Microsoft Word 03Broytman doc

лица молчавшей героини его собственного стихотворения. 
 П.П. Громов заметил: «При чтении ранних стихов Цветаевой возни-
кает ощущение, что тут из блоковской “вереницы душ” вырывается один 
из персонажей и разрабатывается с особо обостренным выражением “сти-
хийных черт”»
8
. Видимо, следует добавить, что этот стихийный женский 
персонаж не только вырывается из лона поэзии Блока, но может быть об-
ращен к Блоку изнутри его художественного мира: так обретают голос 
Прекрасная Дама и Незнакомка, у самого Блока либо лишенные слова, ли-
бо увиденные с внешней для них, «мужской» точки зрения. В развернутом 
и углубленном виде такая авторская позиция реализуется в цикле «Стихи 
к Блоку» (1916–1921)
9
. 
2 
Известно, что Цветаева создала первый вариант этого цикла (1–8 
стихотворения) в 1916 г., затем в 1920 ввела в него «Как слабый луч сквозь 
темный морок адов…», а в 1921 г., уже после смерти поэта, завершила 
цикл, дописав еще 7 стихотворений и по существу создав его новый вари-
ант. Рассмотрим сначала цикл 1916 г., являющийся художественно целост-
ным организмом. 
Здесь еще отчетливее мотивированное темой вхождение внутрь по-
этического мира Блока. Изнутри воспроизводится метельная и стихийная 
атмосфера его стихов (более всего – «Снежной маски»). Разыгрываются 
мотивы «снежного» («снегового») мира с переносом их на самого персо-
нажа («снеговой певец», «снежный лебедь») и на ситуации блоковской 
поэзии: 

---

Во мгле сизой Легли сугробы кругом (2, 212) 
Стоишь, ризой На груди снегов оковы 
Снеговой одет
10
. В ледяной моей пещере (2, 228). 
Варьируются другие важнейшие образы и мотивы «Снежной маски», 
в частности, мотив «двери», связанный со смертью: «Так по перьям / Иду к 
двери, / За которой – смерть» («Нежный призрак»). Ср.: «Я не открою тебе 
дверей. Нет. Никогда» (2, 212); «И опять открыли солнца / Эту дверь» (2, 
227); «Кто взломал мои засовы? Ты кому открыла дверь? (2, 228); «Прочь 
лети, святая стая, / К старой двери / Умирающего рая» (2, 228) и др.
У Цветаевой находят соответствия и блоковские метаморфозы сти-
хии-вьюги-героини-снежной птицы, причем они становятся характери-
стикой не мира и героини, как было у Блока, а самого героя: 
Снежный лебедь Большие крылья снежной птицы 
Мне под ноги перья стелет, Мой ум
метелью
замели (2, 245).
Перья реют Птица вьюги темнокрылой 
И медленно никнут в снег Дай мне два крыла (2, 225). 
(«Нежный призрак»). 
Все это способствует созданию «блоковского текста» Цветаевой, но 
с уже отмечавшейся нами переменой ролей. Если у Блока героиня-вьюга-
птица настигала героя, который был страдательным лицом, то у Цветаевой 
с вьюгой-птицей отождествлен сам герой, а страдательным лицом оказы-
вается лирическое «я» («То не ветер / Гонит меня по городу. / Ох, уж тре-
тий / Вечер я чую ворога. / Голубоглазый – / Меня – сглазил / Снеговой пе-
вец»). Соответственно, если у Блока была амбивалентна героиня-стихия, 
то у Цветаевой – герой, который и сакрализован, и демонизирован (ср. 
слова Б. Пастернака о «святом демонизме» Блока
11
). Он и «рыцарь без уко-
ризны», и «ворог», нежный призрак, который снится, но и несет смерть, 
может «рассыпаться», как нечистая сила («Нежный призрак»); и «мертвый 
ангел», сближенный с блоковским демоном. Ср.: «О, поглядите – как / 

---

Крылья его поломаны» («Думали – человек…»); «И плети изломанных 
рук», 3, 26. Но он же и Христос – см. прозрачную реминисценцию: 
В руку, бледную от лобзаний, Когда палач рукой костлявой 
Не вобью моего гвоздя Вобьет в ладонь последний гвоздь 
(«Ты проходишь на запад солнца…») («Когда в листве сырой и ржавой…») 
Для того, чтобы понять смысл цветаевских обращений к Блоку, не-
обходимо различать, во-первых, чем она обязана одному из главных пер-
вооткрывателей русской неклассической поэзии, и, во-вторых, какой она 
делает следующий после Блока шаг в истории поэтики. 
Известно, что художественным открытием Блока (и шире – симво-
лизма) было новое восприятие мира – «не отдельных предметов в мире, а 
всего мира, всей целостности пространства-времени»
12
. Символистские 
мировые «соответствия» стали у поэта новым первообразом изначальной 
целостности, возрождающим архаические формы образного параллелизма 
и неосинкретизма. Цветаева как послеблоковский поэт тоже исходит из 
интуиции целого и его метаморфоз, что позволяет ей органически воспро-
извести глубинные принципы поэтики Блока.
Так у нее становятся возможными блоковские по своему генезису 
художественные превращения (принципиально отличающиеся от условно-
поэтических метафор) природы-стихии в человека, а затем в родину и, на-
конец, в «душу мира». Но младшая поэтесса делает это, как бы уже подра-
зумевая открытия Блока и лишь легким намеком отсылая нас к его худо-
жественной логике, поэтому многие ее стихи требуют для своего понима-
ния соответствующего блоковского фона.
Ср.: 
Должно быть – за той рощей Опять, как в годы золотые 
Деревня, где я жила, Три стертых треплются шлеи, 
Должно быть – любовь проще И вязнут спицы росписные 
И легче, чем я ждала. В расхлябанные колеи... 

---

Эй, идолы, чтоб вы сдохли! – Россия, нищая Россия, 
Привстал и занес кнут, Мне избы серые твои, 
И окрику вслед – охлест, Твои мне песни ветровые – 
И вновь бубенцы поют. Как слезы первые любви... 
(«Должно быть – за той рощей…») («Россия») 
В обоих стихотворениях задан подразумеваемый параллелизм-
тождество родины-природы и человека, а главное – художественно сотво-
рено реальное превращение: у Блока – тройки в родину и любимую, у Цве-
таевой – родины и любимого – в тройку. 
В следующем стихотворении, завершающем цикл 1916 г. («И тучи 
оводов вокруг равнодушных кляч…») Цветаева уже подразумевает и бло-
ковские метаморфозы, и свою собственную их интерпретацию. Она рисует 
картину, ставя в один ряд детали родной природы, жизни русской деревни 
и «имя» героя, которое должно восприниматься как звуковая параллель-
тождество разлитому «на всем сиянью». Кстати, это «сиянье» ведет нас к 
«России», в которой сквозь «избы серые» все время просвечивает изна-
чальное «золото» / «годы золотые», «спицы росписные», «прекрасные чер-
ты», «блеснет в дали дорожной / Мгновенный взор из-под платка». 
В этом финале «Стихов к Блоку» 1916 г. отчетливее, чем прежде, вы-
является не только то, что наследует Цветаева от Блока, но и то, в чем она 
его продолжает. Поэтесса, во-первых, исходит из блоковского первообраза 
– неосинкретического целого. Во-вторых, она заменяет в этом неосинкре-
тическом целом женский образ – мужским, а «душу мира» – духовной (а 
не душевной) реальностью «имени». Ведь параллелью природе и родине 
становится у Цветаевой не просто герой, а его имя, то есть «тончайшая 
плоть, посредством которой объявляется духовная сущность»
13
. В-третьих, 
она ставит свою лирическую героиню в такое же положение по отноше-
нию к этой «духовной плоти», в каком лирический герой Блока находился 
перед «душой мира» («вечно женственным»). Здесь уже знакомая нам сме-
на ролей, переосмысляющая ситуацию блоковской поэзии: сама вечная 

---

женственность, изображенная поэтом с внешней для нее («мужской») точ-
ки зрения, теперь отвечает поэту изнутри, а своего героя изображает как 
«вечномужественное», духовное начало. Видимо, это почувствовал П. По-
темкин, когда писал: «Книга М. Цветаевой – лучшая из книг лирических 
стихотворений, посвященных чьей-либо памяти. Она действительно со-
хранила от тления частицу А. Блока, пусть маленькую, пусть только по-
женски, но разве вечноженственного не искал покойник?»
14
.
Если учесть, что «имя» (и «слово») «есть та смысловая стихия», в ко-
торой совершается переход от смертного «мира» к бессмертному «духу»
15
, 
то следует подчеркнуть следующее. Вхождение изнутри в поэтику Блока и 
мена ролями (происходящая при истинной любви, как ее понимает поэтес-
са) является для Цветаевой не только способом сохранения индивидуаль-
ной неповторимости героя в стихии жизни (символом которой является 
лирическая героиня цикла), но и попыткой его «пресуществления», вос-
крешения в духе. Собственно, здесь Цветаева и подходит к тому новому 
слову, которое ей удалось сказать в истории поэтики. 
Уже отмечено, что в «Верстах» (куда входит интересующий нас 
цикл) происходят основополагающие изменения художественного мира 
Цветаевой. По одному из определений, «Версты» – уже не «поэзия собст-
венных имен, а мифологизация всего лирического комплекса: лирического 
сюжета, личности лирической героини, образов лирических героев»
16
. За-
метим, что в «Верстах» (и едва ли не в самих «Стихах к Блоку»), собствен-
но, и осуществляется этот переход от поэзии собственных имен к тому, что 
исследовательница называет мифологизацией и что мы назвали бы поэти-
кой «пресуществления» или духа. 
Действительно, точно фиксируя сам факт качественного изменения 
поэтики Цветаевой в «Верстах», «Ремесле» и «После России», Е.Б. Корки-
на дает некорректное описание его сути. Состоит она, якобы, в отказе и