Птичка певчая

Кушадасы, 1 декабря.
Вот уже несколько дней у всех не сходит с уст слово «война». Так
как все мои мысли поглощены школой, я сначала не обращала на это
внимания. Но сегодня в городке настоящий переполох: объявлена
война
[100]
.

---

Кушадасы, 15 декабря.
Полмесяца, как идёт война. Каждый день в местный госпиталь
прибывают раненые. Моя школа в трауре. Почти у каждого ученика
кто-нибудь в армии, или отец, или брат. Бедные ребята, конечно, не
понимают по-настоящему всего ужаса происходящего, но, как
взрослые, сделались тихими, грустными.

---

Кушадасы, 20 декабря.
Какая неприятность, господи, какая неприятность! Сегодня по
приказу командования школу заняли под временный госпиталь. Пусть
делают, что хотят. Мне всё равно. Но чем я буду заниматься, пока
школу не откроют вновь? Как буду проводить время?

---

Кушадасы, 24 декабря.
Сегодня пошла в школу за книгами. Там такая неразбериха, что,
кажется, потеряй человек не книгу, а самого себя, — и то не найдёт.
Пришлось махнуть на всё рукой.
Какая-то сестра милосердия сказала:
— Давайте спросим у главного врача. Он, кажется, убрал
несколько книг… — и распахнула одну из дверей.
Комната была сплошь уставлена пузырьками, склянками,
аптекарскими ящичками, на столах лежали груды бинтов. Было очень
шумно. Главный врач, сбросив с себя китель и засучив рукава, наводил
порядок. Он стоял к нам спиной; я увидела только его шею и седые
волосы. В такой обстановке было неудобно заводить разговор о
книгах.
Я потянула сестру за рукав и сказала:
— Не надо.
Но она не обратила на меня внимания.
— Бей-эфенди, вы нашли несколько французских книжек с
картинками. Где они?
Старый доктор неожиданно рассердился. Не взглянув даже на неё,
он так грубо, так непристойно выругался, что я закрыла лицо руками и
хотела убежать. Но в этот момент доктор обернулся и воскликнул:
— Вай, крошка, опять ты?
Увидев его, я тоже не удержалась и закричала:
— Доктор-бей! Вы же были в Зейнилер!
Я не преувеличиваю, это был настоящий крик.
Опрокидывая на своём пути пузырьки, доктор подошёл ко мне,
схватил за руки, притянул к себе мою голову и поцеловал в волосы
сквозь чаршаф.
Мы виделись только один день, даже меньше, всего несколько
часов. Но какая-то внутренняя обоюдная симпатия связала нас. Через
два года мы, как закадычные друзья, вернее, как отец и дочь,
бросились друг к другу. Что делать? Человеческое сердце — такая
непостижимая загадка…
Совсем как тогда в Зейнилер, Хайруллах-бей спросил:

---

— А ну-ка, шалунья, говори, что тебе здесь надо?
Его голубые, ясные, как у ребёнка, глаза так чудесно сверкали под
белесыми ресницами! И я так же, как в Зейнилер, улыбнулась ему
прямо в лицо и ответила:
— Вы ведь знаете, что я учительница, доктор-бей. Разъезжаю по
стране. Теперь меня назначили сюда.
С беспредельной грустью в голосе, точно ему была известна вся
моя жизнь, все, что у меня на сердце, доктор сказал:
— Ты всё ещё не получила известий, крошка?
Я вздрогнула, словно мне плеснули в лицо холодной водой, часто
заморгала, стараясь казаться изумлённой:
— От кого, доктор-бей?
Старик нахмурился и погрозил пальцем:
— Зачем меня обманываешь, крошка? Твои губы научились лгать.
Но глаза и лицо ещё совсем неискушённые. О ком я говорю? Да о том,
кто заставляет тебя кочевать из края в край…
Я засмеялась, пожала плечами.
— То есть, хотите сказать министерство образования? Но вы же
знаете, учительница должна служить детям своей страны.
Доктор, как в Зейнилер, опять усомнился в искренности моих
слов. Его доводы очень меня огорчили, и я запомнила их слово в слово.
— В таком возрасте?.. С такой внешностью?.. С таким лицом?..
Хорошо, пусть так, крошка, пусть так. Только не будь дикаркой…
Доктор забыл про свои лекарства, я — про свои книги. Мы
продолжали наш разговор.
— Так ты учительствуешь в этой школе? Не так ли?
— Как нехорошо, что вы забрали нашу школу, доктор-бей!
— Я думаю о другом. Как называлась та злополучная деревня, где
я обучал тебя профессии медсестры? Помнишь? Ну, а теперь будешь
мне помогать? Да и разница небольшая: у тебя маленькие мартышки, у
меня — мои дорогие медвежата. Душой они очень похожи друг на
друга. И те и другие искренние, простодушные, чистосердечные.
Время-то сейчас какое! Война. Помогать моим медвежатам более
благородное дело.
Он неожиданно улыбнулся, и мне стало радостно и легко на душе.
Да, да, пусть у меня будет дело, которому я смогу отдавать свои силы,
свою любовь.

---

— Я согласна, доктор-бей. Приступлю, когда скажете.
— Да хоть сейчас. Посмотри, что здесь натворили. Будто работали
не руками, а…
Последовало грубое, неприличное слово. Я смутилась и сказала:
— С одним условием, доктор-бей: вы не будете при мне
выражаться, как солдафон.
— Постараюсь, крошка, постараюсь, — улыбнулся доктор. — Но
если иной раз вдруг не сдержусь, ты уж извини меня.
Мы с доктором до самого вечера приводили в порядок госпиталь
и готовились к приёму раненых, которые, как нам сообщили, должны
были прибыть на следующий день.

---