Деятельности

Глава 2
РЕЧЕВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
В предыдущей главе была дана общая характеристика тому
пониманию деятельности, которое свойственно советской психо-
логической школе Л. С. Выготского. Теперь нам предстоит кон-
кретизовать некоторые из высказанных ранее положений приме-
нительно к речи (речевой деятельности).
Если вслед за Марксом видеть сущность деятельности в оп-
редмечивании видовых свойств и способностей общественного че-
ловека («особых человеческих сущностных сил») в «предметах
природы» [К. Маркс, 1956]
1
, то к числу последних (Маркс име-
ет здесь в виду, если пользоваться его же выражением, «об-
щественную действительность природы»), в которых выступают в
опредмеченном виде эти «сущностные силы», следует причислять
и язык. Поэтому даже если брать язык в его предметном бытии
как общественное явление, он есть единство двух сторон. С од-
ной стороны, он есть продукт специфической, адекватной ему
деятельности; он — то, в чем эта деятельность опредмечивается.
Точнее было бы сказать, что в языке как общественном достоя-
нии, как элементе общественно-исторического опыта, опредмечи-
ваются развивающиеся в индивидуальном порядке (хотя и под
воздействием общества) и непосредственно испытывающие на
себе воздействие социальной среды речевые умения отдельных но-
сителей языка. С другой стороны, он есть объективная основа
речевой деятельности индивида.
Индивид, во-первых, сталкивается с языком в его предмет-
ном бытии, усваивая язык: язык для него выступает как неко-
торая внешняя норма, к которой он должен приноравливаться и в
последовательном приближении к которой (в меру психофизиоло-
гических возможностей ребенка на каждом этапе) и заключается
смысл развития детской речи [см. Appel, 1907; А. А. Леонтьев,
1965а]. Усвоение языка есть, пользуясь словами Маркса, прев-
ращение его из предметной формы в форму деятельности и за-
тем — формирование соответствующих умений, соответствующей
(речевой) способности. Особенно ясно этот процесс виден при
1
У деятельности есть и другая сторона — в ней проявляются, реализуются
возможности человека; лишь в деятельности возможна социализация био-
логических задатков и формирование способностей.

---

усвоении неродного языка. Во-вторых, он постоянно ориентиру-
ется на систему и норму речи и в самом процессе речи, кон-
тролируя тем самым понпмаемость, информативность, выразитель-
ность, вообще — коммуникативность своей речи (это и есть суть
проблемы культуры речи; см. главу 20). В этой двусторонноств
языка, в его двоякой соотнесенности с речевыми процессами ле-
жит, по-видимому, ключ к проблеме эволюции языка. Это отметил
еще в 20-х годах видный советский языковед Е. Д. Поливанов
[Поливанов, 1968, 95—96].
Маркс, говоря, что язык «имеет чувственную природу»
[К. Маркс, 1956, 596], тем самым отнюдь не утверждает, как
это нередко считается, что язык есть явление материальное.
Напомним первый тезис о Фейербахе: «Главный недостаток все-
го предшествующего материализма... заключается в том, что пред-
мет, действительность, чувственность берется только в ф о р м е
объекта, или в форме с о з е р ц а н и я , а не как ч е л о в е ч е -
с к а я ч у в с т в е н н а я д е я т е л ь н о с т ь , п р а к т и к а , н е
субъективно» [К. Маркс, 1955, 1]. Ср. также в «Немецкой идео-
логии» критику Марксом Фейербаха за то, что тот рассматри-
вает человека лишь как «чувственный предмет», а не как «чув-
ственную деятельность» и «никогда не достигает понимания чув-
ственного мира как совокупной, живой, чувственной д е я т е л ь н о -
с т и составляющих его индивидов» [К. Маркс и Ф. Энгельс, 1955,
44]. Таким образом, ключ к пониманию места языка в жизни и
деятельности общественного человека лежит в марксовой идее
«чувственной деятельности», адекватной объективным свойствам
языка как предмета, в трактовке языка не только как законо-
мерного звена системы фиксированных отношений индивида к
реальной внечеловеческой и человеческой (общественной) дей-
ствительности (таков обычный философский подход к языку),
но и как средства, орудия активной познавательной и продук-
тивной деятельности человека в этой действительности.
Возникает вопрос, какая именно деятельность адекватна свой-
ствам языка как предмета, для какой деятельности он, по словам
Маркса [К. Маркс, 1956, 590], является «материалом». По-ви-
димому, это, с одной стороны, деятельность познания, т. е. преж-
де всего такая деятельность, которая заключается в «распред-
мечивании» действительности при помощи языка (поскольку
мы понимаем под познанием расширение круга знаний и умений
индивида) или в решении с помощью языка же познавательных
задач, выдвигаемых ходом общественной практики (поскольку мы
имеем в виду расширение фонда знаний и умений общества в
целом). С другой— это деятельность общения, коммуникатив-
ная деятельность.
Под деятельностью общения не следует понимать простую
передачу от одного индивида к другому некоторой информации.
Коммуникация есть не только и не столько взаимодействие лю-
дей в обществе, сколько — прежде всего — взаимодействие лю-

---

дей как членов общества, как «общественных индивидов»
(К. Маркс). Применительно к первобытному человеческому кол-
лективу можно сформулировать эту мысль так: речь есть не
столько общение во время труда, сколько общение для труда.
Одним словом, речь не «прилагается» к жизни и совместной
деятельности общества, социальной группы, а является одним
из средств, конституирующих эту деятельность. Речь по су-
ществу своему — не дело индивида, не дело изолированного но-
сителя языка: это прежде всего внутренняя активность об-
щества, осуществляемая им через отдельных носителей языка
или, точнее, при их помощи. Другой вопрос, что речь может ис-
пользоваться индивидом, так сказать, в несобственных функ-
циях.
В чем же ее основная функциональная нагрузка, в чем со-
циальный смысл коммуникации? В том, что она обеспечивает лю-
бую другую деятельность, имея непосредственной целью либо
овладение этой деятельностью («распредмечивание»), либо пла-
нирование этой деятельности, либо координацию ее. Это мо-
жет быть непосредственное соотнесение действий членов про-
изводственного коллектива, выработка для них общих целей и
общих средств. Именно в этом смысле Т. Слама-Казаку гово-
рит о «языке труда» [Т. Slama-Cazacu, 1964; Т. Slama-Cazacu,
1968]. Это может быть обмен информацией (скажем, в ходе на-
учной дискуссии), необходимый для того, чтобы теоретическая
деятельность ученого была опосредована обществом, чтобы он
был на уровне науки и отвечал на запросы общества и т. д.
(Ср.: «Мое в с е о б щ е е сознание есть лишь т е о р е т и ч е с к а я
форма того, ж и в о й формой чего является р е а л ь н а я коллек-
тивность» [К. Маркс, 1956, 590]).
Возвращаясь к деятельности познания, следует отметить, что
это — не пассивное восприятие внешних свойств предметов и яв-
лений действительности и даже не просто «проекция» на них
индивидуально значимых, усвоенных в индивидуальном опыте
функциональных характеристик (примерно так дело обстоит толь-
ко у животных). Это — специфическое взаимодействие человека
как субъекта познания и объективной действительности как его
объекта при помощи языка. Специфика этого взаимодействия в
первую очередь в том, что язык выступает как система обще-
значимых форм и способов вещественно-предметного выражения
идеальных явлений. Язык обеспечивает возможность для символа
или знака «быть непосредственным телом идеального образа
внешней вещи» [Ильенков, 1962, 224]. В этом смысле он слу-
жит своего рода «мостиком», связывающим опыт общества, че-
ловеческого коллектива, и деятельность, в том числе опыт ин-
дивида — члена этого коллектива, и представляет собой явление
идеально-материальное (идеальное в своем виртуальном аспекте,
как часть общественно-исторического опыта, идеально-материаль-
ное в своем актуальном аспекте, т. е. для каждого отдельного

---

индивида, как способ, орудие отражения действительности в иде-
альной форме). Именно такое понимание явствует из извест-
ной формулы «язык есть практическое < ... > действительное созна-
ние» [К. Маркс и Ф. Энгельс, 1955, 29]. Для Маркса виртуальное
сознание становится реальным, «действительным» в языке (ре-
чевой деятельности; слово «язык» у Маркса, как и во всей клас-
сической философии XIX в., нетерминологично), обретает в нем
свое «тело».
Как вскользь уже отмечалось, соотношение деятельности об-
щения и деятельности познания представляет чрезвычайно важ-
ную проблему, по существу центральную не только для философ-
ской и психологической, но и для лингвистической трактовки
языка и речевой деятельности. Основной, важнейшей отличитель-
ной чертой, отделяющей речевую деятельность от других, не-
человеческих или не специфически человеческих видов комму-
никации и в то же время охватывающей все варианты ее реа-
лизации, будет то, что Л. С. Выготский назвал «единством об-
щения и обобщения». Напомним его высказывания по этому
поводу: «Общение, не опосредствованное речью или другой ка-
кой-либо системой знаков или средств общения, как оно наблю-
дается в животном мире, делает возможным только общение са-
мого примитивного типа и в самых ограниченных размерах.
В сущности, это общение, с помощью выразительных движе-
ний, не заслуживает даже названия общения, а скорее должно
быть названо заражением. Испуганный гусак, видящий опас-
ность и криком поднимающий всю стаю, не столько сообщает
ей о том, что он видел, а скорее заражает ее своим испугом.
Общение, основанное на разумном понимании и на намерен-
ной передаче мысли и переживаний, непременно требует из-
вестной системы средств... Для того чтобы передать какое-либо
переживание или содержание сознания другому человеку, нет
другого пути, кроме отнесения передаваемого содержания к из-
вестному классу, к известной группе явлений, а это... непременно
требует обобщения... Таким образом, высшие присущие человеку
формы психологического общения возможны только благодаря
тому, что человек с помощью мышления обобщенно отражает
действительность» [Выготский, 1956, 50—51].
Единство общения и обобщения осуществляется в знаке
(см. в этой связи главу 7, а также [Леонтьев А. А., 1965а,
1969 г и др.]). В сущности, речевая деятельность есть част-
ный случай знаковой деятельности, как язык есть одна из зна-
ковых систем; но важно подчеркнуть, что это не просто знако-
вая система sui generis, а первичная знаковая система. Точно
так же речевая деятельность является основным видом знаковой
деятельности, логически и генетически предшествуя остальным
ее видам.
Речь может занимать в системе деятельности различное мес-
то. Она может выступать как орудие планирования речевых или

---

неречевых действий, соответствуя, таким образом, первой фазе
интеллектуального акта — фазе ориентировки и планирования.
В этих двух случаях характер планирования совершенно разли-
чен. В первом случае это программирование речевого выска-
зывания, по-видимому [Жинкин, 1964, 1967; Леонтьев А. А.,
1969а], в неречевом субъективном коде. Во втором случае это
именно формулирование плана действии в речевой форме. Эти
две функции речи в планировании деятельности нельзя смеши-
вать, как это часто делается [Баев, 1966, 313—314 и др.]. Ви-
димо, в подобном смешении играет значительную роль то, что
оба вида планирования нередко называются одинаково «внутреп-
ней речью». (Можно [Леонтьев А. А., 19676, 1969а, 157—159]
предложить различать «внутреннюю речь», «внутреннее програм-
мирование» и «внутреннее проговаривание».)
Речь может выступать в третьей фазе интеллектуального ак-
та — именно, как орудие контроля, орудие сопоставления полу-
ченного результата с намеченной целью. Это обычно происходит
в тех случаях, когда акт деятельности достаточно сложен, на-
пример, когда он имеет целиком или почти целиком теорети-
ческий характер (как это нередко бывает, скажем, в деятель-
ности ученого). Однако основное место, занимаемое речью в дея-
тельности, соответствует второй фазе интеллектуального акта. Это
речь как действие, речь как коррелат фазы исполнения намеченно-
го плана.
Хотя название настоящей монографии, равно как и название
данной главы содержит словосочетание «речевая деятельность»,
это словосочетание, строго говоря, не терминологично. Речевая
деятельность, в психологическом смысле этого слова, имеет мес-
то лишь в тех, сравнительно редких, случаях, когда целью дея-
тельности является само порождение речевого высказывания, ког-
да речь, так сказать, самоценна. Очевидно, что эти случаи в
основном связаны с процессом обучения второму языку. Что же
касается собственно коммуникативного употребления речи, то в
этом случае ока почти всегда предполагает известную нере-
чевую цель. Высказывание, как правило, появляется для чего-то.
Мы говорим, чтобы достичь какого-то результата. Иными слова-
ми, речь включается как составная часть в деятельность более
высокого порядка. Позволим себе заимствовать уте исполь-
зованный ранее [Леонтьев А. А., 1969а, 135] пример. Я прошу у
соседа по столу передать мне кусок хлеба. Акт деятельности явно
не завершен: моя потребность будет удовлетворена лишь в том
случае, если сосед действительно передаст мне хлеб. Тот же в
принципе результат может быть достигнут и неречевым путем
(я встал и достал кусок хлеба сам). Таким образом, чаще всего
термин «речевая деятельность» некорректен. Речь — это обычно
не замкнутый акт деятельности, а лишь совокупность речевых
действий, имеющих собственную промежуточную цель, подчинен-
ную цели деятельности как таковой.

---

Однако эта совокупность тоже организована определенным
образом, она не представляет собой линейной цепи действий,
последовательно осуществляемых на основании некоторой апри-
орной программы или эвристической информации. Организация
этой совокупности, которую мы и называем здесь речевой де-
ятельностью и которая в типичном частном случае сводится к
отдельному речевому действию, как и организация любого дей-
ствия, входящего как составная часть в деятельностный акт,
в некоторых существенных чертах подобна организации дея-
тельностного акта в целом — постольку, поскольку мы под дей-
ствиями понимаем «относительно самостоятельные процессы,
подчиненные сознательной цели» [Леонтьев А. Н., Па-
нов Д. Ю., 1963, 415]. Во всяком случае речевое действие пред-
полагает постановку цели (хотя и подчиненной общей цели дея-
тельности), планирование и осуществление плана (в данном слу-
чае внутренней программы), наконец, сопоставление цели и ре-
зультата, т. е. является разновидностью интеллектуального акта.
Будучи психологически действием, речевое действие должно
обладать и всеми характеристиками, присущими любому дейст-
вию. Очевидно, что оно характеризуется собственной целью или
задачей. Какова эта цель, эта задача? Наиболее общее представ-
ление о ней мы дали в начале этой главы, анализируя сущ-
ность процесса общения. Более подробный анализ различной
функционально-целевой направленности речи будет дан в главе
16 («Функции и формы речи»). Далее, речевое действие опре-
деляется общей структурой деятельности и тем местом, которое
оно занимает в деятельности вообще и по отношению к дру-
гим речевым действиям — в частности. В этом отношении осо-
бенно интересно было бы иметь точные данные о различных ти-
пах взаимодействия речевых действий внутри неречевой деятель-
ности, например, о функциональных типах диалога. К сожале-
нию, таких работ очень мало; можно упомянуть цикл
исследований Дж. Джаффи (Jaffee, 1967, 1970], некоторые другие
американские работы, обобщенные в статье С. Московичи [1967],
а в нашей стране, например, работы А. Р. Балаяна [1970 и др.]
и В. Г. Гака [1969]. Наконец, речевое действие, как и любое
действие, представляет собой своего рода взаимодействие общих
характеристик деятельности и конкретных условий и обстоя-
тельств ее осуществления. Это взаимодействие отражается уже в
самом появлении речевого действия, но особенно ясно оно в свя-
зи с тем, что одно и то же в психологическом отношении ре-
чевое действие может осуществляться на базе различных рече-
вых операций. См. подробнее об этом в главе 3.
Какова наиболее общая операционная структура речевого дей-
ствия? Оно включает в себя, во-первых, звено ориентировки.
Ориентировочная основа речевого действия описана нами ниже,
в главе 3. Надо только сказать, что в различных видах рече-
вых действий эта ориентировочная основа может быть различ-

---

ной. К сожалению, вопрос этот совершенно не исследован. Но
очевидно, что даже в одной и той же коммуникативной ситуации
(например, если мы описываем какие-то события, происходящие
перед нашими глазами) возможны различные типы ориентиров-
ки, которая будет одной, если ребенок рассказывает маме о том,
что видит в окно, и совсем другой, если радиокомментатор из-
лагает то, что происходит на футбольном поле. Характер ориен-
тировки, по всей видимости, зависит прежде всего от места ре-
чевого действия в общей системе деятельности. Умения, связан-
ные с ориентировочной основой действия, так же могут быть
сформированы, как и любые другие умения, и являются плодом
процесса интериоризации.
Далее речевое действие включает в себя звено планирова-
ния, или программирования. Как уже отмечалось, программа ре-
чевого действия существует обычно в неязыковом, вернее, несоб-
ственно языковом (лишь сложившемся на языковой основе) коде.
Н. И. Жинкин называет его «предметно-изобразительным» или
«кодом образов и схем», см. [Жинкин, 1964, 1967 и др.]. С пси-
хологической стороны, вероятно, было бы уместно соотнести этот
код с исследованными М. С. Шехтером [Шехтер, 1959] вторичны-
ми образами или «образами-мыслями» (см. также [Леонтьев А. А.,
1969а, 160]). Вообще этот код, насколько можно судить, близок
к кодам, используемым мышлением. Ср. у А. Эйнштейна: «Слова,
или язык, как они пишутся или произносятся, не играют ника-
кой роли в моем механизме мышления. Психические реальности,
служащие элементами мышления,— это некоторые знаки или бо-
лее или менее ясные образы, которые могут быть «по желанию»
воспроизведены и комбинированы. Конечно, имеется некоторая
связь между этими элементами и соответствующими логически-
ми понятиями... Обычные и общепринятые слова с трудом под-
бираются лишь на следующей стадии...» [Эйнштейн, 1967, 28].
«Образы-мысли» — это лишь внешняя оболочка элементов про-
граммы. Но, по-видимому, кроме того, в чем закрепляется ос-
новное содержание будущего высказывания, должно быть и то,
что закрепляется, т. е. мы должны поставить вопрос о психо-
логической природе самого этого содержания. Следует думать,
что программа имеет смысловую природу (в понимании смысла
психологами школы Выготского). О психологической сущности
понимаемого так смысла см. [Леонтьев А. Н., 1947; 1965, 25—
31, 27, 223—227, 28, 29], а также ниже, в главе 12 (о смысло-
вой природе программы ср. также [Леонтьев А. А., 1969а, 161
и след.], [Леонтьев А. А., 19676]).
Далее от программы мы переходим к ее реализации в язы-
ковом коде. Здесь мы имеем ряд механизмов, в совокупности
обеспечивающих такую реализацию. Это механизмы: а) выбора
слов, б) перехода от программы к ее реализации, в) граммати-
ческого прогнозирования, г) перебора и сопоставления синтакси-
ческих вариантов, д) закрепления и воспроизведения граммати-

---

ческих «обязательств». Параллельно с реализацией программы
идет моторное программирование высказывания, за которым сле-
дует его реализация. Один из вариантов конкретного взаимодей-
ствия всех этих механизмов изложен в [Леонтьев А. А., 1969а].
Более детально некоторые грамматические (синтаксические) и
лексические (семантические) аспекты порождения и восприятия
речи описаны соответственно в главах 12 и 13.
Подводя итоги сказанному в настоящей главе, укажем, что
ее основной задачей было, с одной стороны, вскрыть наиболее
общую философско-психологическую специфику коммуникатив-
ной деятельности, с другой — конкретизовать общие положения,
касающиеся всякой деятельности, на материале речи и проде-
монстрировать ее «видовой» характер по отношению к деятель-
ности как «роду». В последующих главах многие высказанные
здесь общие соображения будут дополнены и конкретизированы.

---