Психологические типы

бессознательного, его слияния с сознательной психической работой и, следовательно, 
исключения тормозящих влияний бессознательного. 
Эту совместную функцию, это отношение к символу я назвал трансцендентной функцией. Я 
не могу поставить себе задачу довести здесь эту проблему до полного выяснения. Для этого, 
безусловно, требовалось бы привести все материалы, составляющие результат бессознательной 
деятельности. Фантазии, описанные до сих пор в специальной литературе, не дают картины тех 
символических творений, о которых тут идет речь. В беллетристической же литературе мы 
находим немало примеров таких фантазий; однако они являются не продуктом «чистого» 
наблюдения и изображения, а результатом интенсивной «эстетической» обработки. Из этих 
примеров мне хочется указать прежде всего на два произведения Майринка. [G. Meyrink «Der 
Golem
» («Голем») и «Das grune Gesicht» («Зеленый лик»). /41/] Обсуждение этой стороны 
проблемы я должен, однако, отложить до другого исследования. 
Изображение среднего состояния, хотя и вызванное Шиллером, увело нас далеко за пределы 
его понимания. Хотя Шиллер ярко и глубоко воспринимает противоположности человеческой 
природы, однако в попытке разрешения их он останавливается на первоначальной ступени. Мне 
кажется, что виноват в этом термин «эстетическое настроение». Дело в том, что Шиллер, так 
сказать, отождествляет «эстетическое настроение» с «прекрасным», то есть с тем, что приводит 
душу в эстетическое состояние. Через это он не только сливает воедино причину со следствием, 
но — наперекор своему собственному определению — придает еще состоянию 
«неопределенности» недвусмысленную определенность: ибо он отождествляет это состояние с 
прекрасным. Посредническая же функция с самого начала утрачивает всю остроту своего 
значения, потому что она, в качестве красоты, не оставляет места для безобразного, о котором 

---

83. 
ведь точно так же идет речь. «Эстетическим свойством» вещи является, по определению 
Шиллера, ее отношение ко всей «совокупности различных наших сил». Соответственно с этим 
невозможно и совпадение «прекрасного» и «эстетического», и притом потому, что различные наши 
силы различны и в эстетическом отношении — они прекрасны или безобразны, — и лишь 
фантазия неисправимого идеалиста и оптимиста способна изобразить человеческую природу 
вполне «прекрасной» в ее целом. Напротив, совокупность человеческой природы, по 
справедливости говоря, представляет собой просто фактическую данность, имеющую как светлые, 
так и темные стороны. А сумма всех цветов представляется серой — светлой на темном и темной 
на светлом фоне. 
Этой незаконченностью и недостаточностью в понятиях объясняется и полная невыясненность 
того, каким же образом может быть создано это посредническое состояние. У Шиллера много 
мест, из которых недвусмысленно вытекает, что «наслаждение истинной красотой» и есть то, что 
вызывает среднее состояние. Так, Шиллер говорит: «То, что льстит нашим чувствам в 
непосредственном ощущении, то открывает нашу нежную и подвижную душу для всякого 
впечатления, но в той же мере оно делает нас менее способными к напряжению. То, что напрягает 
наши умственные силы и приводит к отвлеченным понятиям, то укрепляет нашу душу ко всякого 
рода сопротивлению, но в той же степени оно делает ее более твердою и настолько же ослабляет 
нашу восприимчивость, насколько благоприятствует большей самодеятельности. Поэтому-то как 
одно, так и другое по необходимости ведет в конце концов к истощению» и т. д. «Напротив, в 
момент, следующий за наслаждением истинною красотою, мы в одинаковой мере владеем 
нашими деятельными и страдательными силами, и тогда мы способны с одинаковой легкостью 
обратиться как к серьезному, так и к игре, к покою или движению, к уступчивости или 
противодействию, к отвлеченному мышлению или к созерцанию». 
Это изображение стоит в резкой противоположности с раньше установленными определениями 
«эстетического состояния», по которым человек должен быть «нулем», свободным от 
определений; а между тем тут-то человек и является в высшей степени определенным красотою 
(«предавшимся» красоте). Не стоит проникать глубже в разрешение этого вопроса у Шиллера. 
Шиллер дошел тут до предела себя самого и своего времени, перешагнуть через который ему 
было невозможно, потому что он повсюду наталкивался на невидимого для него 
«безобразнейшего человека», открыть которого предстояло нашему времени и Ницше. 
Шиллер хотел бы превратить чувственное существо в существо разумное, но сделал его 
сначала, как он сам говорит, эстетичным. Надо пересоздать, говорил он, природу чувственного 
человека, надо физическую жизнь «подчинить форме»; «ему надо выполнять свое физическое 
назначение по законам красоты», «на безразличном поле физической жизни ему надо начать 
моральную жизнь», ему надо «положить начало свободе разума уже в пределах своих 
чувственных границ», «уже на свои склонности наложить закон своей воли», «научиться более 
благородной жажде». 
Это «надо», о котором говорит автор, есть не что иное, как пресловутое «он должен», — 
формула, к которой постоянно взывают, когда не видят иного пути. И тут мы снова наталкиваемся 
на неизбежные пределы. Было бы несправедливо ожидать преодоления такой гигантской 
проблемы от одного единого, даже самого великого ума; эту проблему могут разрешить только 
целые века и народы, да и то не сознательно, а лишь на путях свершающегося рока. 
Величие идей Шиллера покоится на психологическом наблюдении и на интуитивном 
постижении наблюдаемого. В связи с этим я хотел бы упомянуть еще об одном ходе мысли, 
принадлежащем Шиллеру и достойном чрезвычайного внимания. Мы видели выше, что 
характерным признаком среднего состояния является его способность производить нечто 
«позитивное», а именно символ. Природе символа свойственно соединять противоположное; так 
он соединяет и противоположность реально-ирреального: будучи, с одной стороны, 
психологической реальностью или действительностью (вследствие своей действенности), он, с 
другой стороны, не соответствует никакой физической реальности. Символ есть факт и все-таки 
видимость. Это обстоятельство Шиллер особенно подчеркивает и вслед за тем дает чрезвычайно 
знаменательную апологию видимости. «Высшая тупость и высочайший рассудок проявляют 
некоторое сродство в том, что оба ищут лишь реального и совершенно невосприимчивы к простой 
видимости. Покой первой может быть нарушен лишь непосредственной наличностью чувственного 
предмета, точно так же как второй успокаивается лишь после того, как сведет свои понятия к 
фактам опыта; одним словом, глупость не может подняться над действительностью, а рассудок не 
может остановиться, не поднявшись к истине. Поскольку потребность в реальности и 
привязанность к действительности являются лишь следствием недостатка, постольку равнодушие 
к реальности и интерес к видимости являются истинным расширением человечности и 
решительным шагом к культуре». 

---

84. 
Говоря выше о признании ценности символа, я указывал на практическое преимущество, 
присущее оценке бессознательного: мы исключаем бессознательное нарушение сознательных 
функций тем, что, принимая во внимание символ, считаемся с самого начала с бессознательным. 
Известно, что бессознательное, если оно не реализовано, всегда действует в том направлении, 
чтобы распространять на все ложный свет и вызывать видимость: бессознательное всегда 
является нам на объектах, потому что все бессознательное проецировано. Если нам удается 
постигнуть бессознательное как таковое, то мы отделяем ложную видимость от объектов, а это 
может лишь способствовать познанию истины. Шиллер говорит: «Это право человека на 
господство он (человек) осуществляет в искусстве, создающем видимость, и чем строже он здесь 
разграничит «мое» и «твое», чем тщательнее он отделит образ от сущности, чем большую 
самостоятельность он придаст первому, тем более расширит он не только царство красоты, но 
соблюдет также и границы истины; ибо он не может очистить видимость от действительности, не 
освободив в то же время и действительность от видимости». «Стремление к самостоятельной 
видимости требует большей способности к отвлечению, большей свободы сердца, большей 
энергии воли, чем необходимо человеку для того, чтобы ограничиться реальностью, и человек 
должен иметь реальность уже за собою для того, чтобы достичь видимости».