Деятельности

ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ РЕЧЕВОЙ
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Прежде чем охарактеризовать систему основных понятий и ка-
тегорий, с которыми лингвистическая наука подходит к речевой
деятельности, необходимо дать общую характеристику самого мо-
делирования, ибо в этой области пока нет полной ясности.
Неопределенность понятий модели и моделирования связана
прежде всего с тем, что авторы, пишущие по этому вопросу, не-
правомерно переносят данные, взятые из опыта одних наук, на
другие, поспешно генерализуя свои понятия и выводы. Естест-
венно, нет оснований сомневаться в законности существования
логики науки как обобщающей «наднаучной» дисциплины и об-
щей теории моделей как части этой дисциплины; однако необ-
ходимо ясно понимать, что в методологии конкретно-научного ис-
следования идет от общих закономерностей теории познания,
а что — от специфики объекта (или предмета, или метода) дан-
ной науки. Вот этого-то понимания нередко не хватает авторам,
анализирующим понятие модели (ср. [Чжао, 1965]).
Модель определяется в современной логике науки как «та-
кая мысленно представляемая или материально реализованная
система, которая, отображая или воспроизводя объекты исследо-
вания, способна замещать его так, что ее изучение дает нам но-
вую информацию об этом объекте» [Штофф, 1966, 19]. Следо-
вательно, моделирование не есть любое отображение объекта
в модели. Таким образом, структура модели всегда двойственна:
она зависит от моделируемого объекта и — в не меньшей мере —
от способа моделирования. Можно считать, что, моделируя ре-
альный объект, мы как бы конструируем другой — реальный или
воображаемый объект, изоморфный данному в каких-то сущест-
венных признаках. А то новое, что мы узнаем при этом об объ-
екте,— это такие его черты, которые «автоматически» переносятся/
в модель, когда мы сознательно отображаем в ней другие его
черты и особенности.

---

Применяемые в науке модели могут быть разделены на две
группы. «К первой группе относятся модели, представляющие
собой объекты.., именно физические свойства которых позволяют
использовать их в качестве моделей» [Зиновьев и Ревзин, 1960,
85]. Вторая группа — модели теоретические или идеальные. Они
в свою очередь могут быть разделены на модели наглядные, эле-
менты которых имеют какое-то сходство с элементами модели-
руемого объекта, и модели знаковые или логические, не имею-
щие внешнего сходства с моделируемым объектом. Оба послед-
них термина («знаковые» и «логические») не представляются
удачными, и, видимо, целесообразно вслед за Ю. А. Ждановым
[Жданов, 1963] говорить в этом случае о моделях, конструи-
руемых из воображаемых элементов.
Далее, модели этого типа могут иметь по крайней мере двоя-
кую логическую структуру безотносительно к тому, что именно
моделируется и является ли модель математической или собствен-
но логической, т. е. представляет собой систему вербальных или
иных высказываний. Эти два вида моделей соотносятся соответ-
ственно с генетическим и аксиоматическим методами построения
научной теории [Садовский, 1962; Смирнов, 1962; ср. А. А. Леон-
тьев, 1965а, 43—45]. Ср. также различие «модели I» и «модели
II» у С. Я. Фитиалова [Фитиалов, 1959].
Таким образом, основную классификацию моделей можно пред-
ставить следующим образом:
Существуют и другие классификации, отличающиеся от дан-
ной (см., напр., [Веников, 1964; Морозов, 1969]), но данная пред-
ставляется наиболее приемлемой под интересующим нас углом
зрения.
Нередко (см., напр., [Бурлакова и др., 1965]) понятие мо-
дели применительно к языку излишне сужается. Так, объявля-
ются единственно научными аксиоматические модели или только
математические модели. Однако это, по-видимому, неправомерно.
Всякое достаточно правильное, т. е. отвечающее определенным
требованиям к адекватности, и эвристически значимое описание
языка есть его логическая модель и подчиняется общим законо-
мерностям моделирования.
Моделирование объекта еще не есть его познание и не яв-
ляется единственным средством такого познания. (Этот факт —
гипотетичность любой модели — весьма часто недооценивается ис-

---

следователями, приписывающими моделям исчерпывающую гно-
сеологическую значимость). Оно всегда представляет собой лишь
один из компонентов более общей теории объекта или группы
объектов и прежде всего требует дополнения экспериментом, с по-
мощью которого мы верифицируем нашу модель, устанавливаем
ее эвристическую ценность. «Модель сначала изображает возмож-
ную связь явлений, возможный ход событий, возможную структу-
ру. Последующая экспериментальная проверка и дополнительные
исследования показывают, насколько модель отражает действи-
тельную связь или структуру явлений» [Штофф, 1961, 62]. Экс-
перимент может быть как реальным (например, в моделях, пред-
ставляющих собой объекты), так и мысленным [Фролов, 1961,
49] — случай, который мы имеем при моделировании речевой
деятельности (о лингвистическом эксперименте см. [А. А. Леонть-
ев, 1965а, 60 и след], а также ниже — главу 9).
До этого места, говоря об «объекте» моделирования, мы упо-
требляли это слово не терминологически. Теперь попытаемся рас-
крыть понятие объекта в его отличии от понятия предмета ис-
следования. Сразу же отметим, что эти понятия различаются да-
леко не всеми исследователями — прежде всего потому, что не
в любой науке они необходимы (здесь мы как раз сталкиваемся
с тем случаем, когда специфика объекта вносит поправки в ло-
гику научного исследования). Однако они в последние годы полу-
чили широкое теоретическое обоснование [Садовский, 1966, 180—
183 и др.; Лекторский, 1967, 49; Щедровицкий, 1964, 14—18]
и все чаще вводятся лингвистами при анализе проблем их науки
[Кодухов, 1967; Перетрухин, 1968 и др.].
Когда говорят, что ряд наук (в нашем случае — языкозна-
ние, физиология и психология речи и т. д.) имеют один и тот же
объект, это означает, что все они оперируют одними и теми же
индивидуальными событиями или индивидуальными (конкретны-
ми) объектами. Однако процесс научной абстракции протекает в
этих и других «речеведческих» науках по-разному, в результате
чего мы строим внутри теоретической системы различные аб-
страктные объекты, т. е. логические модели. Каждый из них
построен под определенным углом зрения и прежде всего функ-
ционально отличен от других абстрактных объектов.
В каком соотношении находятся конкретные (индивидуаль-
ные) и абстрактные объекты? Конкретный объект является пред-
ставителем абстрактного объекта; с другой стороны, абстрактный
объект есть то, над чем считаются данными и осуществляемыми
элементарные логические действия. Так, говоря о «звуке я», мы
тем самым утверждаем нечто о множестве реально произнесен-
ных или произносимых звуков, объединенных представлением аб-
страктного объекта «звук а». Это утверждение мы относим к
абстрактному объекту и в то же время не забываем, что оно
верно и относительно каждого конкретного представителя этого
объекта — каждого индивидуального звука а.

---

Совокупность конкретных объектов научного исследования —
это и есть объект той или иной науки. Абстрактная система объ-
ектов или совокупность (система) абстрактных объектов образует
предмет этой науки.
Из сказанного выше очевидно, что объект может быть тож-
дествен у разных наук, как это и происходит в нашем случае.
Предмет же специфичен для науки, это — то в объекте, что «ви-
дит» в нем специалист в определенной области — лингвист, пси-
холог, физиолог, логик и т. д. Само собою разумеется при этом,
что принципиально возможна и теория самого объекта. Ниже
мы остановимся на этом вопросе применительно к исследованию
речевой деятельности.
Тем объектом, с которым имеют дело лингвист и другие спе-
циалисты по речи, и является речевая деятельность в том ее по-
нимании, которое предлагается выше (гл. 2). Иначе говоря,
конкретными объектами, с которых начинается путь научной аб-
стракции в «речеведческих» науках, являются речевые акты
или — в той системе, на которую мы опираемся — речевые дей-
ствия. (Безусловной ошибкой надо считать часто встречающееся
утверждение, что лингвист имеет дело с текстами. Текст есть уже
модель, абстрактный объект; другой вопрос, что мы можем огра-
ничивать круг исследования и не рассматривать в системе той или
иной науки путь, приведший нас к этому абстрактному объекту.
Но сама проблема остается, и лингвист не имеет права делать
вид, что он не знает о непервичности объекта, с которым ра-
ботает) .
Пока что мы не разграничивали последовательно лингвисти-
ческую модель и абстрактный объект. На самом деле между ними
можно провести достаточно четкую границу. Лингвистическая мо-
дель лишь тогда становится абстрактным объектом, когда мы
знаем, что она соответствует действительности, когда она ве-
рифицирована и стала из гипотезы частью научной теории. Одна-
ко и здесь неточно говорить о модели как об абстрактном объекте.
Дело в том, что даже в рамках одной науки, под определенным,
уже достаточно узким углом зрения, мы можем построить множе-
ство моделей, в равной мере отвечающих действительности. На-
пример, один и тот же язык можно описать разными способами,
так что описания не будут тождественными; любой лингвист это
хорошо знает и нередко испытывает трудности, пытаясь «переве-
сти» на язык привычной ему модели описание, сделанное при по-
мощи иной модели (скажем, выполненное американским дескрип-
тивистом). Но даже внутри одного научного направления язык
можно описать (и он в действительности описывается) по-раз-
ному в зависимости от конкретной задачи описания (моделиро-
вания) .
Таких задач много, и так называемая «теоретическая грамма-
тика» того или иного языка эвристически, как модель речевой
деятельности, ничем не «полнее» и не «правильнее», чем, скажем,

---

алгоритм автоматического анализа или синтеза того же языка при
машинном переводе, если оба они правильно отражают свойства
объекта. Каждая из этих моделей оптимальна для определенной
цели: будучи заложена в счетно-электронную машину, самая луч-
шая теоретическая грамматика окажется бесполезной. «Теоретиче-
ская» грамматика тоже оптимальна лишь с определенных точек
зрения — прежде всего с точки зрения удобства интерпретации
соответствующей модели на «стыках» ее с другими моделями того
же объекта. (Это выражается, в частности, в интуитивном ощу-
щении соответствия или несоответствия этой модели нашему
представлению о языке, в конечном счете — нашей языковой спо-
собности) . Другой характерный пример — учебная грамматика язы-
ка, которая может быть специализирована для знающих или не
знающих этот язык и для носителей разных языков, и т. д. Если
взять более узкую модель, например, модель словарного состава
(лексикона) того или иного языка, обычно называемую «слова-
рем» этого языка, то здесь уже совершенно очевидно, что воз-
можны очень различные словари, в равной мере отражающие
особенности словарного состава данного языка. (О множествен-
ности моделей языка см. также [А. А. Леонтьев, 1965а, 46—47;
Климов, 1967] и др.).
«Абсолютной» модели, и в частности абсолютной модели языка
(речевой деятельности), не бывает. Всякое описание, всякая мо-
дель объекта «покрывает» его лишь частично, «освещая» в нем
то, что важно с определенной точки зрения. Исчерпывающее опи-
сание — это не реальная модель, а совокупность всех возмож-
ных моделей, т. е. чисто теоретическое допущение. Отсюда —
важный тезис об отсутствии абсолютных критериев в оценке той
или иной модели
1
, подробно рассмотренный (применительно к
теоретическим вопросам машинного перевода) И. А. Мельчуком
[Мельчук, 1962, 154-155].
Абстрактный объект есть обобщение множества возможных
моделей данной предметной области (конкретных объектов), ин-
вариант этих моделей. Дело в том, что все эти модели уже по
определению (так как имеют эвристическую значимость) облада-
ют инвариантными характеристиками, остающимися неизменны-
ми при переходе от одной модели к другой. Эти-то характеристи-
ки и могут быть объединены понятием абстрактного объекта и
соответствуют предмету данной науки. (Можно для простоты
отождествлять набор всех верифицированных моделей объекта с
системой абстрактных объектов, что не вполне корректно). При-
менительно к языку эту мысль четко формулировал Ч. Хоккетт:
«Фонологической структурой языка является то, что остается ин-
вариантом при всех возможных трансформациях от одной исчер-
пывающей фонемизации к другой» [Hockett, 1949, 51].
1
Естественно, что при этом требование соответствия модели моделируемо-
му объекту, как самоочевидное, выносится за скобки.

---

Из сказанного можно заключить, что лингвист, говоря о язы-
ке, имеет дело как раз с инвариантом всех моделей речевой дея-
тельности, построенных под определенным углом зрения, специ-
фичным для лингвистической науки. Что это за угол зрения?
Иначе говоря, чем лингвистическое моделирование отличается от
любого другого?
Из сказанного выше о деятельности вообще и речевой дея-
тельности в частности видно, что деятельность нельзя охарактери-
зовать как что-то полностью детерминированное во всех своих
конкретных проявлениях, нельзя рассматривать ее как жесткую
систему, работающую по заранее данному точному плану. Если
воспользоваться образом, действующий человек не напоминает
собою маятник, каждое движение которого в любую сторону за-
ранее регламентировано. Деятельность опирается на фиксирован-
ную систему ориентиров и осуществляется под влиянием изве-
стных константных факторов, так или иначе направляющих эту
деятельность, но сама по себе она пластична и в значительной
мере зависит от случайных условий. Если брать эту проблему
в онтогенетическом ее аспекте, рассматривая формирование дея-
тельности, то можно сказать, что и это формирование двусто-
ронне: одна и та же заданная для усвоения социальная цен-
ность может быть усвоена различными путями и способами. Луч-
шим примером является овладение ребенком школьными знания-
ми и соответствующими умениями.
Все сказанное относится и к языку. Рассматривая речевую
деятельность как сложную иерархию действий и операций, мы
можем выделить в ней известные константные моменты, без ко-
торых невозможно и бессмысленно само речевое общение. Иначе:
одним из важных ограничений, налагаемых на вариантность ре-
чевой деятельности, является соответствие структуры продукта
этой деятельности некоторым заранее известным требованиям,
обеспечивающим достаточное единообразие интерпретации этого
продукта различными членами данного языкового коллектива. Эти
требования не связаны непосредственно с психологическими и
физиологическими закономерностями порождения этого продукта
(текста); последние образуют своего рода фон для первых, по-
зволяют выбрать один из многих вариантов, принципиально до-
пускаемых психофизиологической структурой порождения. Какой
вариант будет выбран, какие требования окажутся реализован-
ными — зависит уже не от психологии и физиологии, а от со-
циологии, от того языкового коллектива, в который входит го-
ворящий (и вообще от той иерархии социальных групп, в ко-
торую он входит как член общества). В социологическом или
социально-психологическом смысле система языка есть частный
случай социальной нормы, обеспечивающей единообразие соци-
ального поведения членов группы (см. ниже, гл. 20).
Лингвистика и моделирует в речевой деятельности то, что
непосредственно не диктуется ее психофизиологической струк-

---

турой, а относится к вариантности внутри представляемых этой
структурой возможностей,— вариантности, определяемой системой
социальных норм. А внутри этой системы лингвистическое моде-
лирование образует, так сказать, «нижний» этаж,— язык диктует
речевой деятельности ее «тонкую структуру», а именно — способы
организации этой деятельности внутри отдельного высказывания.
Все же прочие действующие нормы связаны с теми или иными
способами манипулирования уже сформированными высказыва-
ниями. (Мы отвлекаемся сейчас от некоторых маргинальных слу-
чаев, не вполне укладывающихся в данное противопоставление).
Если опять-таки обратиться к онтогенезу, то и здесь система
языка образует известную исходную платформу, ориентировочную
основу, от которой отталкивается ребенок, формируя у себя ре-
чевую способность. Это — тот идеал, к которому ребенок бессо-
знательно стремится, то обобщенное представление о том, как
надо говорить, к которому он подстраивает свою речь. Таким
образом, и здесь язык выступает как частный случай социаль-
ной нормы.
Естественно, что для адекватной интерпретации способов по-
строения или организации речевого высказывания лингвистиче-
ская наука должна была выработать систему методов, приемов
и понятий, позволяющих наиболее корректно описать процессы
такой организации. Ввиду большой разноголосицы в этих вопро-
сах (существует множество лингвистических направлений, часто
весьма различно интерпретирующих одни и те же факты), пред-
ставляется целесообразным изложить основную проблематику со-
временной лингвистики не путем описания структуры лингвисти-
ческих моделей, а путем выделения тех наиболее общих про-
тивопоставленных друг другу категорий, тех антиномий, на основе
которых возможны и действительно существуют различные кон-
кретные модели описания языка. Все эти общие категории в той
или иной форме выступают во всех направлениях современной
лингвистики, но получают в них различную интерпретацию и им
приписывается разная значимость.
Таких основных лингвистических антиномий можно указать
семь. Наименуем их для экономии места при помощи соответ-
ствующих лингвистических терминов: А. Язык — речь; Б. Эти-
ческий — эмический; В. Система — норма; Г. Синтагматика — па-
радигматика; Д. Синхрония — диахрония; Е. Активный — пассив-
ный; Ж. Дескриптивный — прескриптивный. Кроме того, можно
выделить три антиномии, коренящиеся более непосредственно в
сущностных свойствах языка: 3. Устный — письменный; И. Об-
щий — диалектный; К. Литературный — нелитературный.

---

ЯЗЫК — РЕЧЬ
Эксплицитное противопоставление языка и речи обычно при-
писывается одному из основоположников современного теоретиче-
ского языкознания Ф. де Соссюру, развивавшему свою концеп-
цию в университетских курсах по общему языкознанию, позднее
обработанных и изданных в виде монографии его учениками
[Соссюр, 1933].
Впрочем, идея такого противопоставления была популярна в
лингвистике и ранее. Так, ее можно найти у И. А. Бодуэна де
Куртенэ (см. об этом [Березин, 1968, 109 и след.]), у Г. Штейнта-
ля и даже у В. Гумбольдта.
Однако интерпретация этих понятий и прежде всего понятия
«язык» была очень различной в разных направлениях лингви-
стики. (Следует с самого начала оговориться, что употребле-
ние термина «язык» далеко не всегда предполагает коррелиро-
ванное с этим понятием понятие речи. Достаточно сослаться на
явно глобальный,— включающий и язык в собственном смысле,
и речь,— смысл этого термина в трудах К. Маркса и Ф. Энгель-
са). Прежде всего она была различной внутри психологии и язы-
кознания. Для психологов язык, пользуясь словами Штейнталя,—
«не покоящаяся сущность, а протекающая деятельность» [Stem-
thai, 1871, 85], система бессубстанциональных процессов. В лин-
гвистике конца XIX — начала XX в., в особенности в так
называемых младограмматической и социологической школах,
язык рассматривается в первую очередь как застывшая система,
взятая в абстракции от реальной речевой деятельности. Другой
вопрос, что у младограмматиков это — система психофизиологи-
ческих навыков в голове каждого отдельного индивида, а для
социологической школы — «идеальная лингвистическая форма,
тяготеющая над всеми индивидами данной социальной группы»
[Вандриес, 1937, 224] и реализующаяся у каждого из этих ин-
дивидов в виде пассивных «отпечатков» — таких же индивидуаль-
ных систем речевых навыков. Наряду с понимаемым так языком
выступает в разных формах процесс его реализации. Таким об-
разом, между психологией и лингвистикой образовалось своего
рода историческое размежевание предмета исследования, прежде
всего и диктующее различение языка и речи в современной
науке.
Если, однако, попытаться вскрыть актуальное основание для
разграничения языка и речи, а не просто следовать за суще-
ствующей традицией, окажется, что дизъюнкция языка и речи
производится не по одному, а по нескольким основаниям, обычно
не разграничиваемым и более того — остающимся имплицитными.
В качестве подобных «координат» выступают чаще всего отноше-
ния «социальное — индивидуальное» и «потенциальное — реаль-
ное». Оба эти отношения были разграничены Соссюром (см. [Go-
del, 1957]), но смешаны Ш. Балли и Л. Сешэ, готовившими к

---

изданию «Курс общей
ЛИНГВИСТИКИ».
Первое из них мы находим
в работах таких лингвистов и психологов, как О. Есперсен,
Г. де Лагуна, А. А. Реформатский; второе — у Л. Ельмслева.
Р. Якобсона, А. И. Смирницкого.
Можно, однако, пойти по иному пути, не интерпретируя апри-
орно заданные категории, а формулируя их на основе принятых
принципов. Попытаемся выделить те главнейшие принципы, ко-
торые существенны для различных наук, изучающих речевую дея-
тельность, те оппозиции, которые должны быть положены в
основу выделения категорий типа категорий языка и речи. Для
психолога такой важнейшей оппозицией является противопостав-
ление механизма и процесса (ср. физиологическое устройство гла-
за и процесс зрения). Но с другой стороны, речевой механизм не
является заранее и раз навсегда данной, «вложенной» в человека
системой готовых элементов: при овладении языком он переходит
из предметной формы в форму деятельности и лишь затем «за-
стывает» в виде речевого механизма. Таким образом, вторым важ-
ным для психолога противопоставлением является противопостав-
ление языка в предметной форме и языка как процесса. Анало-
гичны подходы к этой проблеме у лингвистов, правда, ограничи-
вающихся как правило различением предмета и процесса, логиков
(формы мышления и формы знания), философов. В целом пред-
ставляется наиболее оправданным вслед за Л. В. Щербой выде-
лять не две (язык и речь), а три соотнесенные друг с другом
основные категории: язык как предмет, язык как процесс и язык
как способность.
Однако главная проблема здесь не в количестве категорий, а.
так сказать, в их качестве. Для многих авторов язык и речь
суть категории, различие которых абсолютно и конечно,— это
как бы две рядоположенные субстанции. Для других это разные
способы интерпретации одного и того же материального объек-
та,— того, что мы называем в настоящей книге «речевой деятель-
ностью», способы, зависящие от нашего подхода к этому объекту.
Мы безоговорочно присоединяемся к последнему пониманию. (Ко-
нечно, читатель понимает, что как сама возможность, так и раз-
ные способы интерпретации единого объекта отнюдь не зависят
от нашей доброй воли, а диктуются объективными свойствами ре-
чевой деятельности и состоянием науки).
Следовательно, противопоставление языка и речи в его тради-
ционной форме не вполне корректно. Более подробное рассмотре-
ние этого вопроса см. [А. А. Леонтьев, 1965а] и [А. А. Леонть-
ев, 1969д]. Анализ проблемы «язык — речь» с других точек зрения
см. прежде всего в материалах конференции «Язык и речь»
[Тезисы, 1962], в работах [Андреев и Зиндер, 1963] и [Зве-
гинцев, 1968, 94—111].

---

ЭМИЧЕСКИЙ — ЭТИЧЕСКИЙ
Проблема, обозначенная в заголовке параграфа противопо-
ставлением этих терминов, гораздо старее, чем сами термины. Эти
последние принадлежат К. Л. Пайку [Pike, 1967, 37] и образо-
ваны от слов «фонемика» и «фонетика». Под «эмическим» подхо-
дом понимается такой подход, который учитывает значимые раз-
личия в речевом поведении; «этический» подход трактует речевое
поведение как целостный комплекс, как внешнюю реализацию,
в которой не разграничено значимое и незначимое. (Ср. фонети-
ческий подход к звучащей речи как к результату действия арти-
куляции или как к акустическому объекту и подход к ней с точ-
ки зрения фонемики, или фонологии). Что касается проблемы,
то она была эксплицитно поднята несколькими десятилетиями
раньше В. Матезиусом в его статье о потенциальности языковых
явлений [Матезиус, 1967], а по существу она выступает задолго
до Матезиуса во всех сколько-нибудь значительных теоретических
исследованиях по лингвистике. Ср., например, противоположение
значимых и незначимых звуковых различий у П. Пасси, Винте-
лера, П. К. Услара и И. А. Бодуэна де Куртенэ в «дофонем-
ный» период его деятельности [А. А. Леонтьев, 1963].
С общеметодологической точки зрения эта проблема тождест-
венна проблеме варианта и инварианта. В сущности, речь идет
о том, насколько внутренняя структура языка диктует едино-
образие его конкретного проявления в текстах и в речевой дея-
тельности вообще, а в той мере, в какой такого диктата нет,—
чем обусловлено появление той или иной конкретной реализации.
Чаще всего рассматриваемая проблема отождествляется с проб-
лемой языковых единиц. Действительно, проблема единиц языка
в методологическом ее аспекте прежде всего связана с идеей
инвариантности. Однако здесь мы имеем дело, так сказать, с пе-
ресекающимися множествами; точно так же, как вопросом об ин-
варианте не исчерпывается проблематика единиц языка, этой по-
следней нельзя исчерпать круг приложений идеи инварианта в
исследовании речевой деятельности. Это тем более очевидно, если
мы обратим внимание на тот факт, что в речевой деятельности
человека возможны в принципе разные виды инвариантности —
наряду с инвариантностью статической, которая только и вы-
ступает в проблеме лингвистических или языковых единиц, еще
и динамическая инвариантность, касающаяся процессов, а не за-
стывших сегментов. Этот вид инвариантности в особенно явной
форме выступает в таких (маргинальных) сферах исследования
языка, как, например, теория функциональных стилей. Вообще
недостаточно представление проблемы варианта — инварианта как
соотношения инвариантных единиц языка и вариантных единиц
текста, как бы широко мы ни рассматривали круг факторов, обу-
словливающих эту вариантность.
По-видимому, необходимо ввести понятие иерархии уровней
инвариантности (или, что то же, уровней вариантности), соот-

---

ветствующих различным принятым в языковом коллективе нор-
мам (в социопсихологическом понимании последнего термина).
На каждом из этих уровней возможно функциональное отожде-
ствление материально различных элементов. Чем дальше мы ухо-
дим от формальной характеристики языковых единиц в область
употребления, тем, с одной стороны, большее многообразие форм
возможно в рамках идентичной функции и, с другой стороны,
тем более генерализован принцип функционального объединения.
Ниже нам придется столкнуться с некоторыми из форм такого
объединения. Иначе говоря, понятие инварианта и варианта в
известной мере зависит от нашей точки зрения на речевую дея-
тельность, от уровня, на котором мы производим функциональ-
ный анализ этой вариантности (инвариантности).
СИСТЕМА — НОРМА
Противопоставление системы и нормы было последовательно
проведено Э. Косериу. Система того или иного языка в его по-
нимании — это совокупность языковых явлений, которые выпол-
няют в языке определенную функцию (например, применительно
к фонологическому уровню — прежде всего функцию смыслораз-
личения) и могут быть представлены в виде сети противопостав-
лений (структуры). Норма же языка — это совокупность языко-
вых явлений, которые не выполняют в языке непосредственной
различительной функции и выступают в виде общепринятых
(традиционных) реализаций. См. в этой связи [Косериу, 1963;
Coseriu, 1952, 1954, 1969].
Приведем конкретные примеры из области фонетики (фоноло-
гии). Как известно, корреляция согласных по твердости — мяг-
кости не распространяется в русском литературном языке на
шипящие и ц (система). Однако некоторые из шипящих (ж, щ)
и ц во всех положениях звучат как твердые согласные: жир,