Фольклорная проза

Сказки о женах. Как правило, эти сказки комичны, кратки, приближены к анекдоту; в каждом сЮжете высмеивается какой-то один порок жены: жадность, глупость, несговорчивость, злость, неумение вести хозяйство и т.д. Много таких сказок было записа­но в XIX в., они отражают ментальность патриархальной семьи — сказок о таких же качествах мужа нет. Негативная характеристика жен, и женщин вообще, «отражает отчасти патриархальный, от­части “демонизующий” (в библейской и древних традициях) ар­хаический взгляд на женщину. Верные добродетельные жены в собственно новеллистических сказках также соответствуют патри­архальным представлениям (но в позитивном плане)» [Мелетин­ский 1998: 330].

Сказки с социальным конфликтом. Как правило, в названии таких сказок заложен социальный антагонизм, например, «Барин и плотник». Противником простого человека в этих сказках может быть не только богатый и власть имущий человек, но и поп: «Как поп работников морил». Герой всегда ведет борьбу с барином или попом за свою жизнь, заработанную копейку, за кусок хлеба. В группу этих сказок входят антиклерикальные сказки, в которых служители культа «представлены то глупцами, то плугами, но, как правило, терпящими фиаско. При этом они обнаруживают лицемерие, жадность, похотливость или просто оказываются ге­роями абсурдно комических эпизодов самого разнообразного ха­рактера (некоторые связаны с происшествиями во время церков­ной службы)» [Мелетинский 1998: 330J.

Сказки о трудных вопросах и умных ответах (или о мудрых отгадчиках). Отгадчики могут быть разные: дети — девочка, маль­чик («Стрижена девка», «Семилетка»), взрослые («Горшеня», «Бес­печальный монастырь»). Эти сказки часто называют новеллисти­ческими из-за их занимательности и остроеюжетности.

Сказки о «групповых» дураках (или о глупых людях). Эти сказки посвящены героям дуракам какой-либо местности — «кол­лективным дуракам», в отличие от сказок и анекдотов о «дураке- индивидууме». «Коллективные дураки» обитают в некоем хроно­топе, где время условно-фольклорное, а пространство имеет кон­кретное название и территориальное приурочение. В разряд сказок

о «коллективных дураках» входят повествования об абдеритах, беотийцах и сидонцах, французские — о жителях Рюи, Пломбира, немецкие — о вендах, швабах, шильдбюргерах, лалленбюргерах, болгарские — о стеблевцах, английские — о готемитах, норфолк­цах, фузинские — об окрибцах, еврейские — о хеломцах, жите­лях Хелма (Хелома), украинские — о литвинах, цыганах [Пельт­цер 1899; Сумцов 1899; Пропп 1978[. «Источники не дают объяс­нений, почему то или другое население попало в число глупых. Народ вообще любит местные приурочения» [Сумцов 1899: 123].
«У нас недалекими почему-то слывут жители бывшего Поше­хонского уезда Ярославской губернии. Впрочем, возможно, что это приурочение идет вовсе не от фольклора, а от книги В. Бере- зайского “Анекдоты древних пошехонцев с присовокуплением забавного словаря”. Нив одном из русских сказочных сборников пошехонцев нет, о них не упоминается» [Пропп 1978: 88]. Статус «коллективных дураков» в их собственных глазах — высокий: они ощущают себя мудрецами — таков травестированный, карнаваль­ный взгляд на мир персонажей этих сказок.
В русских сказках герой, сталкиваясь с глупостью своих близ­ких, отправляется в путешествие: найду кого глупее, тогда вер­нусь — такова цель его странствия. И находит.
Локус³ глупцов в русских сказках не имеет географического названия — это лишь глупые люди какой-то деревни, какого-то села (хотя в русском фольклоре XX в. появились повествования о деревне Киндасово и ее обитателях — киндасовцах, производя­щих «лапшу»). Герой-пришелец и местные «мудрецы» находятся в отношениях антитезы: они глупы — герой умен.
А. П. Пельтцер, фольклорист XIX в., исследуя сказки о дураках в фольклоре разных народов, приходит к выводу (ссылаясь на ев­ропейского фольклориста Фон дер Хагена), что основа сказок о дураках «является общей как для древних, так и новых народов и лежит в природе человека; каждая страна имеет свой смешной народ, на который оиа сваливает свою собственную глупость и переносит дурацкие похождения... и сама радуется собственному изображению, подобно обезьяне, не узнавшей себя в зеркале и играющей собственным хвостом...» (Пельтцер 1899: 88].

5.