроме как ударить его отверткой, а Анна изо всех сил пыталась
остановить кровотечение.
Я ложусь на кровать и выключаю свет. Знаю, что не усну, но все равно
буду пытаться. Надеюсь, рано или поздно эти кошмары перестанут меня
мучить, но сегодня я уверена, что впереди меня ждет долгая ночь. А утром
мне надо встать рано, чтобы успеть на поезд.

---