Судьба а. Яссави и философская основа его хикметов

Жалған сөйлеп, имансыз боп кетпе, достар
Дүние-мүлікті тәрк етпей кермес дидар,
Дидар көрем деген ғашық жанын қинар.
Ондай ғашық ақырында көрер дидар,
Дидар қөрмей Алла сырын шашпа, достар.
Сырдан мағна түймегендер бөтен болар,
Ол ғашықтың мекені ойран болар.
Ғашық жолында жан қиғандар жақын болар,
Перевод А.Брагина:
А в тридцать восемь разрыдался я,-
Ведь умирать не собирался я.
Но вдруг увидел явственно сквозь мглу:
Мне смертный час подносит пиалу. О мои друзья!
Я в тридцать девять от печали сник,
Иссяк терпенья моего родник,
Лишь терпеливый радости познал,
Я ж был нетерпеливым. Я – увял. О мои друзья!
Перевод Н.Сагандыковой:
В тридцать восемь лет жизнь прошла,
Умирающие глаза окидывают взором окрестности.
Прошел пестрый бык смерти и ревет (мычит).
Никогда не думал, друзья, что жизнь быстротечна.
О, судьба, где свободные от страданий?
В тридцать девять лет я одряхлел,
Чем мучить так, лучше бы забрал к себе Аллах.
Без покоя румяное лицо мое увяло.
Тональность этих строк во всех вариантах совпадает. Однако ощущение смерти рождает в переводчиках совершенно различные ассоциации. А.Брагин. передает это ощущение с помощью метафоры: «Но вдруг увидел явственно сквозь мглу: Мне смертный час подносит пиалу». Пиала в этих строках, возможно, выступает как символ чаши страданий, или, возможно, чаша судьбы. Однако такая интерпретация лишена в определенной мере этнокультурного компонента. В то время как в переводе Н.Сагандыковой ощущение смерти передается другой метафорой, сохраняющей национальное своеобразие: «Прошел пестрый бык смерти и ревет». В переводе Н.Сагандыковой опора на стилистические доминанты, воссоздание в воображении поэтических образов эмоциональной, энергетически мощной поэзии Яссави позволяют переводчику осуществить связь между описываемыми событиями, сублимированными в психоэмоциональные ощущения лирического героя. На этом этапе можно говорить о переводчике, по выражению Жана-Клода Жемара, как о «диалогическом существе…». Чувствуется, что переводчица в процессе работы находится в постоянном внутреннем диалоге с автором. Поэтому кульминационные образы и ключевые мотивы наделены отчетливыми признаками парадигматической ассоциативности.
Следующие строфы звучат таким образом
Перевод А.Брагина:
На сердце – мрак, и борода седа,
Жду милость я в день страшного суда.
Цари земные знают и Аллах,
Что я бессилен, я погряз в грехах. О мои друзья!
Но милостью Аллах нас озарил,-
От пирова глотка и я испил.
Ищу свой путь я, не смыкая глаз,
Чтоб птица сердца в небо вознеслась. О мои друзья!
Перевод Н.Сагандыковой:
Душа черна, белы от седины усы и борода,
Беззубый рот беспомощен и жалок.
Близок день, когда буду гореть за грехи.
Все мои прегрешения раскрылись, друзья.
Из-за капли вина я опьянел,
Ночью блуждал, не находя дороги.
Но добро пришло ко мне от Создателя,
Моя птица-душа запела в небе, друзья.
Уже в первых строках девятой строфы стречатся антитеза, основанная на контрастных цветах (черный — белый). В переводе А.Брагина она звучит размыто: «На сердце – мрак, и борода седа». В то время как в переложении Н.Сагандыковой она сохраняется: «Душа черна, белы от седины усы и борода». Конец десятой строфы у Брагина звучит так: «Ищу свой путь я, не смыкая глаз, Чтоб птица сердца в небо вознеслась». Н.Сагандыкова дает более точный образ: «Моя птица-душа запела в небе, друзья». Словосочетание птица-душа звучит хоть и традиционно, но все же точнее. Кроме того, запеть в небе от счастья, или вознестись в небо – вещи разные. Одно означает раскаяние и просветление, другое — смерть. И в передаче этих строф, безусловно, более точен А.Брагин.
В последних строфах тридцать четвертого хикмета А.Яссави пишет: